Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

— Вот так, прямо улицей?

— Прямо улицей.

— Так они же из своих пулеметов… по нас.

— А ты как думал? По воробьям? — Мишко застенчиво улыбнулся — На то и война, чтоб по тебе стреляли!

У Данилы похолодело в груди. Одно дело — хоронясь за домами Московской, добежать до угла Александровской, а тогда — ура! А другое — выйти на улицу и полверсты топать открыто под пулеметным огнем.

— К воротам! — негромко подал команду Ратманский. — Выйдем из ворот — два десятка правым тротуаром, два десятка — левым. И бегом до самой гимназии! Гранаты в окна — и сразу прыгать внутрь. Стрелять некогда — бить штыком!

— А пятый десяток? — спросил кто–то.

— А с пятым десятком, — смущенно сказал Мишко, — я пойду серединой улицы. Кто ко мне в десятку?

— Я! — сразу выскочил Харитон и презрительно посмотрел на того, кто попрекал его в похвальбе.

— Я! — сразу отозвался и тот.

У Данилы еще сильнее похолодело в груди. Серединой улицы — это ж прямо–таки на верную смерть… Но отставать Даниле было невозможно — задразнит Харитон.

— Я! — сказал и Данила, правда не третьим, а уже потом, когда, вызвалось еще несколько хлопцев.

Харитон одобрительно хлопнул его по плечу:

— Так–то! Мы с Даньком — дружки и на жизнь, и на смерть. Вместе пойдем помирать за революцию. Верно, Данила?

— Помирать никто не собирается! — сухо возразил щуплый Ратманский, подтягиваясь, как бы стараясь стать выше, — Грош цена тому солдату, что в бой помирать идет. Я думаю, тебе, Харитон, лучше идти с теми, что вдоль домов двинутся. А то героя будешь строить и нарвешься на пулю для форса.

Харитон сразу сбавил тон. Оно бы неплохо — не пойти, и не от страха, а по приказу командира. Только ж стыд какой — вдруг отшили.

— Да ты что, Мишко? Да как ты можешь? Да я это только так… правда — для форса. Ты меня не обижай! Я аккуратно пойду. Ну, будь же другом! И не могу я оставить своего дружка Данилку, раз он с тобой идет

— Ну ладно! — Ратманский махнул рукой. — Нельзя терять времени. Вон из сборочного уже выкатывают пушки.

Из сборочного цеха и правда выкатили две полевые трехдюймовки прямо во двор. Пулеметы бутышевских юнкеров засыпали двор дождем пуль, но арсенальские слесари ловко приладили стальные листы перед замками пушек, и за этими щитами укрывалась прислуга — по два человека. Пушки поставили посреди двора, пули зацокали, зазвенели о стальные щиты, — и Галушка уже командовал: «Огонь!»

Ребята вдоль стен цеха побежали к воротам. Пушки ударили в ту минуту, когда сорабмольцы уже выглядывали из–за ограды.

— Пошли!

Хлопцы выбежали на улицу и сразу разбились на три ручья: два десятка направо, два — налево. Один десяток — с Ратманским, Данилой и Харитоном — побежал прямо по мостовой. Они видели, как два разрыва вспыхнули где–то за зданием школы прапорщиков, должно быть на Никольской или в Аносовском парке.

— За мной! — крикнул Ратманский. — Вперед!

Вот и Бутышев переулок. Они бежали и видели перед собой лишь двухэтажное кирпичное здание пятой печерской гимназии, ныне — Бутышевской школы прапорщиков. Ее надо было взять.

Данила бежал, и сердце его замирало. Вот–вот сейчас угодит пуля. А как же будет с Тосей? Ведь ей же через три месяца рожать! Принесет маленького Данька… Неужто Даниле так и не увидеть своего наследника, продолжателя рода арсенальцев Брылей? Да и самому умирать не очень–то хочется… Нет, что ни говори, а война совсем не такая привлекательная, как это выглядело на картинках журнала «Огонек». Неужто и в самом деле ему суждено сейчас погибнуть?.. Как это — погибнуть? Не жить больше на свете? Вот так — был, был, и вдруг нету? Не может этого быть…

Пули свистели у самого уха. Харитон бежал чуть позади — длинноногий Данила несся впереди широкими прыжками. И Харитон кричал то «уpa» то «погоди, цапля, мне за тобой не угнаться!».

Пушки рявкнули еще раз — и теперь уже и Данила закричал «ура», потому что увидел собственными глазами, как по крыльцу пятой гимназии вдруг словно ударили молотом и в воздух взметнулись дым и пыль: снаряд угодил прямо в парадный ход гимназии. В тот самый парадный ход, где всегда стоял швейцар в синей ливрее который, если Даниле случалось задержаться перед дверью, говорил: «А ну, проходи, проходи, чего рот разинул! Здесь — только для благородных!..» И тогда Данила сразу начинал люто ненавидеть дружка детских лет Флегонта: продал, черт, перекинулся в «благородные», холера, — бегает с телячьим ранцем за спиной в эту паршивую гимназию!..

Хлопцы с правого тротуара уже подбежали к дому и присели под стеной. Потом размахнулись и — из одного, второго, третьего окна брызнуло осколками, известкой, а потом и дымом. Но дым развеяло ветром еще раньше, чем прогремели взрывы. Ребята взбирались на подоконники и спрыгивали внутрь.

Ратманский, Данила и Харитон вихрем подлетели к дому и кинулись прямо в тучу пыли, стоявшую там, где еще недавно был парадный ход. Этой дверью входил в гимназию только сам директор — действительный статский советник Иванов в треуголке и при шпаге в царские тезоименитства; гимназисты проходили со двора через черный ход.

Спотыкаясь о битый кирпич, кашляя и чихая от пыли и динамитной вони, Данила прыгнул прямо в пролом.

«А ну, — мелькнула у него мысль, — погляжу сейчас, какая такая эта гимназия изнутри! Говорил Флегонт, сразу как войти, человеческий костяк стоит. Точно из гроба, а с другой стороны — большой глобус, и на нем все чисто океаны и материки… ”

В вестибюле, затянутом пылью от битой штукатурки, толпились какие–то фигуры с поднятыми вверх руками. Винтовки валялись у их ног на полу.

— Сдаемся! Сдаемся! — кричали юнкера.

— Ура! — заорал Данила

Прямо перед ним была лестница на второй этаж, и он сразу кинулся туда. Ратманский что–то крикнул ему, но было поздно. С площадки второго этажа прогремело несколько выстрелов, и Данилу по руке точно шкворнем вдруг ударили и сразу огнем отдалось в плече… Винтовка выпала у него на рук…

— Убили! — услышал он вопль Харитона. — Сучьи дети! Данилу убили…

Не целясь, Харитон выстрелил вверх, на второй этаж. Он стрелял и стрелял, пока выпустил все пять патронов, а потом и сам бросился наверх по ступенькам, с винтовкой наперевес. Данилы он уже не видел — ему бы только увидеть того, кто убил его дружка!

В эту минуту сквозь перила площадки просунули белый флаг: юнкера на втором этаже тоже сдавались.

Но Харитон уже не мог остановиться, и штык его с размаху проткнул чью–то серую шинель.

— Кто убил моего дружка? — бушевал Харитон. — Кто убил Данилу! Дайте мне его сюда!