Бородинское поле - Иван Шевцов

Тем не менее разговор состоялся. Как только Коля в хорошем расположении духа возвратился с сыном с воскресной прогулки, Зина сообщила, что звонил какой-то неназвавшийся мужчина, спрашивал, где Николай Николаевич и когда он вернется. Коле не пришлось долго биться в догадках, кто б это мог им интересоваться: раздался телефонный звонок, и Брусничкин взволнованным голосом сообщил, что им, то есть Брусничкину и Фролову, нужно немедленно встретиться по делу весьма серьезному.

- -А что случилось? - весь в напряжении спросил Коля. Ему подумалось, что случилось что-то с Ариадной.

- Пока ничего, то есть еще есть возможность отвести беду, пока не поздно, - сбивчиво ответил Брусничкин, но Коля требовал конкретного разговора:

- О какой беде вы говорите?

- Мы с Ариадной Павловной считаем, что вам нужно сейчас же подъехать к нам и здесь мы совместно все обсудим.

- Что обсуждать? Я вас не понимаю, - не сдавался Коля. Он решил, что Брусничкин из ревности затевает против него какую-то каверзу. Тогда он услышал в трубке слабый, какой-то упавший голос Ариадны:

- Коля, беда случилась. Надо встретиться. Непременно. Это важно и для тебя и для меня.

- Но вы можете сказать толком, в чем дело? - настаивал Коля.

- Дело касается квартиры Матвеева, тех злополучных сантиметров, - наконец объяснила Ариадна.

Все стало ясно Николаю Фролову, ясно и тяжко, как-то мерзко, стыдно и муторно. "Этого надо было ожидать", - мысленно повторил он, ничего не говоря в трубку телефона. Его спугнул голос Брусничкина:

- Так мы вас ждем.

- К вам я не поеду, - спокойно, взяв себя в руки, ответил Коля. - Встретимся у метро.

Неприятности приходят внезапно, они словно нарочно выбирают момент, когда у человека хорошее настроение: мол, на тебе и помни, что радости, как и счастье, недолговечны. На вопрос жены, кто звонил и что случилось, Коля ответил лаконично и неопределенно:

- С работы. Там неприятность. - И поспешно ушел на свидание с Брусничкиным.

Леонид Викторович поздоровался с Колей тепло и ласково, как со старым, близким приятелем. Вид у него был более чем взволнованный - испуганный. Этот страх Брусничкин напускал на себя преднамеренно, чтоб он передался и Фролову: мол, тогда будет податливее. Разговор свой с Колей Брусничкин обстоятельно продумал, отрепетировал в уме. Начал тихим скорбным голосом:

- Случилось непредвиденное. Какой-то негодяй капнул в Комитет народного контроля о потолке. Учреждение это, сам понимаешь, суровое, им лишь бы за что уцепиться, а там пойдут разоблачения, оргвыводы и всякие неприятные акции. Им же надо свою зарплату оправдывать. Народный контроль! Звучит. Короче, в пятницу вызывали в это учреждение Ариадну Павловну. Она не могла пойти, поскольку ей нездоровится. Ходил за нее я. И вот сюрприз, я думаю, он пойдет нам на пользу. Приглашает некто товарищ Сухов Петр Степанович. Он ведет это дело о десяти злополучных сантиметрах. Заметьте - уже дело.

Леонид Викторович сделал паузу, покусал верхнюю губу и подозрительно, как заговорщик, посмотрел на проходящих мимо них людей. Взволнованный голос его перешел на шепот:

- Вам фамилия Сухов ни о чем не говорит? Не помните такого? - Коля пожал плечами и отрицательно покачал головой. - На фронте под Москвой командовал взводом на зеленом островке. Ранен там. Его Остапов сменил. Потом он командовал ротой, батальоном. Это уже под Двориками, где вас немцы в стоге прихватили.

- Помню, - кратко и строго отозвался Коля.

- Он сейчас в народном контроле. Изменился, конечно, облагородился. Важная персона. Принял меня ласково, как бывшего своего начальника. Вспомнили зиму сорок первого - сорок второго, однополчан. Вас он хорошо помнит. Тепло о вас отзывался.

Брусничкин говорил правду - Сухов и в самом деле принял его радушно, как это всегда бывает среди однополчан-ветеранов, но Коля слушал Леонида Викторовича недоверчиво, с подозрением, ожидая чего-то очень неприятного.

- Все сейчас зависит от Сухова, - продолжал Брусничкин, имея в виду дело о десяти сантиметрах. - Обвиняетесь вы оба - архитектор и прораб. Но что такое Ариадна для Сухова? Ничто. То, что она моя жена, дела не меняет. Она для него обыкновенный, рядовой работник, допустивший служебную халатность, недосмотр. У него к ней не будет никакого снисхождения. Другое дело вы, Николай Николаевич. Сухов вас помнит, знает по фронту и глубоко уважает. Вы для него - живая и волнующая история, память о его боевой юности. Вас он в обиду не даст. Вы согласны со мной? Согласны?

Коля смотрел на Брусничкина смело и строго, прямо в глаза, и взгляд его смущал Леонида Викторовича. Коля хотел догадаться, куда клонит Брусничкин и что хочет, чего домогается. Вместо ответа Коля сказал довольно холодно и сухо:

- Я вас слушаю, Леонид Викторович. Продолжайте.

- Мы с Ариадной Павловной пришли к такому мнению, что лучше будет, если вы все это дело возьмете на себя. Мол, виноват, бес попутал.

- Имя этого коварного беса? - со злой иронией перебил Коля. Он вспомнил тот поздний бурный вечер, проведенный с Ариадной в квартире ее подруги. Домой он тогда возвратился в два часа ночи. Брусничкин конечно же знал, где так поздно и с кем проводила время его жена. Реплика Коли несколько смутила Брусничкина, но не обескуражила, не вызвала возможной в подобных случаях заминки. Он ответил быстро и естественно, словно не понял иронии в реплике Фролова:

- Разумеется, Матвеев. Он попросил вас, вы уважили. Почему бы не сделать приятное хорошему человеку?

- Вот именно - хорошему, прекраснейшему из добрейших, добрейшему из талантливых, - вспомнил Коля слова Ариадны.

- Поймите, Николай Николаевич, вы в конце концов мужчина, человек, прошедший войну. Вам легче будет пережить эту неприятность, чем женщине. Ариадна Павловна - человек впечатлительный, легкоранимый. Пожалейте ее. Ведь вам не будет легче оттого, что вину вы разделите на двоих, пусть не поровну, но на двоих. Как говорится в народе: семь бед - один ответ. Она верит вам, верит в ваше благородство.

- Скажите, Леонид Викторович, - перебил его Коля, задумчиво щуря глаза, - то, что вы мне предлагаете, исходит лично от вас или от Ариадны Павловны?

Брусничкин хорошо понял смысл вопроса и в душе обрадовался: после его ответа Коля должен презирать Ариадну, между ними все будет кончено. Сказал твердо и без колебаний:

- Разумеется, это ее просьба, убедительная. Собственно, она мне поручила сказать вам все, что я сказал.

- А если я не возьму всю вину на себя, если я предпочту разделить ее вместе с вашей женой во имя справедливости и изложу народному контролю правду, все как есть на самом деле, что тогда?

Похоже, что Брусничкин не ожидал подобного оборота дела и заранее не предусмотрел этого варианта. Он стушевался и заговорил, заикаясь и путаясь в словах:

- Ну, знаете ли, такого ни я, ни моя жена не ожидали от вас. Мы всегда вас считали… Для Ариадны Павловны вы всегда были человеком глубоко порядочным…

- Оставьте о порядочности, не кощунствуйте, - неприятно поморщившись, оборвал его Коля. В нем закипали священный гнев и презрение. - Не вам говорить о порядочности.

Последняя фраза сорвалась с уст Коли помимо его желания, под напором ярости. Она больно задела самолюбие Брусничкина, он не мог снести такого грубого оскорбления. Лицо его сделалось каменным, в стеклянных глазах появился ледяной блеск, голос приобрел оттенок металла.

- В таком случае, - отчеканил Брусничкин, - Матвеев защитит честь моей жены. Он покажет, что имел дело только с вами, Фролов, что Ариадна ничего о вашей сделке не знала. Он скажет, что обещал солидно вознаградить вас за услугу. Но только обещал, не собираясь давать вам противозаконной взятки.

Коля натянуто рассмеялся. Это был горький, искусственный смех.

- Прекрасно, - проговорил он сквозь смех. - Этого следовало ожидать. Блестящая концовка романа. Привет Матвееву и Ариадне. Желаю успеха.

Он резко повернулся и скрылся в толпе. Скрылся от Брусничкина. А куда скроешься от самого себя, от своей совести, от позора? Жизнь бросала Николая Фролова в разные переделки, всякое бывало - и подчиненные подводили, и сам по неопытности, по горячности делал ошибки, за которые приходилось расплачиваться выговорами, замечаниями, неприятным разговором с начальниками. Но положение, в которое он попал сейчас, казалось немыслимым, позорным; оно задевало самое глубинное и больно давило на совесть. И не поведение Брусничкина наносило ему боль и унижение - в конце концов от Брусничкина иного нельзя было ожидать. Но Ариадна, та самая Ариадна, которая называла его любимым, которая говорила, что жить без него не может… Оказывается, не только может, но и требует от него бесчестья. Собственно, она поставила его в дурацкое положение, по ее милости получился такой позор, и теперь она хочет выйти из грязи чистенькой, "а ты, мой любимый, дорогой, барахтайся в этой грязи один, бери все на себя, будь рыцарем". Как она могла?