Мачты и трюмы Российского флота - Пётр Фурса

И снова неукротимый воинский пыл мой в стремлении добиться высшей сермяжной правды у собственного начальника уверенно повлек меня к очередному взысканию. Мы ведь помним, что инициатива на флоте наказуема, т.к. лишает начальников возможности мирно дышать чистым морозным или пыльным летним воздухом служебного спокойного благополучия.

Уловив перемену в настроениях командира бригады и командиров кораблей, равнодушие последних к потугам врача доказать важность его собственных требований, флагдок заявил на очередном партийном собрании:

– Товарищи коммунисты! Низкая санитарная культура экипажей, неудовлетворительное санитарное состояние кораблей приведет нас на грань ЧП. Не исключена возможность возникновения массовой вспышки инфекционных заболеваний. Необходимо принимать экстренные и самые жесткие меры к наведению порядка в организации быта и питания личного состава кораблей. Однако, коммунист Чериватый занял исключительно пассивную позицию и практически не реагирует на мои доклады по этим вопросам. Командиры кораблей четко уловили настроение комбрига и тоже не обращают внимания на мои требования. Подобная позиция коммуниста Чериватого негативно сказывается на боевой готовности соединения. И я, как коммунист, не могу об этом молчать.

Недопустимое легкомыслие и глупость старлея, несмотря на лежащий в кармане партийный билет. После окончания партийного собрания слово взял взбешенный комбриг.

Партийная демократия кончилась. Начинается единоначалие.

— Вы, Иванов, вместо того, чтобы заниматься демагогией, лучше бы потратили свою энергию для наведения порядка на кораблях. Все любят контролировать, зато работать некому.

– Товарищ комбриг, – попытался я возразить, – санитарный контроль входит в мои функциональные обязанности. Я...

– Молчите, старший лейтенант! За низкую эффективность медицинского контроля на соединении объявляю Вам четверо суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Все. Разойдись!

Финал, к сожалению, обычный, несмотря на то, что Устав КПСС запрещает преследовать за критику, угрожая преследователю самыми строгими карами вплоть до исключения из рядов КПСС. Критику в адрес начальника на флоте не прощают никому, но, вместе с тем, Устав КПСС не ударил ни одного начальника за “преследование за критику”. Он всегда прав.

Я прибыл домой, имея в кармане продовольственный аттестат и записку об аресте. Но признаться любимой жене в том, что к шестнадцати часам я должен быть закрыт в камере вместе с ярыми нарушителями воинской дисциплины, вместе с уклоняющимися от военной службы, вместе с запойными “бухарями”, я не мог. Подавленное настроение военмора жена не заметить не могла. На её целенаправленные тактичные вопросы о причинах столь жестокой депрессии мужа-офицера, я что-то невнятно бормотал, ссылаясь на предстоящий выход в море. Совершенно неубедительное объяснение, т.к. море никогда не тяготило меня, и жена это поняла. Особенно после того, как я попросил собрать пакет с постельными принадлежностями, что является абсурдным при выходе в море на обеспеченных постельным бельем кораблях. Однако, любящая женщина сделала все необходимое для того, чтобы не травмировать и без того избитую душу мужчины. Она “поверила”. Спасибо ей. И собрала белье. И проводила мужа “в море”.

Гарнизонная гауптическая вахта находится на полуострове Меньшикова, слева от разбитой автомобильной дороги, по которой автобус маршрута номер шесть доставил арестованного к месту отбытия наказания. Я прибыл туда же, где провел половину своей службы убежденный зек Берсенев. Поистине “от сумы да от тюрьмы не зарекайся ”.

Несколько одноэтажных приземистых зданий со стенами в метр толщиной (дабы арестанты их не прогрызли и не убежали) окружены сплошным деревянным забором, увенчанным колючей проволокой. По углам – вышки. На них – часовые с карабинами конструкции Симонова (не писателя). Ворота заперты изнутри.

Я постучал, и через пять минут в воротах открылось окошко, в которое выглянул начальник караула – командир группы с БПК “Гневный”, старший лейтенант Фролов.

– Слушай, дорогой! Принимай гостя! – имитируя грузинский акцент воскликнул доктор.

– Как скажешь, так и будет, – в тон ему ответил начальник караула, открывая ворота.

Во дворе, чисто прибранном, никого не было, за исключением одного солдата, который ломом бил в металлический люк канализационного колодца. Рядом с ним стояло ведро с водой. Удары гулким эхом метались в закрытом пространстве двора. Я, указывая на солдата, орудующего ломом, спросил начкара удивленно.

– Слушай, что это он делает?

Как ни в чем не бывало, старший лейтенант равнодушно ответил:

– Это атака подводной лодки глубинными бомбами. “Сапогов” к морю приучаем.

Я не понял. Начкар подошел к солдату, по лицу которого стекали крупные капельки пота, и резко отдал команду:

– Пробоина в отсеке!

Солдат, ловко подцепив ломом люк, открыл колодец и плеснул в него ведро ледяной воды.

Удивление мое возрастало в геометрической прогрессии. Все еще не понимая сути происходящего, я смотрел на довольно улыбающегося караульного начальника.

– Покинуть отсек! – прозвучала команда. Из колодца, стенки которого были покрыты инеем, один за другим вылезли три солдата, мокрые с головы до ног и дрожащие.

– Немедленно прекратите эту херню! – заорал я. До меня только сейчас дошел смысл происходящего.

Начкар, которому хотя и предстояло водворить в камеру своего флагманского врача, все же счел за лучшее заверить его, что все происходящее не более, чем шутка.

– За подобные шуточки вы сами можете сесть на гауптвахту! И скажите мне спасибо, если этого не случиться, – резюмировал арестованный доктор, повергнув в трепет своего охранника. – Проводите меня в камеру. Желательно, в одиночку.

Благодаря этому маленькому приключению, оказавшись в одиночной камере, я был избавлен от необходимости общения с такими же арестованными, что и требовалось в данной ситуации. Попросив начальника караула не беспокоить меня до утра, я завалился на жесткую камерную койку и уснул сном праведника, т.к. действительно считал себя чистым перед своей собственной совестью.

Хорошо выспавшись в могильной тишине одиночки, утром я позвонил дежурному врачу гарнизона и попросил его приехать прямо на гауптвахту., т.к. состояние здоровья арестованного дало сбой. Через двадцать минут дежурный коллега сделал запись в какой-то официальной бумаге о том, что “по состоянию здоровья старший лейтенант Иванов нуждается в освобождении из-под ареста”, посадил освобожденного коллегу в санитарный-автомобиль и отвез его к жене и дочке. Таким образом, под арестом я пробыл всего шестнадцать часов. Однако, их хватило для того, чтобы люто возненавидеть методы работы комбрига, партийную демократию и всю дурацкую систему подавления инициативы и свободы творчества на флоте.