Девочка-лед (СИ) - Джолос Анна

— Что?

— Больно? — зло прищуривается. — А знаешь, как больно тогда было мне?

Я не могу сдержать слезы. Прекрасно понимаю, о чем он говорит, и почему так ведет себя — тоже. Имеет право…

— На меня смотри, когда я с тобой разговариваю, — желание командовать — абсолютно его черта. — Где ты была все эти семь лет?

Поворачиваю голову. Прожигает меня взглядом до пепла. Ненавидит? Презирает?

— В Саратове, — шепчу тихо. — Экзамены сдала. Училась, работала.

— Кольцо где?

— Какое кольцо? — спрашиваю растерянно, не совсем понимая о чем идет речь.

— Фролова, который на тебя его нацепил! — выплевывает ядовито. — Замужем, а твои шашни с Ливановым вся больница обсуждает!

В его глазах такое пренебрежение, что становится не по себе.

— Фролова — моя фамилия согласно новым документам, — признаюсь, опустив голову. — Иначе ты бы нашел меня…

— Дура, — только и произносит он.

Мы молчим, а ведь так хочется сейчас кричать в голос!

— Сама скажешь, кто помог?

— Неважно.

— Неважно? — его рев разносится на всю палату. — Я ради тебя на все был готов! Зачем… зачем ты это сделала!?

— Рома, пожалуйста, не надо, — глотаю слезы, не могу дышать. Кожа огнем горит в том месте, где ее касаются его пальцы.

— Говорила, что любишь. Там, на озере. В глаза мне смотрела. Ты помнишь все, что там было, м?

— Ром…

Я вспоминаю земляничное поле, купание в реке и то, что было после. Помню. Все помню. Разве могу я это забыть?

— Если бы ты действительно меня любила, не уехала бы вот так.

Безжалостно вспарывает старые раны, посыпая их солью.

— Думай, как хочешь, — начинаю злиться и я тоже. Не понял ничего.

— Уходи, Ален. Не о чем нам с тобой разговаривать, — закаленной сталью звенит его голос. — Ты сама все разрушила. Только ты…

Открывается дверь. В палате появляется Ливанов, и Рома, заметив, как я напряглась, нарочно, из вредности не спешит отпускать мою руку.

Эпилог

АЛЕНА

Дождь барабанит по карнизу целый день, стихия разгулялась ни на шутку. Ульяна у бабушки, а я провожу свой ленивый выходной, лежа в постели. Даже не ем, такая неимоверная хандра на меня обрушивается. Телевизор выключен, телефон на беззвучном режиме.

Сквозь дремоту слышу трель звонка. Еще и еще. Открываю глаза, приподнимаюсь на локтях и понимаю, что все происходит на самом деле, а не во сне, как мне казалось изначально. Только теперь в мою дверь еще и стучат. Громко. Настойчиво.

Вскакиваю с постели, спотыкаюсь в темноте о собственные же тапки и бросаю испуганный взгляд на часы, когда стук повторяется.

Одиннадцать, какого же лешего? Наверняка это те буйные из сорок четвертой.

— Я сейчас полицию вызову! — угрожаю через дверь.

— Сбрендила, Лисицына? Открывай давай, — доносится в ответ.

Замираю в шоке и щипаю себя за ногу. Вдруг галлюцинация.

— Лисицына, слышишь? Открывай, — повторяет знакомый до боли голос.

Точно он. Сомнений быть не может. Но…

Сглатываю, щелкаю выключателем, зажигая несколько лампочек в коридоре. Выдыхаю и поворачиваю замок.

— А еще дольше ты открывать не могла? — спрашивает недовольно. Как всегда, в своем репертуаре.

— Я уже спала. Ты напугал меня.

— Зайду? — делает шаг вперед.

— Да, — отхожу в сторону и пропускаю его в квартиру. — Откуда ты узнал, где я живу?

— Я с работы, кофе у тебя имеется? — игнорирует мой вопрос.

— Да, — отвечаю растерянно и прохожу на кухню.

Видеть Беркутова здесь — крайне неожиданно, учитывая наш последний, неприятный разговор в больнице.

— Тут живешь значит? — скептически осматривает мою маленькую квартиру. — У черта на куличках. Тебя прямо-таки тянет на злачные места.

— Вовсе нет, просто по цене подошла, — щелкаю кнопкой на электрическом чайнике и возвращаюсь в комнату.

Рома стоит у окна. Руки в карманах, взгляд исподлобья. Откровенный. Такой мужской…

— Доктора своего тоже в таком виде встречаешь?

До меня только сейчас доходит, что я разгуливаю перед ним в короткой, тонкой ночнушке.

— Говорю же, спала, — оправдываюсь севшим голосом.

Он, не стесняясь, рассматривает мои ноги, задерживает взгляд на груди.

— Как ты… себя чувствуешь? — интересуюсь, в защитном жесте обнимая себя за плечи.

— Замечательно снаружи, но отвратительно внутри.

— А следствие? Есть новости?

Он кивает.

— Кто? — всего одно слово, но мы оба понимаем, о чем речь.

— Грановский.

Произнесенная им фамилия заставляет меня широко распахнуть глаза от шока.

— Отца убили по его наводке, теперь вот и меня решил убрать, подмять ведь под себя много лет назад не вышло.

— Боже, — прижимаю ладонь ко рту.

— Чему удивляться. Все кругом предают. Так ведь?

Я молчу.

— Можно? — достает из кармана зажигалку и пачку сигарет, чем несказанно меня удивляет.

— Ты… куришь?

— Да, — распахивает настежь окно. — Курю, пью. Редко, но метко.

— Но ты ведь…

— Ален, — качает головой, — мне больше не восемнадцать, и я уже не тот Рома, которого ты помнишь.

— Ты об этом пришел мне сказать?

— Не терпится прогнать меня? Кого-то ждешь? — затягивается, и я молча наблюдаю за тем, как в полутьме вспыхивает кончик сигареты. — Ну так что?

— Никого я не жду, — вздыхаю раздраженно.

— Вот и я так подумал, — усмехается он. — Свет в окнах не горел. Отправил твоего доктора домой.

— Что? — не верю своим ушам.

Да что он себе позволяет? Мало того, что заявился сюда практически ночью, так еще и…

— Что ты сделал Степе?

— Поблагодарил за то, что помог не отойти в мир иной, а он запросто мог бы меня туда отправить, как считаешь?

— Что ты такое говоришь, — ужасаюсь я.

— Да не трясись ты так, цел твой Айболит и невредим. Ну почти.

Смотрю на него во все глаза. Ухмыляется, запрокидывает голову и выдыхает серый дым в потолок.

— Ты в судьбу веришь, Лисицына? — вдруг спрашивает он, выбрасывая окурок. — Хотел, наконец, избавиться от воспоминаний о тебе и вдруг такое: ножевые, больница, ты… Даже песню ту слышал, представляешь? Совпадение, как думаешь? Или все-таки знак?

«Хотел избавиться от воспоминаний о тебе»

Мне больно слышать то, что он говорит, но я стараюсь держаться и не терять лицо.

— Не знаю, — отвечаю хрипло.

— Подойди ко мне, м?

Это звучит как просьба, и я зачем-то делаю так, как он просит.

— Ближе.

— И так нормально, — останавливаюсь в метре от него.

— Нет, так я почти не чувствую.

— Не чувствуешь чего? — спрашиваю озадаченно.

— Ближе, Лисицына, — дергает меня за руку. — Хочу проверить, так ли хорошо ты пахнешь, как прежде.

Я не успеваю возразить. Резким движением притягивает меня к себе и шумно вдыхает запах моих волос, разгоняя по спине ворох мурашек.

Господи.

— Чертовы ягоды, будь они прокляты! — злится, но делает совершенно противоположные вещи.

— Ром, — паникую, когда он меняется со мной местами, и я внезапно оказываюсь прижатой к подоконнику.

— Вытащила сердце, растоптала и назад вшила, да, хирург? — произносит вкрадчиво.

— Я… хотела как лучше.

— Молчи, просто молчи, — просит он, касаясь дрожащими пальцами моего лица. — Лучше ты никому не сделала, поверь. Ни мне, ни себе.

— Мне жаль, — только и могу вымолвить я.

— Не было никакого Роттердама, я на год выпал из жизни совсем. Если тебе интересно. — Рома очерчивает линию бровей, носа, оглаживает скулу и спускается ниже к губам.

Кожа пылает, не могу спокойно дышать. Сейчас перед ним по-прежнему та девочка из прошлого, и душа ее тоскует, мучается и болит.

— Толку от твоей жалости, — буравит меня тяжелым взглядом. — Семь лет… Семь гребаных лет, Лисицына! Ты хоть вдумайся в эту цифру! За это время столько всего произошло: Сергей заболел онкологией, Савелий умер, ты нужна была мне, черт возьми! Работа «двадцать четыре на семь» не может заменить родного человека. Понимаешь?