Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

Митико улыбнулась и покачала головой.

— Не беспокойся, я как-нибудь выкручусь…

— Ах да, я забыла, — в глазах Тамае блеснули два уголька, — разве ты можешь взять мои грязные деньги?! Все ждешь своего Кадзи и поэтому живешь, как монахиня. Но зря все это. Его и в живых-то давно нет. Вон спроси русских, вся Квантунская армия перебита!

У Митико даже дыханье оборвалось.

— Зачем ты так говоришь? Разве я что-нибудь сделала тебе плохое?

Тамае на секунду растерялась, но тут же снова вспыхнула:

— Вы все осуждаете меня, а сами завидуете. Да, да, слюни глотаете от зависти. Приди сюда вечером и понаблюдай, какими глазами на меня смотрят, когда я одна ем белый рис. Я, дура, сперва стеснялась, но теперь хватит! Всех клиентов сюда водить буду, и русских тоже. И пусть только попробуют мне что-нибудь сказать! А вы, тетя, с сегодняшнего вечера варите мне только белый рис.

«Тетя» смущенно взглянула на обеих женщин.

— Что бы ты, Тамае, ни ела, ни завидовать, ни презирать тебя я не стану, — спокойно, но твердо сказала Митико. — А что касается твоей жизни, мне кажется, ты просто совершаешь ошибку.

— Ошибку? — позеленев от злости, сказала Тамае. — А тот, кто понапрасну ждет покойника, не совершает ошибку? Вон на нашей улице одна тетенька торгует пирожками. Она называет их Нэгиити, по имени своего погибшего сынка. Почему бы и тебе не стать с ней рядом и не продавать, скажем, печенье Кадзи. Ты бы бойко торговала.

Митико бегом бросилась из столовой. Она, конечно, понимала, что злость Тамае — не что иное, как осуждение себя самой, и прощала несчастную, и в то же время ее возмущало хамство подруги, которая так зло насмехалась над ее горем.

— Ты, девочка, переборщила, — укоризненно сказала «тетя» Тамае, с закушенными губами смотревшей вслед Митико.

— Может, вы знаете, что стало с частью на восточной границе? — Этот вопрос Митико неизменно задавала каждому вернувшемуся из армии. После разговора с Тамае она никак не могла успокоиться.

— Нет, не знаю.

— Что с ней стало? Да кто же может это сказать…

— Право, не знаю, ведь в том районе шли настоящие бои…

— Не слышал, но, видно, они все погибли.

Большинство отвечало именно так. Отвечали хмуро, неохотно. Более доброжелательные люди говорили:

— Возможно, он попал в плен. Тогда ему не миновать Сибири и, если он переживет тамошнюю зиму, очень может быть, что и вернется.

Итак, ничего определенного. Но Митико не падала духом, а продолжала поиски…

— Ты что, сегодня опять отправляешься? — спросила ее как-то Ясуко. — А может, со мной пойдешь? Я хочу отыскать в городе какое-нибудь дело. Неужели мы не докажем Тамае, что женщине можно прожить честно?

— Конечно, конечно. Но дай мне только последний раз сходить… Сегодня…

Митико сказали, что из-под Дуньаня, одолев невероятно тяжелый путь, пришел какой-то мужчина и что сейчас он лежит больной. Дуньань, кажется, расположен западнее тех мест, где был Кадзи, но, может быть, он относится к тому же военному округу, подумала Митико и решила навестить пришельца.

Когда Ясуко вернулась в пансион, Митико сидела у шкафа. У нее на коленях лежал мужской костюм, а на нем в бумаге — несколько черепков.

— Что это у тебя?

— Это он разбил, когда уходил.

То были черепки стенного блюда, купленного в день их свадьбы. Как радостно было им тогда!

— Когда он вернется, я скажу ему: помнишь, ты, уходя, разбил блюдо, я сберегла осколки, поэтому ты и вернулся…

— Узнала что-нибудь?

— Кажется, надежды нет никакой.

Человек тот рассказал Митико, что несколько солдат пробирались вместе на родину, но на них напали китайцы. Среди убитых был мужчина, которого звали не то Кадзи, не то Кадзии. Это был очень решительный человек, лет около тридцати. Приметы сходились, а когда Митико услышала, что этот человек и великолепно стрелял, она совсем приуныла.

— И вы слышали, как его называли Кадзи?

— Или Кадзи, или Кадзии, кажется так. В него выстрелили, он упал, а мне удалось убежать…

Митико не помнила, как вышла на улицу. Среди тысяч солдат у Кадзи могли быть, конечно, тезки. И приметы могли совпасть. Разве можно доверять памяти больного? Но надежда все-таки постепенно угасала…

— Не верю, — нарочито весело сказала Ясуко. — Твой Кадзи жив, вот увидишь!

Но Митико, словно привинченная к стулу, не двигалась, она боялась разрыдаться. Несколько секунд Ясуко молча смотрела на подругу, потом твердо сказала:

— Человек, вынесший жандармские пытки, одолеет все. А мы с завтрашнего дня будем ходить в город и торговать. Правда, пока торгуют больше мужчины. Они продают кимоно с рук. Китайцы охотно берут кимоно. И вот что я придумала: у нас-то этих кимоно мало, так мы будем брать одежду у богатых дам на комиссию. Ведь знатным дамам стыдно выйти на улицу, а жить все-таки надо, вот мы и будем брать с них комиссионные, десять или пятнадцать процентов. Хорошо я придумала?

— Хорошо.

— Ты положись на меня. Я с несколькими дамами уже договорилась. Воспоминания воспоминаниями, а жизнь идет своим чередом.

— Спасибо тебе, Ясуко.

Дрожащими руками Митико завернула в бумагу осколки блюда. Да, жизнь продолжается…

Ясуко своевременно приняла решение о торговле. Пока на улице торговали одни мужчины да старухи. Так что молоденькие, миловидные женщины привлекали всеобщее внимание. Торговля пошла успешно, богатые кимоно продавались хорошо. Подругам даже завидовали. Покупателями были в основном китайцы, причем не только перекупщики, но и приезжие крестьяне из окрестных деревень. Иногда кимоно покупали советские офицеры. Эти даже не торговались, давали столько, сколько запрашивали. И, разумеется, офицеры покупали только у Ясуко и Митико.

С каждым днем число уличных торговцев увеличивалось, в центре города образовалась настоящая толкучка.

Ясно, что на таком рынке не обходилось без различного рода инцидентов. У вещей не существовало устойчивой цены, каждый понимал, что люди дошли до ручки, поэтому многие вещи приобретались за бесценок. Впрочем, это, может, было и справедливо. Времена японского господства прошли, и японцы теперь получали по заслугам. Пусть скажут спасибо, что ноги не протянули.

Случались неприятности. Иногда неприязнь китайцев выливалась в странную форму. На толкучке несколько мужчин подходили к продавцу. Один брал в руки кимоно, разглядывал вещь, спрашивал о цене, потом передавал кимоно другому, потом возвращал, опять брал то одно, то другое… В результате два или три кимоно исчезали.

Заметив пропажу, японец требовал объяснений, и тут начинался скандал. Китаец бил себя кулаками в грудь и, брызгая слюной, до хрипоты доказывал свою невиновность.

— Нет, вы послушайте, он говорит, что это я украл! Тогда отправляйте меня в тюрьму. Но если ты ошибся?.. О, тогда тебя придется вести туда!

Японец, боясь разрастающегося скандала, старается его замять.

— Хорошо, хорошо. Верно, я ошибся, извините.

Однажды к Ясуко и Митико подошел молодой китаец. Лицо открытое, приветливое. Он купил одно кимоно, но взял два, заявив, что за второе тоже заплатил. Сначала женщины на ломаном китайском языке пытались ему объяснить, что получили деньги только за одно, но китаец стоял на своем. Тогда, выйдя из себя, Ясуко закричала по-японски.

— Вы врете! Сколько стоит второе? Сколько вы за него заплатили?

Но китаец, собрав соотечественников, без тени смущения заявил:

— Я купил это кимоно у другого продавца.

Как же его уличить во лжи? К каждому кимоно подруги прикрепляли свою бумажную метку, но китаец, видно, ловко снял ее.

Но женщины упрямо стояли на своем, ведь кимоно было чужое, и они не могли его так просто отдать. Вдруг кимоно сорвалось с плеча «покупателя» и полетело к продавщицам. Рядом с женщинами вырос советский офицер, бывший здесь на голову выше всех остальных мужчин.

— Так нельзя, нельзя, — сказал он. — Я все время наблюдал за вами. Женщины говорят правду. А ты лучше проваливай отсюда!

Но китаец, выпятив грудь, набросился на него.

— Не вмешивайтесь, когда вас не просят, господин капитан! Это не ваше дело. И вообще почему вы защищаете японцев, которые нас угнетали?

— Вы бы шли домой, — смущенно улыбаясь, сказал офицер подругам, — сегодня у вас день неудачный…

Ясуко и Митико поняли, что офицер к ним расположен добродушно и что он предлагает им уйти. Они ушли.

— Прямо зло берет! Завтра же все кимоно привяжу одно к другому. А наши-то словно воды в рот набрали. Каждый только о себе думает. До других дела нет, — с обидой в голосе сказала Ясуко по дороге домой.

— А не попросить ли Окидзиму стать нашим компаньоном?

Окидзима пробавлялся, торгуя на перекрестке сигаретами. Он оптом закупал табак и дома сам набивал сигареты.