Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Путь от отеля "Торни" до аэропорта Джек проделал в темноте. Часы показывали раннее утро, но казалось, в аэропорту полночь; наверное, шел дождь. Едва рассвело и самолет оторвался от земли, Джек увидел в иллюминатор припорошенные снегом леса.

Он думал, что ничего не хочет больше знать, он и так слишком много узнал о том, что происходило двадцать восемь лет назад на самом деле. Нет, хватит с меня правды, думал Джек, я этой правды наелся на всю оставшуюся жизнь. Он не хотел лететь в Амстердам, но самолет — не автобус, остановок по требованию не предусмотрено.

Глава 30. Сделка

В свой второй визит в Амстердам Джек остановился в "Гранд-отеле" на Аудезейдс-Фоорбургвал, в двух минутах ходьбы от квартала красных фонарей. Как и в Финляндии, лило, Джек гулял по кварталу, увлажняемому утренним дождем. Туристов на улицах почти не было — видимо, мокнуть не хотелось.

Ошибиться относительно того, что предлагают гостям проститутки, невозможно — ради чего они стоят в нижнем белье и таких позах в витринах и дверях? Но, несмотря на всю очевидность намерений раздетых и игривых женщин, Джек был уверен — четырехлетнего мальчика, которого он только что повстречал в Хельсинки, вполне можно убедить, что девушки из витрин дают мужчинам советы (как когда-то убедили Джека).

Труженицы квартала стояли в молчании — никто не пел, гимнов с молитвами от них ожидать не приходилось. Джек не увидел ни одной девицы, по виду которой стало бы ясно — она сегодня вышла на панель впервые и намерена побыть проституткой лишь в этот, единственный день.

Женщины махали Джеку, улыбались, подмигивали — но если ты не махал им в ответ и не улыбался, а просто шел мимо, не смотря в глаза, то сразу отворачивались. Пару раз Джек услышал, как его называют по имени.

— Это не Джек Бернс? — спросила как бы сразу у всей улицы какая-то проститутка, но ей никто не ответил.

Другие произносили его имя с утвердительной интонацией, но Джек не мог понять остального — говорили по-голландски, а может, на каком-то другом языке, но не на английском (большинство девушек не походили на голландок).

Джек дошел до Зеедейк, просто чтобы убедиться, что "Де Роде Драак" — "Красный дракон", старинный тату-салон Тату-Тео, и в самом деле почил в бозе. Он легко нашел крошечную улицу Синт-Олофсстеег, но там ничего не осталось — салон Тео давным-давно переехал на соседнюю улицу Ниувебрухстеег. Джек отправился туда, поглядел на новый салон, но заходить не стал, а спросил ближайшую проститутку, кто там хозяин. Ему ответили, что дела ведет некто Эдди, кажется, второй сын Тату-Петера.

— Да-да, его зовут Эдди Функ, — сказали Джеку в другом месте, из чего он сделал вывод, что Эдди не родственник Тату-Петеру; впрочем, это все равно, кем бы Эдди ни был, он не сможет помочь Джеку.

Тату-Петер умер в День святого Патрика в 1984 году — эту новость Джек вычитал в тату-журнале, найденном им с Лесли, когда они разбирали после смерти Алисы ее вещи.

— Вот послушай, — сказал ей тогда Джек. — Тату-Петер родился в Дании. Я и не знал, что он датчанин! А перед тем, как уехать в Амстердам, он работал у Татуоле.

— Ну и что? — спросила Лесли.

— А то, что я ничего этого не знал! — заорал Джек. — У него был "мерседес", тут написано. А его никогда не видел! Он ходил с палочкой — я не видел палочку ни единого разу! Я вообще не видел, чтобы он ходил! У него, пишут, была жена-француженка, певица! Говорили, она ничуть не хуже Эдит Пиаф!

— Алиса рассказывала мне, он однажды на пехотную мину наступил, — сказала миссис Оустлер. — Потерял ногу, разумеется.

— Тебе она рассказала, а мне — нет! — завопил что есть силы Джек.

— Она тебе вообще ничего никогда не рассказывала, — ответила на это Лесли.

Джек обошел под дождем Аудекерк, но не стал заходить внутрь. Он сам не понимал, зачем тянет время. Рядом с церковью располагался детский сад — совсем новый, когда Джек ходил здесь двадцать восемь лет назад, его не было. Зато проституток на Аудекерк-сплейн стало куда больше.

Джек без труда нашел полицейский участок на Вармусстраат, но и туда не стал заходить. Он еще не был готов к разговору с Нико Аудеянсом; он не знал даже, работает ли тот до сих пор в полиции и вообще жив ли.

Джек прошелся по Вармусстраат по направлению к площади Дам; на углу Синт-Анненстраат он замер — на том самом месте его мама, Саския и Элс столкнулись с Якобом Брилем, человеком с молитвой "Отче наш" на груди и Лазарем, выходящим из гроба, на животе. Такие картины не забываются, даже если ты видел их единственный раз в четыре года.

— Знай, у Господа тебе уготована такая же судьба, как тем, с кем ты водишь дружбу! — провозгласил Якоб Бриль, обращаясь к Алисе.

— Почем тебе знать, какая у Господа для кого уготована судьба! — возразила Элс Брилю.

Так запомнил Джек. Но кто знает, было ли все это на самом деле?

Музей татуировок располагался на Аудезейдс-Ахтербургвал, в двух минутах ходьбы от Джекова отеля. Там было тепло и уютно, а татуировок и всего с ними связанного оказалось больше, чем в самом богатом тату-салоне. В полдень, как только музей открылся, Джек встретился там с Хенком Шиффмахером, и тот провел его по экспозиции. Его салон "Дом боли" располагался тут же, при музее; для сегодняшнего Амстердама Хенк был то же, что некогда — Тату-Петер (Эдди, конечно, унаследовал его салон, но не славу). В Амстердаме — и не только — все уважающие себя татуировщики знали Хенка, здоровенного мужика с бородой, как у заправского байкера, и длиннющими волосами. На левом бицепсе у него красовалась смерть — череп с чем-то вроде женской груди во лбу, изрыгающий пламя, на правом предплечье — кинолента, выпадающая из коробки. Были у него и другие татуировки — как открытки из мест, где он побывал, — но Джек запомнил только эти две.

При Джеке Хенк вытатуировал какому-то японцу на шее таракана в японском же стиле. Хенк владел самыми разными техниками — он побывал и в Японии, и на Филиппинах, и в Сингапуре, и в Бангкоке, и на Суматре, и в Непале, и на Самоа.

В салоне играл Джонни Кэш. Как говорила Алиса, хороший тату-салон — сам себе вселенная. А Хенк Шиффмахер добавлял:

— В хорошем тату-салоне тебе простят любую страсть.

Но почему же тогда Джекова мама не простила папу? И как же Уильяму, напротив, удалось простить ее — если, конечно, это правда. Джек-то думал, в мире нет человека, способного ее простить.

— Тут в квартале работал когда-то один полицейский, Нико Аудеянс. Не знаешь, он еще тут или уехал? — спросил Джек Хенка.

— Нико? О, он лучший полицейский во всем квартале! Дорос до бригадира, черт такой!

На спине у Якоба Бриля была его любимая татуировка — "Вознесение", Христос улетает прочь из этого мира в компании ангелов. Направляясь к полицейскому участку на Вармусстраат, Джек воспоминал, как Бриль изобразил рай — мрачное место, затянутое облаками. Дождь перестал, но мостовая еще не высохла, прохожие месили грязь, и небо выглядело точно так, как рай на спине у Якоба.

Джек еще несколько раз услышал, как его называют по имени. Видимо, дамы в окнах ходят не только на панель, но и в кино, а может, ходили в кино раньше, до того, как выйти на панель.

Джек пересек канал у Аудекерк и наткнулся на уличный писсуар для одного человека, маленький, но очень вонючий. Он вспомнил, как писал в него четырехлетним мальчиком. Было темно, мама стояла рядом, просила Джека поторопиться, видимо, не хотела, чтобы ее видели совсем одну на Аудекерксплейн ночью. Где-то неподалеку горланила песни пьяная молодежь, а Джек все писал; наверное, пели по-английски, а то как бы он запомнил слова?

Мама потом сказала ему, что это были английские футбольные болельщики.

— Хуже их никого на свете нет.

В тот день был футбольный матч, английская сборная то ли проиграла, то ли выиграла, это все равно — поведение этих мужланов не менялось, в квартал красных фонарей они всегда приходили в одинаково мерзком настроении. "Вонючие хамы" — так называла их Саския; Джек запомнил, что это говорила она — у мамы таких слов в словаре не имелось.

Джек еще раз обошел вокруг Аудекерк, посмотрел на ту часть площади, которую детский сад делил с проститутками. Кто-то шел за ним следом, прицепился к нему еще на углу Стоофстеег, сразу, как Джек вышел из Музея татуировок. Джек замедлял шаг, и этот человек тоже замедлял шаг, Джек шел быстрее — и его преследователь тоже шел быстрее.

Фанат, подумал Джек. Он терпеть этого не мог. Если фанат просто подбегал к нему, говорил "привет, мне нравятся твои фильмы", жал руку и уходил — ну, это нормально; а вот когда они следовали за тобой, как собачка на веревочке, тут Джек выходил из себя, особенно если "хвост" был женского пола.

Ну, этот был серьезного вида мужчина, грязно-белая борода, кроссовки, дождевик, руки в карманах, сутулится, словно до сих пор идет дождь (а может, ему холодно), лет пятьдесят с гаком, даже не скрывает, что специально идет вслед за Джеком, словно старается взять его на слабо — мол, а ну попробуй, повернись, посмотри мне в лицо!