Мачты и трюмы Российского флота - Пётр Фурса

В гостинице “Владивосток” проживала труппа Ленинградского драматического театра, приехавшая на Дальний Восток в поисках популярности и денег. Все артисты, как объяснил один их них офицерам, приехали на гастроли без мужей и жен, однако, расселены в номерах были по парам, что стимулировало творческие искания и вдохновение. И, что удивительно, не заметно было, чтобы комсомол или профсоюз препятствовали столь осуждаемому политотделами росту мастерства. Распорядок дня артистической братии не мог уложиться в сознании военного человека, как и те завтраки, которыми угощалась творческая интеллигенция в гостиничном буфете: кефир и заморская кабачковая икра. Все объяснялось просто, как правда: деньги, получаемые на гастролях, складывались в кубышку, дабы иметь возможность в Ленинграде, дома, позволить себе единожды завалиться в “Метрополь”. Представления военморов о том, что мир искусства живет только Шекспиром и музами, не соответствовали действительности. Основная тема, которой касаются в разговоре служители сцены, – деньги и успехи своих соперников и соперниц. К тому же, оказывается, громкая театральная слава и эстрадный фурор практически на зависит от истинного таланта. Все прозаичней, все, как и на флоте. Успеху способствуют два условия: наличие волосатой лапы в Москве или отсутствие совести на периферии. Лучше, если эти два условия объединяются вместе. Но исключения, конечно, не редки.

Я еще во время учебы в Ленинграде любил этот театр, а посему своего знакомого артиста попросил (парень жил в соседнем номере) организовать для меня просмотр репертуара, что было невозможно на законных основаниях – билеты на спектакли в городе распространялись только среди местной знати и мафии (край-гор-райкомы, исполкомы, управление культуры и торговли, профсоюзы и т.д.). Получив восемь “контрамарок” на каждый из спектаклей, привезенных ленинградцами, пообещав взамен обильный прозаический обед для всей труппы, я заделался театралом на ближайшие две недели. Сырейщиков и Ольховский, предпочитая отдых в ресторане, от приглашения доктора разделить с ним любовь к искусству отказались.

И дни потекли, насыщенные сборами и разборами, надоевшими хуже старой любовницы, но вознаграждавшие доктора великолепием гастрольных спектаклей по вечерам. Комбриг даже не подозревал, что его офицер, обязанный денно и нощно стоять на страже боевой готовности кораблей, может себе позволить такую безответственную нескромность, как посещение театра и барскую роскошь проживания в гостиничном номере. В руководящей голове каперанга подобная крамола уложиться не могла. Советский офицер из плебеев не имеет права на роль дворянских выкормышей царской гвардии.

Однажды, в точном соответствии с графиком, утвержденным лично комбригом, я должен был оставаться на корабле, как “обеспечивающий” офицер штаба. На вечернем докладе исполняющий обязанности начальника штаба флагштурман Егоров доложил:

– Сегодня, согласно графику, обеспечивает флагманский доктор Иванов.

Для читателя, как и для, любого офицера, слово “обеспечивает” совершенно непонятно. Уставами определены такие виды деятельности службы, как дежурство и вахта. Об “обеспечении” там нет и намека. Однако, недремлющая руководящая мысль изобрела подобный вид ратного труда, чтобы “служба раем не казалась”. Это “обеспечение” означает примерно то, что офицер штаба, лишенный права схода с корабля к семье, остается в течение ночи в дружном коллективе корабельных офицеров. Заниматься при этом он может чем угодно, но – утром докладывает о проделанной непроделанной работе. И обеспечивающий заложник всегда будет выдран начальством, если на корабле, где спит этот “заложник”, что-либо случится из разряда ЧП: самовольная отлучка матроса, например. На утренней “пятиминутке” комбриг будет полчаса обвинять “заложника” в отсутствии у него служебного рвения и офицерской чести. И наиболее интеллигентное обвинение из уст комбрига будет звучать примерно так: “Вы товарищ..., занимаетесь только пережевыванием пищи и отбрасыванием кала”.

Сидя на корабле, который навевал на меня грустную думу, подобно несжатой полосе, любоваться которой предстояло много лет, я вспомнил один случай из серии “организации схода офицерского состава”. Флагманским врачом я был назначен после длительного похода, продолжавшегося девять месяцев. “Условие обстановки” в соединении, куда я был назначен, не позволяли комбригу отпустить меня на сход или домой в краткосрочный отпуск еще в течение трех месяцев, так что я ровно год выходных не имел. Подобные перегрузки могут подвигнуть любого военмора на нарушение воинской дисциплины, что и случилось благополучно со мной. Однажды, уйдя в поселок Заветы Ильича в среду вечером, из “самохода” я прибыл утром следующей среды, сам себе предоставив для отдыха ровно пять дней.

Заявившись в каюту комбрига, я был встречен ласково и радушно. Самое малое, что меня ожидало, это “стопроцентная вероятность увидеть свои я....висящими на клотике “Гневного”. Однако, комбриг, оценив ситуацию с организацией моего личного отдыха в течение года, принял довольно гуманное решение:

– Ладно, док! Черт с тобой, прощаю. Служи спокойно. В следующем месяце поедешь домой на неделю.

Но этим инцидент исчерпан не был. После пятиминутки офицеров штаба и политотдела в кают-компании гуманист и радетель, капитан второго ранга Тюленев обратился ко мне.

– Товарищ Иванов, объясните нам, где вы были в течение пяти суток?

Я ответил, что подробную информацию по этому вопросу я уже выдал комбригу.

– И что вам сказал комбриг?

– Он разрешил мне спокойно служить дальше.

– Нет, Иванов, отныне вы спокойно служить не будете. У вас семья есть? – задал не относящийся, как мне казалось, к делу вопрос начпо.

– Да, у меня есть семья.

– Вы были у женщины! – выдал совершенно необоснованное в данном случае, однако, наиболее вероятное соображение радетель. – И посему я вынужден применить к вам меры партийного воздействия. Ваше поведение просто аморально! Оно никак не согласуется с чистым образом коммуниста!

В речи начальника политотдела слово “аморально” прозвучало никак не меньше десяти раз, что резало мой слух с силой неразношенных флотских ботинок. “Болезненно реагируя на критику”, и допустив недопустимую несдержанность, я, в свою очередь, спросил разносившего меня принципиального коммуниста:

– Товарищ капитан второго ранга, у вас есть семья?

– Да, у меня семья есть, – не ожидая ничего неожиданного ответил Тюленев.

– А разве не аморально то, что вы е... трахаете библиотекаршу из дома офицеров?!