Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Пуля попала Петрову прямо в лоб — и гимназист–поручик Петров свалился наземь.

Данила и Харитон с ходу перепрыгнули через мертвое тело неизвестного офицера, что застывшим взглядом словно вопрошал хмурые небеса: в чем дело? за что? почему и зачем?.. И они побежали дальше, преследуя офицеров, юнкеров и «ударников», которые бросали винтовки и спасались бегством — за Кловский спуск, за Виноградную, в сад Александровской больницы.

Но с Собачьей тропы тоже уже двигалась цепь. Впереди скакал на коне Василий Назарович Боженко — верховая езда пришлась ему по душе, а этого, буланого, он отбил у какого–то штабного курьера. Офицеры и юнкера срывали погоны и поднимали руки вверх. А кто не срывал погон и рук не поднимал, того Боженко вытягивал нагайкой и лупил до тех пор, пока юнкер или офицер не хватался–таки за погоны, падал на колени и поднимал руки. Тогда Василий Назарович опускал нагайку, сплевывал в сторону и говорил:

— Матери твоей хрен! Скажешь ей, что плохо тебя учила и я за нее к твоей заднице руку приложил. Ну тебя к лешему — живи! Беги домой, смени штаны…

Дворец генерал–губернатора был взят одним наскоком — со всем огневым и пищевым припасом на добрый полк: пулеметы, винтовки, патроны, консервы, шоколад и папиросы Соломона Когана и бр. Коген.

Во фланг царскому дворцу арсенальцы вышли стеной на Александровскую улицу и вo фланг помещению штаба — от Александровской больницы.

A Мариинским парком двигались саперы. Роскошный парк императрицы Марии был исковеркан и изуродован. Аллеи преграждали срубленные столетние деревья — заслоны и накаты. Клумбы изрыты индивидуальными окопчиками. Длинная траншея хода сообщений шла через английские посадки — от разбитых оранжерей почти до розария перед главным входом во дворец. В окопах брошены были винтовки, цинки с патронами, шанцевый инструмент, ротные минометы. Валялись повсюду погоны, портупеи, фуражки; офицерские и солдатские — юнкерские — кокарды хрустели под ногами.

Юнкера и офицеры, быть может пять или шесть тысяч человек, одной волной в панике скатились к шантану «Шато» и к Александровской площади.

На памятнике Искре упал подрубленный трехцветный флаг и заполыхал одноцветный — красный: «Вся власть Советам!»

Это была победа.

Собственно, почти победа.

Потому что была еще вторая линии фронта — по Левашевской улице, и был еще штаб — центр руководства войсками контрреволюции.

ИВАНОВ ШЕЛ В ЦЕПИ

1

Иванов шел в цепи — шел через брошенные юнкерами окопы, скользил на размокшей под осенней изморосью глине, проклинал темноту, так как вечер уже давно сменила темная осенняя ночь, — и каждый раз весело присвистывал, когда наклонялся, чтобы поднять брошенную винтовку. За спиной у него было уже четыре. Четыре винтовки — четыре бойца! «Инсургенты оружие добывают в бою», — вертелось у него в голове; черт его знает, кто это сказал, — кажется, Гарибальди, А кончалось это изречение так: «И именно потому они всегда побеждают…» Настоящие слова, ничего не скажешь!..

— Товарищи! — покрикивал он. — Все оружие передавай по цепи налево, в Медицинский институт: там уже выставлена охрана!

Он передал свои винтовки и стал взбираться вверх — по склону к Виноградной. Боже мой! — Перед ним была тропка, протоптанная его ногами, — по ней ходил он на работу в «Арсенал»! Протоптанную собственными ногами тропку надо брать с боем!..

Иванов поглядел наверх: не светится ли оконце за кустами барбариса? Мария всегда выставляла ночничок на окно, чтобы он не блуждал по кручам в темноте. Теплом повеяло на Иванова и сразу же ледяным холодом сжало сердце: Мария! Сколько арсенальских пуль пролетело за эти два дня как раз сюда… Андрея Васильевича обдало холодным потом, и он даже вынужден был остановиться на миг — подогнулись ноги: кровохарканье обессилило его, два дня он был в бою и уже которую ночь не спал ни минутки.

— Что там, Андрей Васильевич? Засада? — сразу подскочил к нему Харитон, щелкнув затвором винтовки. — Где? Впереди? Или в саду? — горячо шептал он. — А ну, погодите минутку, я пробегу вперед… Давай, Данила, сюда! — После взятия губернаторского дворца, они уже не отходили от Иванова.

Иванов отстранил Харитона: — Погоди, шахтарчук! Иди, брат, где шел…

И двинулся в гору быстрее — сорабмольский отряд, который заходил теперь штабу в левый фланг, едва поспевал за Ивановым.

Надо забежать к Марии!.. Нет, нельзя: цепь продвигается с боем, и он здесь — командир…

Сердце стучало у Иванова от подъема по крутой тропке и то и дело замирало от недобрых предчувствий. Взгляд тянуло наверх, налево — туда, где прямо в затянутом тучами небе должно было светиться оконце его лачуги; он даже зажмуривался на миг и тут же раскрывал глаза — может быть, после черной тьмы ярче блеснет желанный огонек?.. Нет, оконце и его доме не светилось. — А может быть, он ошибся и смотрит не туда? Может быть, его окно левее или правее?.. Ни левее, ни правее тоже не светилось ни одного огонька. В районе боя дома притихли, люди притаились. А может быть, нет в живых!.. Какая темная ночь! Такой черной ночи, казалось, еще никогда не было. Еще никогда не была такой высокой и такой трудной эта круча…

Но вот и круче пришел конец. Теперь еще двадцать шагов налево, вдоль соседского забора, и — Виноградный переулок. Еще двадцать шагов и — лаз во двор. Так забежать или нет? А как же, непременно забежать!

Стиснув зубы так, что казалось, челюсти затрещали, Иванов миновал лаз к своему дому.

Вот и угол переулка. И на углу чернеет…

— Стой! — негромко произнес Иванов. — Руки вверх!

Мгновение было совсем тихо, только Данила слева да Харитон справа дышали коротко и часто. Потом, словно из другого мира, словно из воспоминания, долетело измученное и радостное:

— Андрейка!.. Ты!

На углу переулка в темноте и одиночестве стояла Мария. И сразу же она метнулась навстречу — еще не видя, но уже чувствуя в своих объятиях, всем существом ощущая любимого, родного человека.

— Мария! — укоризненно и нежно промолвил Иванов, привлекая жену к груди. — Зачем ты вышла? Что ты тут делаешь?..

— Я ждала тебя… Я вышла тебе навстречу…

И было это так понятно и просто: муж замешкался, жена не дождалась и вышла его встречать. В темноту, в ночь, в бой, в опасность — ибо сердце полно любви и заботы, а грудь леденит тревога. Ведь ее муж был там, по ту сторону линии боевого огня, а здесь, по эту сторону, был враг: она ждала на территории врага, высматривала его сквозь бой с той стороны. Любимый должен прогнать врага и прийти сюда к ней…

— Ты не зайдешь сейчас домой?