Трансформация демократии (сборник) - Вильфредо Парето

При поверхностном взгляде на сегодняшнее общество мы различаем отдельные токи мнений, высвечивающих чувства и интересы, т. е. те силы, которые воздействуют на социальное равновесие. В этом качестве их и следует изучать, не уделяя излишнего внимания наружности и исключительным случаям, малопонятным с точки зрения разума и опыта. В этих случаях эмоции принимают форму религии, в промежуточных ситуациях – метафизическую и псевдоэкспериментальную форму, но общим для них является желание приблизиться к абсолюту и не подчиниться стечению обстоятельств.

Тому, кто склонен к такому образу мысли, чужды сомнения и труд научного изыскания; он может определенно судить обо всех переменах в обществе с помощью некоторых априорных принципов, предлагаемых этикой, метафизикой, теологией. Такова современная защита права и справедливости[61], привилегией на которую пользуются теперь не без выгоды для себя некоторые люди, уподобляясь в этом мусульманам, единственным приверженцам истинной веры, ради распространения коей Бог позволил им захватывать обширные территории, впоследствии, увы, утраченные. Таково роковое наступление демократии, правящей всем миром и приверженной «святости пролетариата», в которую вдруг уверовало множество народу – кто искренне, кто из корыстных побуждений, но все они изрыгают анафемы против творений ума, как поступали и первые христиане в отношении языческой литературы и науки; таков патриотизм, который сперва вооружал друг против друга соседние города – Спарту против Афин, Флоренцию против Пизы, а затем побуждал к войне целые нации, вдохновляя империализм. Такова, наконец, неприкосновенная гуманность, появляющаяся еще в патриотическом обличье уже в рассуждениях Исократа[62], а затем, освобождаясь хотя бы отчасти от телесных покровов, как Беатриче перед Данте, возрождающаяся в многочисленных, но пока безуспешных попытках провозгласить всеобщий мир; из них заслуживают упоминания призывы Канта, а сегодня их венчает многообещающая Лига наций.

Мы будем рассматривать все эти идеи и теории извне, не поддаваясь соблазну одобрять или осуждать их, а тем более защищать или опровергать, пропагандировать их или бороться с ними; мы толкуем о фактах и стараемся постичь их связь, не более того.

Среди адептов всех религий есть те, кто отличается пылкой и искренней верой, те, кто верит добросовестно, но не столь рьяно, те, кто сомневается и склонен к скептицизму, те, кто не очень верит и вынужден прибегать к лицемерию, есть чистые притворщики и явные ханжи.

Для тех, кто поддается эмоциям, наличие лицемеров среди верующих является аргументом для отрицания данной религии, часто для ее осуждения; но для того, чьи рассуждения основаны на опыте, это признак могущества веры, ибо притворяться заставляет истинная преданность ей большинства. В этом смысле очень правдива новелла Боккаччо, в которой рассказывается об израэлите, перешедшем в католическую веру вследствие того, что ее не смогли разрушить дурные поступки римских прелатов. Сегодня верным признаком могущества демократической веры является наличие у нее множества притворных последователей, а об упадке аристократической веры свидетельствует их полное отсутствие. Давно замечено, что ереси возникают, когда религия процветает и полна жизненных сил, и исчезают в период ее упадка и увядания.

Итак, откажемся от легковесной критики упомянутых религий, к которой побуждает тот факт, что для многих они являются средством зарабатывать на жизнь и даже приобретать богатство, почести и власть. Если, например, шумный патриотизм был выгоден плутократам, если война стала для кого-то прибыльным делом и многих обогатила, это не значит, что многие другие не совершили военно-патриотических подвигов из чисто идейных побуждений, пожертвовав своим имуществом и жизнью, и что последних было намного меньше, чем первых. Великие течения мысли должны оцениваться независимо от махинаций и обманов, которые их нередко сопровождают.

В обществе время от времени возникают межклассовые конфликты[63], чередующиеся согласно общим законам ритма: они то разгораются, то угасают. Сейчас преобладает следующая тенденция. Среди рабочего класса, или, если угодно, пролетариев, наблюдается растущее чувство ненависти к имущему классу и к тем, кто превосходят их культурой или еще чем-то; достигая своего предела у большевиков, оно широко распространено во всем мире. Однако у имущих классов и вообще в верхах не заметно проявлений враждебности к низшему классу, во многих случаях они уступили место лести, напоминающей прошлые восхваления абсолютных монархов. С одной стороны, трубят трубы и призывают к штурму, с другой – склоняют головы и капитулируют, а то и переходят на сторону врага, предавая своих за тридцать сребреников. Остается выяснить, как соотносятся эти проявления с чувствами.

Что касается низших классов, возможно, отсутствие каких-либо преград, в прошлом мешавших этим проявлениям, заставляет воспринимать их гораздо острее, чем если бы они точно соответствовали росту указанных настроений; но и с такой оговоркой получается существенный остаток. В отдельных случаях это хорошо заметно, например, если в Тоскане сравнивать чувства испольщика к землевладельцу пятьдесят лет назад и сегодня, или чувства, которые испытывает по отношению к государству мелкий правительственный служащий теперь и чувства его предшественников, в том числе хорошо показанных в литературе королевских чиновников в Пьемонте. Знаменитая комедия «Несчастья мсье Траве»[64] сегодня кажется археологической древностью. Такие же изменения явно претерпели настроения других социальных категорий. Это прослежено на примере промышленных рабочих, и причиной этого феномена называли переход от мелкой индустрии к крупной, но так как он наблюдается и там, где такого перехода не произошло, он дает лишь частичное объяснение. Несомненна общая перемена в рядах представителей рабочего класса, которые, если выражаться на современном жаргоне, более сознательны и более развиты.

Множество представителей высшего класса также преимущественно развито, но в прямо противоположном смысле по сравнению с трудящимися.

Многие из имущих пали духом и терпеливо сносят любые нападки, угрозы и притеснения. Они смиренно подчиняются своим противникам и целуют обирающие их руки. Они надеются достичь своих целей исподтишка и не рассчитывают на силу и смелость. Во время стачек они вербуют штрейкбрехеров, раздавая несбыточные обещания. По окончании стачек они трусливо оставляют штрейкбрехеров на милость бастующих. Даже если капиталисты побеждают, они боятся действовать решительно и поэтому идут на уступки, чтобы умиротворить рабочих. Поскольку рабочие в такой ситуации никогда не уступают, умиротворение фактически способствует разжиганию конфликта.

Богачи утрачивают инстинкты самосохранения и собственности. Социальная функция собственности превратилась в неопределенные социальные обязательства, в то время как труд стал правом. В некоторых областях Италии, например, трудящиеся захватывают земли сельскохозяйственного назначения и выполняют на них бессмысленные работы под предлогом, что у них есть право на труд, а землевладельцы соответственно обязаны платить крестьянам за любую работу, которую те пожелают произвести. Многие из имущих одобряют такое положение дел.

Аристотель замечает по поводу олигархов тех времен, что «в некоторых городах они приносили клятву враждовать с народом и вредить ему как можно больше. Вместо этого им следовало бы поступать наоборот и давать обещание не ссориться с народом»[65]. Совет Аристотеля в XIX – начале XX в. некоторыми был принят всерьез. Многие богатые люди полагают сегодня, что они следуют призыву Аристотеля править великодушно. Другие, в особенности плутократы, только притворяются, что верят в великодушие своих вождей.

Когда в 1614 г. во Франции собрались Генеральные штаты, третье сословие задалось целью избавиться от своего приниженного положения по отношению к дворянству и духовенству. Депутаты от дворянства были разгневаны такой дерзостью, и барон Сенесе изъявил их претензии на аудиенции у короля. «К своему стыду, Ваше Величество, я вынужден сообщить вам об очередной нанесенной нам обиде. Третье сословие утверждает, что церковный чин является старейшим, наш – более молодым, чем церковный, а их – самым младшим. Они говорят, что дома разоряют старшие, а восстанавливают младшие… Им недостаточно называть себя нашими братьями, они замахиваются на возрождение государства»[66]. Сегодня дела обстоят как раз противоположным образом. Рабочих раздражает, что их сравнивают с капиталистами, а не наоборот. Так происходит в Советской России и повсюду.

Хорошо известно и вполне очевидно, что между средневековыми итальянскими республиками без конца возникали разногласия. Несмотря на то что хитрость и обман были нечужды тем временам, в республиках процветали храбрость и сила. Это относится как к простому народу, так и к знати. Но есть немало явных свидетельств о колебаниях разного рода. Муратори так описывает городскую жизнь: «Знатные люди, претендующие на должности и почести, часто считали необходимым вступать в цехи, чтобы добиться этих целей. Вступив в цеховое сообщество, нобили получали доступ ко многим должностям. Они могли управлять плебсом [так же, как наши плутократы в XX веке управляют трудящимися], поскольку уже их присутствие в это среде приносило им уважение. Возможно, сегодня [в 1790 г.] нобили постыдились бы заходить так далеко, но знать старых времен была не столь деликатной. Она уступала, чтобы продвинуться как можно дальше»[67].