Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

— Мама родная! — развеселился Боженко и на радостях так хлестнул нагайкой мертвого бычка, что распорол мороженное мясо до кости, словно мясницким топором. — Да нас же теперь целый полк! Слышь, Ростислав? Даю тебе повышение, будешь начальником штаба полка! Называться будем «Первый полк социалистической революции». Пиши дислокацию, чтоб генералу Квецинскому через десять минут был каюк!

К Боженко подошел Ливер.

— Здорово, Жора! — приветствовал его Василий Назарович. — Молодчина, что с нами соединился! Сейчас спряжемся и будем кончать с контрой!

Ливер ответил на крепкое рукопожатие могучей боженковской руки не поморщившись, но потом, когда Василий Назарович его руку отпустил, сказал с недовольной гримасой:

— Слушай, Василий Назарович, воюешь ты, брат, неправильно. Разве можно — в лоб? Ну пускай нас сейчас и восемьсот, так их же, верно, здесь защищает центр руководства добрых несколько тысяч. И пулеметы. И трехдюймовки… Так дело не пойдет, Василий Назарович.

Тут как раз сыпануло картечью по стеклянной крыше рынка, и мелкие осколки битого стекла дождем посыпались на головы и плечи повстанцев, заполнивших огромный павильон базара, укрывшихся за его толстыми стенами.

Боженко вскипел:

— Что ты мне толкуешь! Кто из нас двоих умеет воевать — я или ты? У кого перемышльская пуля под лопаткой — у меня или у тебя? Я царской армии фельдфебель, а ты недоученный землемер! Я на позициях два года отвоевал, а ты эти годы по сибирским тюрьмам гнил! Тут, брат, не землю мерять и не тюремную вошь бить, а кровь проливать надо! Кровью возьмем, вот и все!

— Кровь надо лить вражью, а не свою, — спокойно возродил Ливер, снимая свою фуражку ученика землемерного училища и стряхивая с ее широкой тульи стеклянную порошу. — А ты хочешь штаб нашей кровью залить. Не хватит, Василий Назарович, нашей крови, чтоб штаб в ней, как в море, потонул. Таким способом нам, Василий Назарович, штаба никогда не взять.

Боженко уже раскрыл рот, чтоб разразиться новыми проклятиями, но в этот момент подошел Ростислав Драгомирецкий с планом города Киева из справочника скорой помощи — это была единственная карта, которой восставшие пользовались в своих боевых операциях.

— Вот, — сказал Ростислав и по армейской привычке вытянулся, докладывая. — Правый фланг пойдет позади новых строений и выйти должен вот здесь: тут новая, eще безымянная улица делает петлю к Виноградной, на Левашевскую, к концу Лютеранской. Левый пойдет проходными дворами через низ Лютеранской и Меринговскую к театру Соловцова. На Банкетной они должны сомкнуться — снизу и сверху. А центральная группа тем временем отвлечет противника на себя и будет заманивать вниз — чтоб его ударные силы втянулись в Кругло–Университетскую. Тогда из дворов Кругло–Университетской, слева и справа, отрезаем их ударную группу и таким образом…

— Долго! — сердито отрубил Боженко, глядя на развернутый перед ним план и, совершенно очевидно, ничего в нем не разбирая. — Да я и названий улиц–то не запомнил. Ни к черту не годится твоя дислокация. Так мы никогда не возьмем штаба.

— А я предлагаю его и не брать, — подал голос Ливер. Боженко совсем взбеленился:

— Да ты что? Контра? Или меньшевистский прихвостень? Ты что предлагаешь? Отказаться от восстания? Предать пролетарскую революцию?

— Нет, — все так же спокойно отвечал Ливер, снова снимая фуражку и отряхивая ее, так как снова ударило шрапнелью по стеклянной крыше, — и предлагаю иначе развернуть боевые действия. Пойми, Василий Назарович. Основной удар штаб направил сейчас на Печерск; если «Арсенал» и авиапарк будут взяты юнкерами, восстание обречено на гибель. Надо идти на помощь «Арсеналу» и авиапарку.

— А я о чем говорю? — взмахнул нагайкой Боженко. — Спасать надо «Арсенал» и авиапарк! Возьмем штаб — и юнкера с Печерска дадут ходу.

— Штаба нам не взять, — упрямо повторил Ливер. — А арсенальцев и авиапарковцев тем временем расколошматят. Там ведь и юнкера, и «ударники», и донцы. Пойми, Василий Назарович, перед штабом мы ничто. А по отношению к тем, кто наступает на «Арсенал» и авиапарк, у нас очень выгодная позиция. Раз мы на Бессарабке, мы, выходит, зашли им в тыл. Правильно я говорю, товарищ офицер?

Ростислав одобрительно кивнул головой:

— Донцы фактически от штаба уже отрезаны. Если нам повернуть фронт…

Боженко хлопнул Ливера по плечу:

— Жора! Друг! Дай мне в морду, ты таки голова! Да, если ж нам флангом на Александровскую выйти, мы ж и юнкеров и «ударников» отрежем от штаба начисто! Молодчина Жора! Вот тебе и недоученный землемер! Вымерял землю что надо! Хрен с ним, с твоим штабом! Айда Собачьей тропой и садом Александровской больницы к дому генерал–губернатора, а там и к царскому дворцу! Начальник штаба! Демиевцы с железнодорожниками пускай по Виноградной на кручу лезут! Ты их поведешь! Подольские с Ливером с правой руки пойдут, Черепановой горой. А всех остальных давай мне: донцам на горб сяду. Не зря у меня эта казацкая нагайка. По казацким спинам пускай и погуляет!

— Надо бы оставить здесь заслон, — подал мысль Ростислав. — Демонстративный. Чтоб противник в штабе не догадался, что мы ушли. Огонь здесь ослаблять нельзя…

— Верно, — сразу согласился Боженко. — Пускай гайдамаки здесь остаются и тарарам подымают! Все равно элемент ненадежный — еще и перекинуться могут, сучьи дети. Давай приказ! Пошли! Вот это будет бой так бой! По всем правилам тактики и стратегии.

Но бой не состоялся.

Только цепь красногвардейцев вышла на Собачью тропу, а с холма над Александровской больницей затрещал красногвардейский пулемет, в тылу сводного полка казаков, который наступал на «заднюю линию» «Арсенала», — донцы сразу подняли белый флаг.

Парламентеры заявили: предыдущее решение казачьего съезда они расценивают как недоразумение и совершенно не желают вмешиваться в дела здесь, на Украине. А потому из боя выходят…

Боженко буркнул себе в бороду какие–то непечатные слова, потом почесал затылок:

— Что ж это вы, хвосты собачьи, своими языками болтаете? Как провозглашать себя властью в Киеве да на Украине, так вон какую бумагу намаракали и распечатали по всем газетам! А как задний ход, так Василию Назаровичу тишком–нишком на ушко? — Боженко вытянул себя нагайкой по голенищу и заорал: — Пишите мне, сучьи дети, и теперь такое решение на бумаге — со всеми подписями и печатями, как полагается! Ростислав!! — окликнул он Драгомирецкого. — Как газеты сегодня, выходят или не выходят?

— Не выходят, Василий Назарович.

— Вот беда! — Боженко снова почесал затылок. — Все равно пишите и гоните мне бумажку сюда: как–нибудь уж расстараемся, чтоб люди узнали! И чтоб не от вас, парламентеров, свинячих, писулька была, а от всего вашего казачьего съезда!