Петербургские апокрифы - Сергей Ауслендер

Однако когда Алеша вышел в столовую за водой, в детской стоял шум. Девочки в ночных кофтах, босые, окружили Елизавету Сергеевну и наперерыв допрашивали:

— Что тебе Алеша сказал? Он женится? Правда? Она хорошенькая? Ну, расскажи, мамуля дорогая! Свадьбу у нас справлять будут?

— Ну, что вы выдумали глупости. Ложитесь спать, — беспомощно отмахивалась от них Елизавета Сергеевна.

Увидев Алешу, сестры бросились к нему.

— Лешечка, расскажи. Это правда? Вот весело-то! Нам новые платья сошьют.

Они смеялись, хлопали в ладоши, дергали Алешу и целовали, упрашивая:

— Расскажи, милый.

Долго ходил Алеша по своей маленькой, оклеенной голубыми обоями, с окнами на огород и пруд, комнате. Радостно и светло было на душе. Он не мог успокоить своего волнения, раньше чем сел за старенький, еще детский, весь изрезанный перочинным ножиком свой стол и не начал письма Верочке, начинавшегося словами нежными, которых никогда не произносил он, но ведь должен же был он играть роль жениха, нежного, помнящего, влюбленного.

А через три дня его разбудила старшая из сестр, Зина, и, сунув ему конверт, с любопытством наблюдала, какое впечатление произведет на Алешу письмо невесты.

Верочка отвечала несколько шутливо, но все же в тоне нежной невесты. Сообщала, что очень скучает, что против ожидания старики особенного протеста не оказывают, хотя все же дуются, откладывая, по-видимому, окончательное решение до выяснения всех обстоятельств. «Таким образом, все благополучно и очень просто. Я даже не думала, что сделаться невестой так просто и легко», — писала Верочка.

Алеша исправно отвечал. Письма приходили не очень часто, и каждое утро Алеша ждал, принесет ли ему Зина знакомый желтоватый конвертик. Если письма не было, Алеша чувствовал разочарование, делалось скучно и как-то пусто. Наконец пришло извещение, что вечером накануне Троицы Верочка и Володя приедут. Весь дом был в волнении. Анатолий Иванович послал нарочного в город за закусками. У живущего в трех верстах доктора взяли напрокат тяжелую четырехместную коляску, в которой и сам-то доктор выезжал только в день своих именин в церковь. Комнаты все вымыли, и даже ковер выложили, уже спрятанный на лето. Алеша усиленно просил не делать никаких демонстраций, но сам тоже готовился как к какому-то большому празднику.

И вот он ехал в светлый предвечерний час встречать Верочку и Володю.

На станцию приехали слишком рано, и долго еще пришлось ходить Алеше по длинной платформе. В станционном садике цвела сирень. Гуляли барышни с щеголеватым телеграфистом. На розовом небе четко виднелся семафор, и прямая лента рельсов уходила, казалось, в самое небо. Уже спустились ясные сумерки и зажгли огромные газовые фонари на платформе, когда блестящей точкой показался наконец поезд. Далекий волнующий шум поезда становился явственнее, и наконец совсем близки стали фонари паровоза.

Алеша беспомощно метался по платформе. Как всегда бывает при встречах, он долго не мог найти вагона, уже отчаялся встретить гостей и, увидев в окне озабоченное лицо Володи, не сразу даже узнал его.

Володя, в светлом пальто и круглой соломенной шляпе, вынес маленький клетчатый чемоданчик. За ним выпрыгнула Верочка, раньше, чем ей успели помочь.

Она была в сереньком дорожном костюме, в сереньком шелковом колпачке, с сумкой через плечо.

Первые минуты встречи были тягостны и смутны.

— Вот видите, я сдержала слово и приехала, — сказала Верочка. — А сколько хлопот было, папа проклясть хотел, да раздумал.

— Да, дети мои, — промолвил Володя, — надо действовать энергично, если вы хотите, чтобы что-нибудь вышло. А то одна канитель.

Почему-то от слов Володи сделалось неприятно Алеше, и вся радость, с которой он мечтал о прогулках по весеннему лесу, о далеких поездках, об уютных вечерах на крылечке, — вся радость упала.

— Вы как будто даже не рады нам, — обиженно проговорила Верочка.

Но когда уселись в коляску, заговорили о петроградских новостях, потом Алеша показывал все примечательные места, попадавшиеся по дороге, опять стало хорошо и дружественно.

Поднимался легкий туман из долин, на бледно-розовом небе выходила из-за облаков оранжевая луна. Ярко вспыхнула и замигала изумрудная звезда.

Когда Володя уже соскочил и твердо направился со своим чемоданчиком к большой террасе, украшенной ветками березы и длинными гирляндами, а Алеша помогал выйти из экипажа Верочке, она вдруг шепнула:

— Мне страшно. Как-то меня встретят! — и слегка прижалась локтем к Алеше.

Он почувствовал к ней нежность, показалась она ему такой маленькой и такой родной в своем сереньком колпачке, с приподнятыми испуганно бровями и широко раскрытыми светлыми глазами.

— Мне страшно, — еще раз шепнула она.

И Алеша покровительственно, как старший улыбнулся ей и повел к террасе, где Володя уже познакомился сам с Елизаветой Сергеевной, Анатолием Ивановичем и девочками.

— Какая вы молоденькая, совсем как мои девочки, — сказала Елизавета Сергеевна, здороваясь с Верой.

Зина, Шура и Раечка разглядывали невесту во все глаза, как диковинного зверя. Разговор шел вяло о дороге, погоде, поездах, но за чаем в столовой стал более оживленным и непринужденным. Алеша, выпив торопливо свой стакан, заходил по комнате.

— Да посиди ты, Алеша, — сказала Елизавета Сергеевна, — как взволнуется чем-нибудь, так и начинает маршировать без конца. Прямо в глазах рябит.

Все, почему-то улыбаясь, посмотрели на Верочку, и она сконфуженно опустила глаза. После чая, когда Анатолий Иванович и Елизавета Сергеевна ушли спать, долго еще сидели на большом балконном диване. Володя шутил с девочками, а они, меньше робея в темноте, уже решались поддерживать разговор.

Алеша сидел рядом с Верочкой, совсем близко, и она вполголоса рассказывала ему о тех сценах, которые ей пришлось перенести из-за этой поездки. Алеша не волновался, не смущался и, дотрагиваясь случайно до руки Верочкиной, какую-то незнакомую тихую радость испытывал.

Потом Зина предложила побегать на гигантских шагах.{328} И в белом сумраке замелькали фантастические тени, взлетающие и падающие, раздался сдавленный смех, а Верочка и Алеша сидели на скамеечке под акацией, оба какие-то тихие, радостные.

— Вам не холодно? — спрашивал заботливо Алеша.

— Нет, так хорошо. И посмотрите, какое небо за прудом красивое и цветами пахнет так сладко, — говорила Верочка.

И казалось, что в словах этих простых, незначительных, для обоих другой уже смысл таился.

Наконец разошлись. Верочку поместили в Алешиной комнате, а молодых людей в кабинете.

Володя, оставшись с Алешей, сделался почему-то сумрачным.

— Надо, надо все вырешить окончательно, — начал он, но сейчас же оборвал. — Впрочем, завтра поговорим, а сейчас спать нужно.

Опять от этих настойчивых слов сделалось Алеше неприятно, и, быстро раздевшись и потушив свечу, они замолчали, каждый на своем диване.

Утром их разбудили и сказали, что все уже встали и сейчас лошадей подают ехать к обедне. Зина, Шура, Раечка и Вера — все в светлых платьях с цветами за поясом, встретили их шумно и весело. Они уже успели побывать и в саду, и на пруду, и на птичнике. Девочки уже не дичились Веры и с обожанием смотрели ей в глаза.

— Твоя Верочка — прелесть! — шепнула Зина, обнимая Алешу.

У крыльца уже звякали бубенцы, яркое солнце врывалось в комнаты. Во всех уголках были натыканы зеленые ветки, и свежим запахом листьев, лесным и бодрым, был наполнен весь дом. Не без труда, со смехом и шутками наконец разместились в двух экипажах. Никто из девочек не хотел расстаться с Верой, и всех их запихнули в докторскую коляску, а Алеша взобрался на козлы. Володя чинно сидел на передней скамейке с Анатолием Ивановичем и Елизаветой Сергеевной. Кучер Иван, для праздника намазавший волосы маслом, в красной рубашке и плисовой безрукавке,{329} лихо погикивал на лошадей. Утренний зной, еще не тягостный, приятно ласкал все тело. Смеялись девочки, треща как сороки, улыбалась им Верочка; дорога шла лесом, потом с обрыва открылся далекий вид на деревни, поля и синеющий бор. Восторгом светлым был охвачен Алеша. В селе бежали ребятишки, клянча копеечку, бабы низко кланялись в пояс и с любопытством разглядывали господ. Церковь деревянная, старенькая, еще николаевской архитектуры,{330} с колонками пожелтевшими. Служба уже шла. Дряхлый отец Герасим дребезжащим тенорком выводил возгласы.{331} Хор учеников пел нестройно, но громко и как-то весело. Запах ладана мешался с запахом дегтя от новых сапог, березовых листьев, которыми убрана была церковь. Верочка, сгибая голову, как-то по-детски крестилась быстрыми крестиками, и тонкий луч солнца из круглого окна в куполе золотил ее русые косы, скромно, совсем не по-петроградскому обвитые вокруг головы. И казалась она Алеше какой-то новой, не петроградской барышней, а скромной милой девочкой, почти сестрой. После службы все задержались, чтобы поздороваться с отцом Герасимом. Тот вышел, низенький, седенький, в белом подряснике, бодрый, с веселыми добрыми глазами под нависшими бровями.