Страна, которой нет - Kriptilia
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, лучше всего было в прошлый четверг. Очень страшно и никакой возможности отказаться – полет вниз, получается, все получается – полет вверх!..
Будущий тесть стучит, входит, шаркая, смотрит наискосок. Будущий тесть похож на... на большую нелетающую птицу, только не настоящую, а древнюю, вымершую. Диатриму. Только характер у него лучше в n раз. Почти во всем.
- Я предупреждал, что мы начнем понемногу - с бальных танцев и семейных обедов. Бальные танцы будут завтра, а обед почти готов, и тебя сейчас позовут.
Здесь свежее, уютнее, проще, чем дома. Все легче. И обеды, и разговоры. Жены господина аль-Сольха старше самой Ширин разве что лет на десять, молодые и веселые, особенно та, что христианка. С ними тоже легко, а что говорить не получается, не о чем, не беда – они и сами прекрасно справляются, ловко переходя от мод к экономике и от текущей туранской политики к меню для будущего приема. Можно сидеть, улыбаться, кивать и поддакивать, впитывать все – движения, тон, стиль. Пытаться из чужих кусочков собрать себя-новую, для этого города, для новой жизни. Для замужества.
И это почти-самое-главное. Большое дело, надолго, на годы. У нее будет муж - и они могут, она посмотрела, проверила, убедилась, могут быть счастливы. Фариду не повезло, почти как ей самой - не та среда, не те стимулы, не те ритмы, не то... все. Но это можно встроить, отладить, показать. Тяжело, не легче, чем перебрать базу самой Ширин. Но можно. Все можно. А калечить совсем не нужно. Ширин смотрит на жениха, она знает, как сделать выражение глаз теплым, помнит наизусть весь биологический аппарат - но ей все равно приятно. Тепло и восхищение - туда. Тепло и восхищение - обратно. Рак-отшельник смотрит на актинию, актиния смотрит на рака-отшельника. Мы созданы друг для друга, правда? Мы будем вместе всегда - правда? Берегись, коралловый риф.
Будущий тесть занимает сразу очень много места, притягивает внимание. Ширин смотрит на него, Фарид смотрит на него. Войдут слуги или домашние – тоже будут смотреть на него. Хотя Рафик аль-Сольх не такой уж высокий или полный. Просто он значительный человек, и так себя и несет – походка, жесты, поворот головы. Отец самой Ширин выше, быстрее, резче в движениях, в словах. С ним нельзя вот так вот спокойно сидеть, расслабившись…
Непочтительные мысли непочтительной дочери текут плавно и ровно, как мед с ложки. Самой непривычно.
- Как служба? – тесть поворачивается к Фариду, и тот сразу выпрямляется, тянется вверх, словно пытается подрасти на стуле. Знакомое движение, знакомое чувство.
- Там все не так как у нас. Не так как в контрразведке, - поправляется жених. – Там еще двадцатый век не кончился…
- Тебе в самый раз, - хмыкает Рафик.
Шутка, которая по силам только Всевышнему: Ширин и Фариду нужно было бы родиться каждому в семье другого.
Афрасиаб Усмани наверняка бы сто раз в день благодарил Аллаха и Пророка Его за сына с таким чутьем, с такой способностью из сотни направлений даже не на глаз, не на слух, а на поток, кожей, спинным плавником определить то, где еще не существует, а только в будущем сложится возможность... или опасность. Благодарил бы и придумывал, как научить пользоваться, как пристроить к этому все остальное. А почтительный сын из кожи бы вылез, потому что ему было бы тепло, интересно, сложно, весело - и никогда, ничего, никому не пришлось бы доказывать.
А Рафик аль-Сольх... ну все, что сделал бы Рафик аль-Сольх, попади к нему в руки девочка-Ширин, он уже сказал при первой встрече. И больше движениями и взглядом.
- На всякий двадцатый век, - Ширин сделала немыслимую вещь, заговорила за столом, - найдется свой девятнадцатый. У меня для тебя подарок.
К столу, к домашнему столу, в собственном доме не выходят, конечно, с сумочкой, но карманов никто не отменял. Так что Ширин с удовольствием извлекает из кармана бархатный мешочек, в котором раньше лежали, кажется, четки. И в - сознательное - нарушение всех правил, бросает через стол.
Жених ловит, развязывает, вытряхивает на ладонь широкую, сантиметров на семь, плотную черную ленту.
- Это то, что я думаю? - спрашивает.
- Да.
Будущий тесть смотрит на будущую невестку, на сына. Ширин знает, что он скажет в следующую секунду. Не дословно, но смысл ясен: какие-нибудь вариации на тему «что с открытыми глазами, что с закрытыми – все равно слепой дурак». Можно попросить взглядом: не надо, пожалуйста. Рафик приподнимает брови, качает головой, улыбается – и молчит. Отец… отец бы, пожалуй, назло все-таки сказал, а тут есть зазор: вежливость к гостье, еще не члену семьи. Ширин благодарно улыбается. Потом он, может быть, привыкнет, точнее, отвыкнет. А если нет, думает девушка, я попрошу Октавию шепнуть ему, что не особенно-то хорошо унижать собственного сына в присутствии жены сына. Не способствует миру в семье. Потом думает: может быть, Рафик того и добивается? В рамках воспитательной программы? Никогда не угадаешь.
Фарид пропускает псевдоткань сквозь пальцы, примеряется, кивает. Он уже понял, как оно будет выглядеть, прикинул, что поначалу не сможет ориентироваться, как привык, решил, что будет учиться ходить, читать, работать в этом у себя, в своих комнатах.
- Спасибо, - в глазах у него счастье.
А у Рафика - наконец-то - беспокойство. Кажется, он понял, что теперь не будет знать, когда разговаривает с сыном, а когда - с сыном и невесткой.
С братом так никогда не получилось бы. Воспитывали их с Сонером вместе, по одним и тем же программам, а брат все равно с самого начала был чужим. Нет, он говорил, что чужая – Ширин. Ненастоящая, неживая. Еще не «девчонка», это появилось потом. Робот, заводная кукла, механическая игрушка, NPC… словарный запас у него был богатый, на радость воспитателям. Когда отец объяснял братцу, что с сестрой надо обращаться хорошо, в этом тоже звучало «ценная машина». Наша и ценная. Ломать и портить и самим нельзя, и другим в обиду давать – тем более, но все равно это вещь. И не потому, что девчонка, это еще ладно бы, это дело обычное. Просто всегда что-то было не так. Даже для отца и брата. Почему на меня здесь так никто не смотрит? Я же не притворяюсь…
Октавия подмигивает, прикладывает
