Как птички-свиристели - Джонатан Рабан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короткое вступление для передачи Национального радио составлялось по форме не менее строгой, нежели форма сонета: у Тома в распоряжении имелось четыре минуты и 480 слов, отчего возникало ощущение, будто перед ним маленькая комнатушка, в которую хочется втиснуть чрезмерное количество мебели.
Перед Томом на полу лежали, раскрытые и перевернутые обложками вверх, «Избранные стихотворения» Поупа[36] (в потрепанном издании «Нансач») и «Путешествия Гулливера» Свифта — специально для написания планируемого радиокусочка. Дело в том, что Том намеревался неведомым образом за четыре минуты попасть из Сиэтла 1999 года в Лондон 1720 года и вернуться обратно; он собирался охватить и фантастические идеи Свифта (извлечение из огурцов солнечных лучей) и сетования Поупа на увлечение акциями («Любой Позор — ничто, теперь ведь Биржа есть, Добро и Красота забыты, Ум и Честь»), дабы рассказать о новоиспеченных интернет-компаниях и фондовых опционах. Когда Том дошел до 108 слов (у него была новая хорошая приятельница — функция текстового редактора под названием «Статистика»), он уже вовсю расписался о Бет — придется нещадно урезать.
Хотя и «Тоннели», и «Немногие» были обозначены издателем как романы, Том не считал себя «романистом», вовсе нет. «Книжный червь» — пожалуй, более правдивое определение. Писательский труд для Тома всегда становился в некотором смысле продолжением чтения. «Тоннели» начались с небольшого отрывка, победившего на еженедельном литературном конкурсе «Нью стейтсмен». От участников требовалось придумать и описать встречу известных героев произведений английской литературы девятнадцатого века. У Тома получился обмен колкостями между Доротеей Брук из «Мидлмарч»[37] и Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия». А потом стали возникать в голове новые встречи, они навязчиво лезли на ум, пока Том ехал в метро или когда пытался уснуть. Самые интересные он набросал в блокноте и вскоре уже, можно сказать, работал над книгой о викторианском Лондоне. Или книга работала над ним.
Тоннелями, которые Том сделал заглавием книги, были лондонские сточные канавы, со смаком описанные Генри Мэйхью[38] в «Лондонских рабочих и лондонской бедноте», а еще имелись в виду тоннели, прокладываемые автором-библиофилом между самыми разными книгами, так что, например, генерал Уильям Бут[39], написавший книгу «Во мраке Англии и вне его», мог пробраться в диккенсовскую «Крошку Доррит» и пытаться вовлечь Эми в Армию Спасения. Или сыщик Кафф, уйдя в отставку со службы в «Лунном камне» Уилки Коллинза, начинал копаться в темном прошлом нувориша Огастуса Мельмотта из романа Троллопа «Как мы теперь живем». Том не чувствовал собственного стиля: он обнаруживал, у себя творческую манеру то Чарльза Кингсли[40], то Джорджа Гиссинга[41], и при этом испытывал чувство освобождения и открытия чего-то нового, подобно актеру, играющему характерные роли и полностью растворяющемуся в персонажах. В рецензиях его неверно характеризовали как пародиста. Том знал, кто он: почитатель, подражатель, стилист.
Успех «Тоннелей» удивил Тома. Книга даже вошла в курс лекций по постмодернизму, хотя сам автор относил себя к безнадежным премодернистам. Благодаря большим тиражам в Америке у Тома с избытком хватило средств, чтобы выплатить по закладной за квартиру, и теперь, в перерывах между ответами на письма юных аспирантов, он имел возможность понемногу, лениво, отдавать дань другому старому увлечению — книгам о Второй мировой войне.
Еще в студенческие годы в Брайтоне Том был тайным поклонником ретроспективных показов телефильмов 1950-х годов о войне, особенно тех, где снимался молодой или скорее моложавый Кеннет Мор[42]. Кому-то нравился Антониони[43]. А Том любил «Дотянуться до неба»[44]. В дешевых развалах рядом с букинистическими магазинами он отыскивал книги, послужившие основой для фильмов, в большинстве своем издания серии «Пэн» в мягких обложках, пожелтевшие и истрепанные: «Одна из наших подлодок», «Два яйца у меня на тарелке», «Последний противник», «Зло при свете луны», «Врач на войне», «Не осторожничайте», «Кто угодно, но не солдат». Кроме того, Тома интересовали книги о побегах из лагерей для военнопленных (и сколько еще тоннелей находилось в тех произведениях!), например, «Колдитцкая история»[45]. «Деревянный конь», «Великий побег», «Сбеги или умри».
В 1998 году Том читал и перечитывал эти книги в течение долгого и счастливого лета. Он собрал и другие произведения, напечатанные в годы войны на сероватой бумаге, разукрашенные дешевыми ксилографиями и предназначенные для поднятия патриотического духа солдат, находящихся вдали от родины. В них говорилось об английских церквях, английской сельской местности, английских каналах и английских графствах, все это описывалось в невероятно вкусной манере, лучше и не передать прелесть сельского чаепития с непременными пшеничными лепешками, густыми сливками и засахаренным клубничным джемом. Еще он покупал любые книги, какие только удавалось найти, о Блетчли-парке и кембриджских профессорах, взломавших код «Энигма».
Кодом, который сам Том пытался расшифровать в «Немногих», стала загадка Англии, преломленная через попадавшиеся ему книги и фильмы соответствующей тематики. В центре Спектакля — так Том обозначил в своей книге войну — он поместил весьма приятного молодого персонажа, офицера по имени Кеннет. «Не слишком ли очевидно?» — беспокоился Том. Один из последних оставшихся в Дюнкерке на берегу, Кеннет летал на «Ланкастерах» и истребителях «Спитфайр», убегал из Колдитца, натягивал водолазный костюм, чтобы установить магнитные мины на неприятельских военных кораблях, плавал на корвете в составе конвоя, сражался вместе с фельдмаршалом Монтгомери при Эль-Аламейне, высаживался в Анцио, находился во Франции во время освобождения Парижа и в Германии — в день падения Берлина. Вот весь Кен — образец благопристойности, порядочности и одновременно рыцарской галантности, но никому не известный. Вопрос заключался в следующем: по собственному разумению героя, за что он сражается? И почему же в Спектакле Кеннет — Звезда?
«Немногие» стали бестселлером в Британии, а письма от аспирантов уступили место целому потоку корреспонденции от полковников и бригадиров[46] (в отставке), которые окопались в Уилтшире, Кенте и Хэмпшире и оттуда вели по Тому прицельный огонь. В США книга в основном получала весьма лестные отзывы в печати, но продавалась вяло: у Америки были свои военные фильмы, и нигде не снимался Кеннет Мор. Том проехал с одного конца Штатов до другого во время писательского турне по восьми городам и не встретил ни единого человека, смотревшего «Дотянуться до неба».
Зато Том встретил Бет.
Она работала в литературном отделе «Пост-интеллидженсер» и приехала, слегка сбитая с толку, к Тому в номер отеля «Алексис», чтобы взять интервью. Бет никогда не слышала о Дугласе Бейдере[47] или Харрисе-«бомбардировщике»[48], однако читала «Даниэля Деронду»[49], учась в колледже Смита, а «Тоннели» анализировала на курсах викторианской литературы. Посему Бет с Томом говорили в основном о Диккенсе и Джордж Элиот. После публичного чтения в издательстве «Эллиот Бэй» Том (или скорее его издатель) пригласил Бет поужинать в «Пестрый стол», и так все началось, а потом пошло одно за другим. Оден[50] сказал: из поэзии самой по себе ничего не появляется. А вот из «Немногих» кое-что возникло. В конечном счете благодаря им родился Финн.
Именно Бет узнала о вакансии в Вашингтонском университете, и именно она заставила Тома избавиться от ощущения, что подача заявления о приеме на преподавательскую работу будет жульничеством. Попасть в список кандидатов на должность было пределом его мечтаний, и Том уже провел десять чудесных дней вместе с Бет в Сиэтле, когда получил приглашение явиться на собеседование, для чего в каком-то смысле требовалось пересечь Атлантику. Просто университетский курс для начинающих писателей являлся своего рода колониальным владением кафедры английского, и поэтому Тома с пристрастием допрашивала комиссия преподавателей английского языка, выяснявших, насколько хорошо он знает викторианскую литературу и достаточна ли его преподавательская подготовка. Фактически Том стал выполнять функции двух преподавателей, работая на одну ставку. Как Бет узнала впоследствии, в комиссии произошел страшный раскол между сторонниками романиста Джеда Уинга и поэтессы Камиллы Тарук Санчес. Противники первого старались еще больше очернить выразительные черные комедии Уинга, заклеймив автора «грубияном и женоненавистником», противники же поэтессы, в свою очередь, не замедлили назвать ее творчество неприкрытой агитацией и пропагандой. И таким образом Том оказался выше всех дрязг как единственный кандидат, по поводу которого не велись ожесточенные споры. С самого начала Том знал благодаря органайзеру Бет: он получил эту работу, поскольку его считали относительно безобидным, и с тех пор старался поддерживать сложившееся мнение. Том никогда не высовывался, не ввязывался в конфликты, всегда вовремя являлся на занятия и скрупулезно отбывал на работе положенное время. Он получал удовольствие от общения, которое предполагала преподавательская работа; Том часто хвалил, а если и критиковал, то не обижая. Он умел находить в каждой студенческой работе пусть не достоинства, но по крайней мере скрытый потенциал. В общем, посещать те немногие семинары, которые он вел, желающих всегда находилось в избытке.