Отражения нашего дома - Диба Заргарпур

– Правду. – Я приглушаю голос, боюсь, что секрет перелетит через улицу, попадет прямо во внимательные мамины уши, в уши всех дочерей биби-джан, живущих в этом квартале. – Девочка в том доме – одиннадцатая дочь.

– Ого!

Я чуть не фыркаю и запускаю пальцы во влажные растрепанные волосы. Сплетаю и снова расплетаю, опять и опять.

– Какой содержательный ответ! Я рассказала тебе тайну, которая может навсегда изменить жизнь моей семьи, а у тебя только и есть что «ого»?

– Ты могла бы рассказать мне не в трех словах, а поподробнее. – Сэм убирает мои тарелки с недоеденным завтраком. – Поэтому да. Ограничусь кратким «ого». – Вода создает завесу белого шума. Ровный плеск дарит спокойствие. – Каков будет следующий шаг? – Тарелки со звоном опускаются на сушилку.

– Наверное, надо ее найти. – Кручусь на табуретке. – Но даже не знаю, с чего начать. Когда пытаюсь донести это до мамы, она всякий раз смотрит на меня так, будто я все сочинила, чтобы привлечь ее внимание.

– А откуда ты знаешь, что она, гм, еще жива?

От этого честного вопроса по коже ползут мурашки. В горле трепещет досада. Прокашливаюсь.

– Потому что я видела там и бабушку, а она, насколько помню, очень даже жива. – Вскакиваю с табуретки. Разум словно завернули в пушистое одеяло. Надо скорее идти домой. Проверить, как там биби-джан. Уйти как можно дальше от покрасневшего лица Сэма.

– Прости, я не хотел. – Он идет ко мне, по локтям стекает мыльная пена. – Просто… У тебя никогда не возникало вопроса, почему вообще твоя бабушка предпочитает хранить тайну? Если бы она хотела поставить в известность всю семью, разве не рассказала бы?

– Ты на что намекаешь? – огрызаюсь я. – Что она бросила беззащитное дитя на произвол судьбы?

– Такую возможность нельзя исклю…

– Моя бабушка никогда не бросила бы своего ребенка. По собственной воле – уж точно нет. – Биби-джан – центр притяжения маминой семьи. Она ни за что бы не сделала ничего столь непростительного. – В этом доме что-то произошло. Что-то разлучившее их. И я хочу докопаться до истины, желательно без твоих неуместных комментариев.

– Сара, я только хочу помочь. Не имел в виду ничего плохого. Просто размышлял.

Разворачиваюсь на пятках.

– А кто просил тебя, Сэм, помогать мне? Кто просил лезть не в свое дело? Уж точно не я.

– Не ты? Серьезно? – спрашивает он. – Тогда зачем ты сюда явилась?

– Чтобы прояснить обстановку и вернуть машину. Что я и сделала.

– Если так, то могла бы просто оставить ключи на подъездной дорожке, мы оба это знаем. – Сэм всматривается в мое лицо, пытается понять, что мной движет. В его глазах вспыхивает озарение, и я нервно моргаю. – Что-то связанное с твоим отцом?

– Не хочу об этом говорить. – Торопливо собираю свои вещи и шагаю к выходу из кухни. – Ключи я тебе вернула, так что мы в расчете. Мне пора идти.

– Сара, что случилось?

– Я же сказала, что не хочу об этом говорить, поэтому не мог бы ты отстать от меня? – Не оборачиваясь, выхожу под палящее летнее солнце. И, отойдя чуть подальше, слышу:

– Никогда мы не будем в расчете.

Его парадная дверь захлопывается. Захожу домой под испуганный возглас Ирины – она как раз ведет биби-джан на лоджию.

– Ты же вроде должна была вернуться на следующей неделе? – спрашивает она.

Не обращая на нее внимания, иду к себе и утыкаюсь лицом в свое любимое одеяло. Сбрасываю подушки на пол. Задергиваю шторы. Запираю дверь. Долго смотрю на мерцающие пластиковые звезды и в конце концов проваливаюсь в сон.

* * *

Над нашей крышей тяжело грохочет гром. Я глубже вжимаюсь в диван. Рядом подергивается пушистый хвост моей кошки. Она прислушивается к грозе и недовольно морщит мордочку.

– Как я тебя понимаю, киса, – бормочу я, копаясь в компьютере. – Как я тебя понимаю.

На свежую голову осознаю, что единственный способ разобраться, что случилось с Маликой, – действовать планомерно. Шаг за шагом восстановлю события тех времен и найду ее. Разберусь, каким образом мать могла быть разлучена со своим ребенком. Ниточка тоненькая, но главное – начать. Кошка вспрыгивает на стол, проходит по клавиатуре и сворачивается клубочком у меня на коленях. Рассеянно чешу ее за ухом. Интересно, глубоко ли мне предстоит погрузиться в историю биби.

Ключевых моментов, какие мне известны о ее переселении в Америку, прискорбно мало. Хала Фарзана упоминала об узбекской паре, которая жила в том самом доме. Наверняка она знает что-нибудь еще. Имена. Даты. Еще одна ниточка.

Тем временем начинаю искать информацию о Малике Амани в Нью-Йорке. Ничего не находится.

– Опять дождь? – Из своей комнаты выходит мадар, укутанная в любимый свитер. Сонно выглядывает в окно. – Как будто небо падает на землю. – Размеренно барабанят дождевые капли. Вспыхивает молния. – Удивительно – айя крепко спит и ничего не слышит.

– Она в этом деле чемпион. Да еще и глуховата. – Только собиралась поразмыслить в одиночестве, но всё как всегда. Притворно потягиваюсь. – А вообще было бы неплохо лечь спа…

– Над чем работаешь? – Мадар садится рядом со мной, перекрыв мне путь с дивана, и ее лицо светлеет. – А, записываешь нашу историю. Ну-ка, покажи, до какого момента дошла.

– Гм. Пока продвинулась мало. Только имена и все такое. – Закрываю документ. На заставке у меня стоит фотография падара, мадар и меня в Херши-Парке. Мадар разглядывает ее.

Между нами повисает молчание.

– Почему ты назвала ее «айя»? – На задворках моей памяти мелькает маленький флажок.

– Разве? Устала, наверное. Я не называла ее так много лет. Это все равно что ты снова начнешь звать меня мамулей. – Мадар с еле заметной улыбкой опускает голову на диван. В ее памяти оживает давнее воспоминание. – Когда мы были маленькие и жили в Кабуле, то всегда так называли нашу маму. Айя. – Мадар тихо смеется. – Из-за этого надо мной часто смеялись.

– Почему?

– Потому что там, где мы жили, афганцы говорили «мадар», а не «айя». Наш говор делал нас непохожими на других. Мы не совсем афганцы. И не совсем узбеки. А мне тогда больше всего хотелось быть такой же, как все.

– Я тебя понимаю. – Трудно было признаться ей, что в школе я по той же самой причине переключаюсь на «мама», «папа», «бабушка». А слова вроде «мадар» и «биби-джан» оставляю только для дома.

– Записала бы ты это. – Мама машет пальцем у экрана. – Великолепная деталь, не хотелось бы ее забыть.

– Да. – Но не записываю. Мне отчасти немного стыдно, что я не знаю смысла слова «айя». И не потому, что я не в курсе своего смешанного происхождения. Просто, честно говоря, если бы меня спросили, что для меня значит быть афгано-узбечкой, я вряд ли смогла бы многое рассказать о той стороне, которая стоит после дефиса. Та часть меня словно стерта.

– Почему вы никогда не учили меня узбекскому языку? – спрашиваю я.

– Меня тоже не учили, – пожимает плечами мадар. – И мне почему-то такие вопросы ни разу не приходили в голову. А когда наконец я заинтересовалась, мы уже переехали сюда, и я выбрала язык, который наверняка пригодится больше. Английский.

– А…

– Это было очень давно, – продолжает мадар. – А порой кажется – будто вчера.

Она, как всегда, не углубляется в эту тему, но я знаю – сейчас она размышляет о том, что случилось с Афганистаном, когда к власти пришел «Талибан», о массовой миграции афганцев из страны. Те события тяжело ударили по моей семье, но хуже всего отразились на маме. Чтобы отвлечься от ситуации с падаром и сохранить волю к жизни, ей нужно было найти себе дело, окунуться во что-нибудь с головой. И несколько месяцев мадар помогала афганским беженцам освоиться в новой стране.

Даже если ради этого пришлось оставить меня в безмолвном вакууме, где я была совершенно одна.

Неожиданно мадар обнимает меня и притягивает к себе. Я пытаюсь увернуться, но от усталости нет сил начинать полноценную схватку.

– Не хочешь рассказать, что случилось у твоего папы?

Надо было предвидеть это с самого начала. Такова классическая тактика Наргиз Амани. Если падар приступает к трудным темам напрямик и с раздражением, то мадар сочится нежностью и заманивает меня в сладкие сети.