Уход Мистлера - Луис Бегли

Опыт, приобретенный Мистлером в большом бизнесе, научил его, что решения по большей части вопросов не только можно, но и должно откладывать. Как, к примеру, Король-Солнце[22] взял себе в привычку отбиваться от всех поданных ему петиций с помощью приписки на полях Nous verrons[23]. И объяснения с Линой тоже, разумеется, можно отложить, ну уж по крайней мере до того момента, пока они не усядутся на залитой солнцем террасе ресторана и не закажут еду и выпивку. Было уже половина второго, и им еще предстояло добраться до острова Джудекки.

Если у вас создалось впечатление, что необходимость в таком разговоре вдруг возникла из планов создания брошюры о Мистлере как о «ходячем мертвеце», то всякое желание говорить об этом испарилось, пока они ждали vaporetto, чтобы переправиться через канал. Выяснилось, что никаких tableaux vivants или же mourants[24] не будет, поскольку Лина и слышать не желает ни о скромной церковке на острове Сан-Микеле, ни о надгробиях знаменитостей, заросших сорняками. Лина успела побывать на этом острове и очень хорошо его помнила, хотя и не упомянула об одной характерной черте — вездесущем запахе собачьего дерьма, который так хорошо запомнился Мистлеру со дня последнего визита на кладбище. Ей нужен был типично венецианский фон, но только без слепящего блеска водной глади, так чтобы вода как бы подразумевалась, но была не видна. И Венеция непременно должна подразумеваться, но только без этих стрельчатых сводов, мостиков и высовывающихся из-за каждого угла горгулий[25].

А освещение — вот как сейчас, но не прямое, и чтобы ничто не могло отвлечь от твоего лица, сказала она. Мне нравится твое лицо. У тебя самое прекрасное и мудрое лицо на свете.

Ну а, допустим, вот этот фон с веревками, на которых сушится белье после стирки? Он подойдет? И эти стены, они кажутся бесконечными и смотрят слепо. Если тебе нужно именно это, нам надо на Фондаменте-Нуове.

Прекрасно. А тень там будет?

Он понял, что знания Лины о том, как Венеция соотносится с показаниями компаса, весьма ограниченны. Да, сказал он ей, тень имеется, и в то же время только там ты можешь рассчитывать на яркий ровный свет, потому что солнечные лучи отражаются от лагуны.

Второй день подряд он баловал себя шербетом. И выпил почти полный графин сладкого красного вина. Нет, совершенно очевидно, что кое-какой опыт он не прочь повторить. Прискорбно, что его жажда сладкого во много раз превосходит сексуальный аппетит, стремление насладиться телом Лины! Четверо итальянцев в деловых костюмах отодвинули стулья и беззастенчиво пялились на Лину, даже не пытаясь скрыть любопытства, не прибегая к маневрам, к каким прибегал он сам, когда женщина его интересовала. Двое из них расстегнули верхние пуговки на рубашках. У одного на груди блестела золотая цепочка. Наверное, на ней висел религиозный символ, крестик или же медальон с изображением Девы Марии, но если даже и так, видно его не было — терялся в густой темной поросли, украшавшей грудь и верхнюю часть живота.

Возможно, отсутствие у него энтузиазма в отношениях с Линой объяснялось внезапным и резким спадом полового влечения в целом? Если да, то это весьма неожиданный и неприятный симптом. Он чувствовал страшную усталость, немоту во всех мышцах — несмотря на то что хорошо высыпался. Разве не показатель того, что ему надо возвращаться домой, и быстро?

Одета она была, как и подобает фотографу-репортеру на задании, — черные джинсы, рубашка и свитер, позаимствованные у него, бежевые носки и начищенные до блеска коричневые кожаные туфли на шнурках, похожие на мужские ботинки. Именно он уговорил ее купить эти туфли. Одетая подобным образом, выглядела она превосходно. И Мистлер понял: вот он, ее стиль, этой девушке следует внушить, что фантазийный стиль в одежде ей не идет. И еще она вроде бы понимает, что говорить все время вовсе не обязательно. Не будь ее сейчас рядом за столом, он бы ел своей ленч в одиночестве, почитывая «Геральд трибюн» между переменами блюд. В этом смысле присутствие за столом молоденькой женщины можно считать даже приятным фактором. С момента первого их соития она не требовала от него в любви ничего такого, что бы он счел отталкивающим или отвратительным. Они вернулись в гостиницу, настало время поздней сиесты. И он был рад, что она сейчас рядом.

А знаешь, мы, похоже, становимся очень неплохими компаньонами, заметил он ей.

Но на самом деле подозрение, что она тщательно спланировала это вторжение в его жизнь, лишь окрепло.

Считаю, что так можно провести целую неделю, сказал он. Очень даже неплохо, как тебе кажется? Особенно потом, когда станешь вспоминать. А что будет, когда я вернусь в Нью-Йорк? Скажи, та работа в Париже тебя все еще ждет?

Она все чаще просила разрешения позвонить по телефону из спальни, спрашивала, не помешают ли ему эти звонки. Может, он тоже хочет позвонить или ждет важного звонка? Когда человек работает только по договорам, частые звонки — плохой признак. Он уже начал опасаться, что следующее ее задание может не состояться вовсе.

Та бразильская пара хочет, чтобы я занялась ими через несколько дней. Отделка квартиры еще не закончена, строители запаздывают, но все будет в порядке. За это время можно успеть сделать что-нибудь для «Вог». Так что я не бездельничаю, не думай. О, Томас, мне так хочется быть с тобой все время! Захотелось сразу же, как только я увидела тебя на той вечеринке. Но я не уверена, что ты этому рад. Ты иногда смотришь так печально, словно уходишь куда-то далеко-далеко.

Прости. Я всегда почему-то произвожу такое впечатление, когда не занят работой по горло. Только тогда удается забыть, что все, что мной сделано, можно подвергнуть сомнению, что можно было сделать совсем по-другому, ну и так далее, и так далее. И ты не должна принимать это на свой счет. Я не печалюсь, нельзя сказать, что я несчастлив. Вообще-то всегда считал себя довольно счастливым человеком. Или, скорее, везунчиком. Просто наступают иногда такие моменты — последние годы все это по большей части связано с моим сыном, Сэмом, — и становится как-то не слишком радостно. И все это там, как ты сказала, далеко-далеко.

Но это просто ужасно!

Могло быть гораздо хуже! Кстати, мой отец страдал от депрессий. Началось это сразу после войны, когда он вернулся из Европы, и преследовало его до конца дней. Последний приступ был связан с какими-то нелепыми событиями в бизнесе. Нет, я знаю, что такое депрессия, как она может заставить страдать, но сам не испытывал ничего подобного никогда. А теперь вперед, на Фондаменте! И кстати, если тебе потребуется новый заказ после Парижа, ну или когда-нибудь потом, позвони моему партнеру Джеку Ньюкомбу. В Нью-Йорк, в его офис. Получить заказ через него всегда проще, чем через меня. Я сам поговорю с Джеком. Попрошу, чтобы он дал тебе шанс.

Они сели на речной трамвай под номером пять и описали по водной глади огромную петлю. Шербет и красное — прекрасная комбинация. Наверное, к концу этих каникул он будет меньше ходить пешком, чаще пользоваться водным транспортом, не станет пересекать Большой канал или перебираться с Дзаттере на остров Джудекки. И сократит потребление тяжелых красных вин. А на свете существует еще столько красных вин, которых он никогда не пробовал!.. Смешно было бы отказаться, точно он рискует заболеть циррозом печени. Все же приятно, что Лине так просто доставить радость. Интересно, что значит для нее больше: обещание работы или тот факт, что он с ней так разоткровенничался? Наверное, все же первое. Нищая малышка родом откуда-нибудь из Бруклина или Куинс — такова была его догадка, сама она о своем детстве ничего не рассказывала — и на счету, вероятно, не больше пяти тысяч долларов, и деньги на кредитке подошли к концу.

Они находились на солнечной стороне палубы, в пространстве между кабиной для пассажиров и капитанским мостиком. Она стояла сзади, обняв его, и так крепко прижималась всем телом к спине, что даже через все слои одежды он чувствовал ее соски. Знакомые дворцы возникали и медленно исчезали из виду. Все очень предсказуемо. Речной трамвайчик прилежно придерживался расписания, вовремя подходил к очередному причалу, вовремя отчаливал. Хорошо отработанные маневры проходили без сучка без задоринки: мотор ревел, катер давал задний ход, вода под винтом бешено бурлила, затем приглушенный стук — это судно ударялось кормой о причал. Marinaio[26], он же по совместительству билетер, сбрасывал с плеча кожаную сумку с деньгами и билетами, совал ее в открытый иллюминатор капитанской рубки, натягивал рабочие рукавицы, набрасывал петлю обтрепанного каната на кнехт размером с небольшую наковальню, завязывал эффектным морским узлом. А затем развязывал с той же небрежной элегантностью. Его высокий голос выкрикивал название очередной остановки. И затем: «Permesso, permesso!»[27] — это когда одни пассажиры начинали сходить на берег, а другие подниматься на борт.