Путь в Бездну и фитнес в инвалидном кресле - Иван Петрович Карачев

свои мысли, поскольку они никому не интересны. Даже самостоятельно решает, когда их озвучить, его все равно никто не услышит. Тень пуста и прозрачна, и за его плечами чужая вечность. Трудно узнать в дымчатых парообразных разводах, висящих в воздухе, существо, которое рисует реальность день ко дню. В час, когда Солнце отпустит его, а Черная пелена накроет замерзшие белые пустоши людских поселений, тень обретет черную плоть, у Мертвого разума проявятся когтистые лапы, в которые он неумело возьмет кисть, чтобы рисовать вчерашний день, чтобы каждый смог пережить его, как пережил его он. Позже, усталый, он умрет до утра. Пока чуждый взгляд чужого Солнца не прогонит во мрак, оставив виновную тень повторять все те же самые нелепые движения чужих жизней.

* * *

В начале своей книги я обещал рассказы типа литературных клипов на песни, которые я слушал. И хоть я не говорю об этом явно, не называю групп и названий песен, все эти рассказы — отражение той музыки, которую я слушал. Музыки тяжелой, депрессивной, но крайне необычной. Поскольку в то время у меня были как бы друзья, я слушал музыку, которую предпочитали они. Это был попсовый русский рок — «Король и Шут», «Чайф», «Сплин», «Пилот», «Люмен». Но, да простят меня фанаты этих групп, это музыка ради денег, она построена в лучших традициях маркетинга: есть определенная целевая аудитория, подробно изучены ее вкусы и интересы, на основании этого выбраны определенные темы для песен. Редко к этому добавляется какая-то изюминка. Например, у того же «Короля и Шута»: к стандартным темам целевой аудитории они добавили фэнтезийный антураж. Если вдуматься, в этой музыке нет никакого протеста, нет никакого посыла. И хоть нет буквального посыла «платите деньги», но мерч, атрибутика, концерты, альбомы — все это стоит очень немалых денег. Но стоит заметить, что все это мое личное мнение. Наверняка, если бы я понимал эту музыку и вдохновлялся ею, моя жизнь была бы гораздо проще. Конечно, без всех этих трипов наяву, без всех этих сложных чувств — но, видит бог, я бы прожил без этого всего. С превеликой радостью я бы прожил совершенно обычную жизнь. Был бы плохим мужем, плохим сыном, плохим работником. В общем, совершенно типичным. Но все есть так, как есть, и это мой путь, и я принял его и пройду его до конца.

* * *

В своей тишине слышу твое кровоточащее сердце. Слышу, как в непроглядной темени алеет горячая кровь, что толчками разгоняется по всему твоему прекрасному телу. Слышу твой страх и неуверенность. В нашей тишине бьется всего одно сердце. Второе сердце молчит. И благодаря его молчанию есть наша тишина. За все приходится что-то отдавать. За наши небесные блуждания, за грохот небесных сфер, за черные застывшие зеркальные озера отдан был всего лишь неспешный ритм моих нечетких сердечных ударов.

В нашей темноте больше нет красок, кроме алых кровавых росчерков. Зато они горят так ярко, и мы мотыльками летим на этот, манящий разум и черную душу, огонь. Великая Тьма ведает, какое наслаждение упиваться с тобою горячими живыми фонтанами. Боюсь смотреть на тебя в эти моменты, боюсь думать, что ты смотришь на меня. Крупные рубиновые капли сливаются в струи на белоснежной шее. И ни один художник не передаст этого великолепного сочетания цветов и форм.

В свете луны, которая только сгущает мрак, мы кружим вокруг случайного гостя нашего пиршества. И этот животный танец беспечен и легок. Так старое Солнце кружит хоровод с молодой Луной. Так кружат осенние листья, отдающие последние почести умирающему лету. И бесконечность пиршества, безумная эйфория, безумная жажда и упоение. Все заканчивается, когда последние сполохи багряного живого костра угасают на наших веселых устах.

И мы возвращаемся под землю. В нашу тишину, в которой стучит только твое сердце. В нашу темноту, в которой мне не видно ничего, кроме твоего прекрасного тела, озаренного внутренним кровавым огнем. В нашем склепе достаточно места. Мы засыпаем, чутко почуяв занимающийся рассвет. И твой страх и неуверенность засыпают раньше, чем ты. Я засыпаю позже.

Я уже знаю, что крестьяне поутру найдут очередную растерзанную жертву. Местный боговер соберет жадную к расправе толпу. Кричащая, сопящая и гневная еда ворвется в нашу темноту, и слепящий глаз Солнца заглянет в наши покои. Топотом своих грязных сапог они растопчут нашу тишину.

Тяжелый камень надгробия падает на пол усыпальницы и разбивается надвое. Мерзкая живая древесина поджигает мое тело, и я рассыпаюсь прахом, что так долго прятался от смерти. Но ты живая и потому умираешь — медленно и мучительно. Своим живым воем заставляешь покрыться сединой каждого, кто посмел нарушить наш покой. Второй удар молотка по осиновому колу разрывает твое кипевшее жидким огнем сердце. И ты спешишь ко мне, в наш уже вечный Мрак и Тишину, — моя Мертвая Невеста.

* * *

С каждым выдохом туман все плотнее. Он уже вовсе осязаем. В нем не осталось почти ничего. Картины, которые являются, слишком сумбурны. Их трудно облечь в слова и украсить эмоциями. Хотелось бы сказать, что мир стал страшнее. Однако я стал еще более слеп.

Нет ни тени сомнения, что происходящее продолжает происходить и наблюдатель всему этому нужен не более, чем пресловутой рыбе зонтик. Но что-то стараешься не замечать, что-то от этого уходит от взгляда. Есть непрекращающееся ноющее ощущение грядущего. Неизбежность завтра только тем и пугает, что может никогда не закончиться. Не вызывает сомнения только факт собственного рождения. Я вновь проснулся.

Примечательно, что дождь в Средние века был точно таким же, как и во все остальные. Злой холод мешался со злой сыростью, перемешивался ветром и убивал всю радость вокруг. Тяжелые тучи мешались тяжелыми сапогами в земельную грязь. Неизбежно наступал сотый день пути. Лошадей не осталось. Не осталось еды. Была только вода. Военная машина, страшная и помпезно-возвышенно громоздкая сейчас, едва сверкала единственным уцелевшим глазом. И в блеске этом не было яростного пожара надвигающейся бури битвы. Было только безумное отчаянье и боль. Странно, но я не знал, куда мы идем, кем мы разбиты и что ждет нас дальше. Я знал только, что этого не знает никто. И это невежество объединяло нас. Заставляло первых идти относительно ровным шагом, прикрывать раны плащами, чтобы прикрыть командиров, всенепременно разрабатывающих план. В средних рядах уже слышались стоны и брань. Нет-нет, кто-то падал в грязь. Кто-то тут же поднимался, кто-то поднимался чуть позже и шел уже в дальних рядах. Кто-то уже не