Страна, которой нет - Kriptilia

Амар Хамади, в отпуске

- Она говорила, она рассказывала, как там стало… душно.

Амар вспоминал ту – чуть больше недели назад, всего-то – ночь, игристое вино из высоких коктейльных стаканов, капли влаги на стенках стаканов, на руках, на губах, худые руки, острые угловатые плечи, низкий неровный голос, блестящие в темноте глаза. Рассказ о том, что там, где раньше был дом – тюрьма, и нечем дышать, нечем и незачем. «Ложь и притворство, только ложь и притворство… и эти, перелинявшие, еще хуже прочих. Представляешь, - Палома хохотнула, сделала еще глоток, - некоторые себя за евреев стали выдавать, чтоб в кошерные лавки ходить. Казалось бы – послал ты все к черту, и родственничков-фундаменталистов, и все такое, из кожи вылез и цвет ее поменял, чтоб доказать, какой ты европеец, так живи себе и радуйся? Нет же. Мы с утра за европейские традиции, а на ночь глядя – в лавку. Но это еще ничего. Их же закладывают эти лавочники! Потом в участке ставят под негласное наблюдение… кто там что на обед покупает, где и почем. И вот так – везде, во всем…»

Амар тогда разговорился – теперь было неловко, – и рассказывал о последних школьных годах, уже в Англии, а не во Франции, где ему самому приходилось доказывать, что он не террорист, не фундаменталист и не защитник женского обрезания, и чем больше он доказывал, тем хуже понимал, кого ненавидит – теоретических соплеменников или вполне конкретных одноклассников.

- Зачем она мне все это говорила? Зачем врала?.. Зачем надо было из меня душу вынимать? Я и так был готов…

- Амар, - после паузы откликнулась женщина, сидевшая в тени с ребенком на коленях. – А ты не допускаешь, что она тебя не обманывала? Не вербовала?

- Так ведь это еще хуже… - наконец выдавливает Амар. - Это же непроизвольно все. Вот здесь и сейчас я ей просто нравлюсь и задания нет... а раскрутка все равно идет, по привычке, потому что... от флирта почти не отличается, то же самое, только более надежно. И сегодня еще симпатия, а завтра уже работа. И ты не знаешь.

Они не признавались друг другу в любви – не тот формат отношений, да и отношений-то тех всего неделя, - но слова ни к чему, если могут говорить губы и пальцы, дыхание и голос, и вздрагивающая под твоим прикосновением спина, и взгляд украдкой… но Амар сам знал, может, и лучше прочих, что такое тоже можно сыграть. Его хорошо учили лгать на уровне спинного мозга, на якобы неконтролируемых реакциях. Вот и угодил на другого специалиста… специалистку, классом повыше, надо признать. Стыдно. Развели как уличный мошенник деревенского дурака. Может быть, он ей даже понравился. Конвейерная обработка.

Из обрывочных и неподробных реплик Паломы складывалась расплывчатая биография женщины, к тридцати годам побывавшей почти во всех протестных движениях Европы, злой и разочарованной. Можно было догадаться. Нужно было предположить. Бывают бывшие шлюхи, но бывших революционерок не бывает. И если можно совместить...

- Скажи, - спрашивает хозяйка; французский и “tu” - ее инициатива. - Тебе она очень нравилась, правда? Еще влюбленность, не больше, но очень нравилась?

Нравилась. И... не заканчивалось никак это "нравилась", не пересыхало, даже не собиралось. Конечно, расследование, напряжение, но обычно все шло быстрее.

- Почему я не допускаю, что я ей тоже?

- Не торопись, - женщина улыбается не ему, а сыну, играющему с кончиком ее косы. – Не пытайся угадать следующий вопрос. Это было больше, чем обычное увлечение?

- Да, - выдохнул Амар, и прикрыл лицо ладонями. – Да. Тем противнее…

- Допустим, ты прав. Тебя просто раскрутили как по службе. Вот если бы ты получил надежные доказательства? Представь… что бы ты чувствовал?

- Стыд, - сходу сказал Амар, а следующее слово вылетело само: - Облегчение.

Да хоть ради службы. Хоть ради любопытства внутренней безопасности жайша. Хоть ради каких-нибудь игр Кемаля. Оно ненастоящее. Призрак недолгой интрижки, ничем и никому не грозящий…

- Раньше ты думал: что, если меня убьют? А сейчас еще и: что если я перейду кому-то дорогу?

- Ты слишком хорошо обо мне думаешь, - махнул рукой Амар. – Я не такой серьезный и ответственный. О летяге я бы еще беспокоился. Она беспомощная, а о женщинах нашего города заботятся Аллах и Вождь, - усмехнулся он. – Нет. Просто от всего настоящего, что у меня было, остались только… воспоминания, да и те лишние.

Вплоть до того, что он иногда думал - с ним все происходит наоборот. Убеждение, что вещь, место, человек, запах или работа существовали на самом деле, начинается с потери.

- Настоящее – это твое отношение или отношение к тебе? – спросила Сибель.

Хамади открыл рот, чтобы ответить, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Он отвернулся и уставился в окно. Вопрос был неожиданным. Все остальное – «что ты думаешь, что ты чувствуешь, что бы ты почувствовал, что бы ты подумал» - уже давно надоело ему и не затрагивало, отвечал он автоматически, а задумывался меньше чем над игрой в ассоциации. Иногда изо рта вылетало что-нибудь новое и неожиданное для самого Амара - как сейчас, например, - но в последние годы все реже и реже.

Пусть она... коллега, пусть даже работала на службу собственной безопасности. Пусть даже в отсутствие Амара ограбит или разгромит квартиру. Только бы не видеть ее ни в полицейском, ни в больничном морге.

Когда он обернулся, кресло Сибель-ханым уже было пусто.

- Сеанс окончен, - сердито сказал он вслух. Что-то эта рыжая турчанка все-таки в нем разбередила.

1: - Держись, дорогой. Помнишь мы шутили про Хамади-однофамильцев и фамильный характер? Мол, у кого в нашей бесконечной стране ни спроси, у каждого есть байка про какого-нибудь Хамади и всегда этот Хамади в своем деле мастер, а натурой - полный псих? Так вот, дошутились мы. По меньшей мере в трех случаях это один и тот же Хамади. Наш.

2023 г. Каир. По личному делу наш мальчик там сделал