Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

— Кто убил моего дружка? — бушевал Харитон. — Кто убил Данилу! Дайте мне его сюда!

Но рядом уже был Ратманский:

— Стой, Харитон! Они сдались!

Он схватил Харитонову винтовку и наклонил штык к земле.

И тут Харитон с другой стороны увидел Данилу. Данила стоял в растерянности и скорей удивленно, чем испуганно, смотрел на свою левую руку. Из пальца по ладони стекала кровь.

— Фу–y! — Харитон опустил винтовку. — Живой! Ишь! Что за наваждение?

Юнкера стояли, подняв руки, бледные и перепуганные. Данила оглянулся, спрятал раненую руку за спину и наклонился за своей винтовкой.

— Вот холера! — смущенно бормотал Данила. — Понимаешь, прямо в палец мне попал. — Он вынул руку из–за спины, из пальца хлестала кровь, посмотрел на руку искоса и попробовал согнуть и разогнуть палец: цела ли кость? Палец сгибался и разгибался: пуля, задев, лишь распорола мясо.

Харитон вдруг рассердился:

— Чего же ты, тютя, панику поднимаешь? Палец занозил, а прикидываешься убитым! Тоже мне — герой!..

Словом, война хоть и не была такой красивой, как на рисунках в «Огоньке», однако, оказывается, и не такая страшная, как чудилось, когда они бежали посреди открытой для пуль улицы.

Бутышевская школа прапорщиков была подавлена. Теперь арсенальцы могли спокойно выйти со двора и двинуться по Московской, против «ударников» и юнкеров. Десяток пулеметов и две сотни винтовок — таковы были первые трофеи сорабмольцев Мишка Ратманского.

Когда они выходили из гимназии снова через разрушенный вестибюль, Данила прятал в карман замотанный носовым платком кулак — стыдился показать, что ранен, и все озирался: где ж это глобус и скелет, которыми так хвастал Флегонт? Скелета и глобуса не было: их вынесли, когда тут разместилась школа прапорщиков.

— Ну и черт с ним, с глобусом! — отмахнулся Харитон. — Не такая уж она цаца, эта гимназия, если присмотреться! А костяками, браток, когда–нибудь все будем — наглядимся еще на том свете…

И все–таки Данила с Харитоном в гимназии побывали, и это был словно шаг в тот мир, который доселе был для них несправедливо закрыт.

8

Красногвардейцы Подола с Георгием Ливером во главе продвигались в город хитрым маневром.

Матросы Днепровской флотилии, обувщики Матиссона, портовые грузчики шли небольшими группками, а впереди, за квартал или за два — от подворотни до подворотни — пробиралось несколько девушек из «Третьего Интернационала». Девушки несли в руках кошелки — будто выбежали за свеклой и картошкой в лавочку, а пройдя квартал или два, разведав, что там и как, возвращались назад и рапортовали.

И подольские красногвардейцы где делали крюк проходными дворами, где, пригнувшись, перебегали улицу, а где беспрепятственно двигались напрямик. На Сенном базаре из–за ларей кто–то открыл огонь — пришлось отойти за Ивановские бани и от аптеки Марцинчика зайти ларям в тыл. Стреляли курсанты Третьей школы прапорщиков — пришлось их разоружить, надавать по шеям и отпустить на все четыре стороны.

Помогло подолянам и то, что казаки Шевченковского полка, расквартированного от Щекавицы до Житомирской, продолжали держать нейтралитет — по приказу Центральной рады, но на поверку нейтралитет этот оказался односторонним: войска штаба они не пропускали на Подол, но вооруженным рабочим разрешили свободно пройти с Подола в город. Шевченковцы не довольны были Временным правительством, которое не удовлетворяло требований Центральной рады, и ничего не имели против того, чтоб если не они, так кто–нибудь другой положение Временного правительства поколебал.

Позднее, когда подольские вышли уже на Владимирскую — позади Софии, потому что от присутственных мест их осыпали пулеметным огнем, — оказалось, что среди красногвардейцев идет немало и гайдамаков: казаки–шевченковцы по одному, по двое присоединялись к восставшим. А возле оперы нагнали подолян и целая шевченковская сотня: эта сотня решила нарушить приказ Центральной рады и полным составом присоединиться к восставшим.

Тогда Ливер подал команду: по Фундуклеевской вниз к Крещатику — в атаку! Потому что девушки–разведчицы только что сообщили, что на Бессарабку с Васильковской вышел отряд железнодорожников и рабочих сахарного завода с Василием Назаровичем Боженко но главе.

Вниз по Фундуклеевской подольские красногвардейцы вышли на Крещатик. Боженковцы от Бессарабки махали им навстречу шапками и кричали «ура!».

9

А Боженко проклинал весь свет, поминая черта, беса, дьявола, сатану и самого люцифера. А в первую голову — мировую буржуазию, гидру контрреволюции. Временное правительство, Сашку Керенского и его маму.

Василий Назарович был раздосадован.

Складывалось все, как говорили на Бульонной, на «ять» — и на тебе, такой вышел конфуз!

— Начальник штаба! — кричал в сердцах Василий Назарович. — Пиши мне боевой приказ по всем правилам тактики и стратегии! Если тебя учили по небу шнырять, так ты что — на земле негодящий? Тьфу! Побей тебя сила божья, разве вас, авиаторов, обходным маневрам не обучали? Не обучали? Так обучайся теперь! Чтобы через десять минут был мне приказ к наступлению, как положено: чтоб была легенда, маневр, эшелонирование, прикрытие флангов и формула оперативною задания! Я, брат, сам был фельдфебелем, пока в тюрьму не сел, и во всей этой словесности и тактической муре разбираюсь!

Дело в том, что Боженко решил во что бы то ни стало лобовым ударом захватить штаб — центр руководства войсками контрреволюции. С Демиевки он вывел отряд красногвардейцев человек в триста. Из Киева–второго — железнодорожников сотни две. Да и по дороге пристало разного народа тоже добрая сотня. Войска было под рукой у Василия Назаровича свыше полутысячи — добрый батальон. Но когда Ростислав Драгомирецкий, назначенный Василием Назаровичем начальником штаба, предложил идти на штурм вверх по Кругло–Университетской, — сверху, от штаба, встретили их огнем двух десятков пулеметов да из нескольких полевых трехдюймовок — картечью. Красногвардейцы должны были откатиться и засесть в каменном здании Бессарабского рынка.

Василий Назарович стоял теперь посреди павильона, сразу за мясным рядом, хлестал со злости тушу бычка нагайкой и проклинал весь свет и его окрестности. Нагайку Василий Назарович только что добыл в бою, у какого–то донца и тут же решил никогда больше не расставаться с нею, ибо была она упитанной, как раз по руке, а гарцевать на лошади ему уже весьма полюбилось.

Как раз в это время стало известно, что прибыла подмога: две сотни подольских и сотня казаков–шевченковцев.

— Мама родная! — развеселился Боженко и на радостях так хлестнул нагайкой мертвого бычка, что распорол мороженное мясо до кости, словно мясницким топором. — Да нас же теперь целый полк! Слышь, Ростислав? Даю тебе повышение, будешь начальником штаба полка! Называться будем «Первый полк социалистической революции». Пиши дислокацию, чтоб генералу Квецинскому через десять минут был каюк!