Ветры странствий. Публицистические очерки - Евгений Панов

Сто шагов перпендикулярно трассе приводят в село, незаметно сменяющее город. Улицы, не знавшие асфальта, колеи, ямы с дождевой водой. Частные дома, домишки и… коттеджи, чужеродно врезанные в старую серую застройку. Почти у каждого владения приткнулась машина, чаще продержанная иномарка, охраняемая добровольным «сторожем» – полубездомным робким псом. Судя по облику «имений», хозяева обходятся удобствами во дворе. Теплая уборная для них излишество, а не наипервейшая потребность. А иномарка, пусть потрепанная, – главнейшая. Есть, конечно, и отечественные «тачки» – «Жигули», старые «Волги» с багажниками на крышах, груженые каким-то скарбом или стройматериалом, очень похожие на рабочих осликов – бессловесных и безотказных.

Еще сто шагов в сторону озера, и город-деревня кончается. Вокруг не то поля, не то дачные участки, заросшие кустарниками и высоченной травой пустыри – обочина обочины. Торчит штакетник, обозначающий границы участков, за ним видны безжизненные дачки. Еще ближе к озеру виднеются коттеджи, к которым ведут узкие кочковатые проселки. Раскошеливаться на приличный подъезд к собственным воротам – не в наших обычаях. Это тоже загадка русской души: поставить дворец, выложить из кирпича ограду трехметровой высоты, сквозь которую мышь не проскочит, и не озаботиться дорогой, при том, что ремонт бьющихся на ухабах дорогих машин влетает в копеечку и, наверно, перекрывает затраты на более-менее сносный доступ к поместью…

В окраинные пустоши, оживленные несколькими коттеджами и небольшими яблоневыми садами, ломящимися от плодов, глубоко вдается барак стометровой, наверно, длины, отвратительный, словно гигантский червяк, изгибавшийся на всем своем протяжении. У его «хвоста» громоздится кладбище старых машин и тракторов, где вяло копошатся пятеро мужиков разного возраста. Восстановить эту технику у них, разумеется, шансов нет. У них вообще нет шансов вырваться в иную жизнь… Они глубоко вросли в «субкультуру бедности», сказал бы ныне покойный президент Русского психоаналитического общества профессор Арон Белкин. В бараке обитают те, кто стоит едва ли не на самых низких ступенях социальной лестницы, а им, что бы ни говорили про равенство возможностей, подняться вверх чрезвычайно трудно, это удается немногим…

Иду по сельской улице города Переславля Залесского. Эта почерневшая избенка, кажется, брошена. А эта, соседняя, крепенькая, украшенная резными наличниками, продается. Покупайте, товар неплох!.. Только есть ли перспектива другой жизни у всего Переславля? У всей российской провинции?.. Стоя вблизи вечного и неизменного переславского «жилья», думаешь: перспективы нет. Но «ведь умом Россию не понять», в нее, известно, надо верить. Хорошо. Тогда научите, чем укрепить веру? Ее запасы почти истощились, они с каждым днем тают…

У трех хозяек нашей маленькой, всего-то на шесть номеров частной гостиницы «Фиалка», этакого триумвирата «безнесвумен», вера пока не иссякла. Возможно, им добавило оптимизма прошедшее лето, когда поток гостей не пересыхал, принося максимальный доход. Удачные месяцы подтолкнули к мысли о расширении отельчика. Где будут строиться? Немного земли есть, а больше прикупить не получилось – обитатели барака наотрез отказались продавать свои наделы… Нет, не того, что земляным червем вдается в пустошь, другого, ближнего, спрятанного за деревьями. Хотя деньги жильцам предлагали хорошие, достаточные для покупки квартир. Почему же они не согласились? Почему решили и дальше жить в гнилом бараке, без водопровода, канализации, газа? Из-за садов-огородов? Да нет, садов у них нет, огородов они не водят, это люмпенизированный народ, добывающий средства к существованию нехитрым копеечным трудом и пропивающий большую часть заработка. А отказались они по двум причинам. Первая – боязнь продешевить (ведь если на землю нашелся покупатель, то могут найтись и другие, готовые дать лучшую цену). Вторая – нежелание ничего менять. У них просто нет сил на переезд, на обустройство, на вживание в новый быт. У них хроническая депрессия и непобедимая апатия. Профессор Белкин называл это состояние «осознанной беспомощностью нищеты». Единственное известное им лекарство – водка.

Что такое трясина провинциального бытия, известно еще из русской классики. Чтобы не утонуть, три наших «бизнес-леди» сопротивляются липкой одури изо всех сил. Им нелегко, они в Переславле первый год и еще не прошли проверку на прочность. Чувствуя, что начинает «засасывать», они не дают себе спуску: рано встают, поздно ложатся, днем придумывают себе дела, которые можно бы и не делать. Отельчик вошел в период плавной модернизации – без ломки, но с перманентными улучшениями и усовершенствованиями. Хозяйки рассчитывают на себя, только при крайней необходимости привлекая стороннюю рабочую силу… Чем не пример, пусть и не Бог весть какой для всех провинциальных городов, для всей России? Но нет образцов в своем Отечестве…

Перед отъездом в Москву заскочили на переславский рынок за яблоками, уродившимися в здешних краях на диво. Прилавки в павильоне пустовали, видимо, платить за место никто не хотел, торговля шла с ящиков. Да и что за торговля? Отдавали за полцены, только возьмите. Переславские продавцы, как и кимрские, угличские, мышкинские были вежливы, ненавязчивы, некоторые так просто деликатны до робости. В глазах коммерсанта этой удивительной провинциальной породы нет алчного блеска, он не то, что не вороват и пройдошист, наоборот, готов накинуть тебе полкило, лишь бы не обвесить на десять грамм. Привыкнув совсем к другому стилю, поначалу ищешь в «торгаше» лицемерия и хитрости, но потом понимаешь – человек совершенно открыт, честен и почему-то (почему? – неизбежный вопрос москвича) к тебе расположен.

И такое не только на рынке, но и в магазине, где ты покупаешь кусок мыла или батарейку. Если просишь показать, но не берешь – не злобятся. Точно так же ведут себя дежурные в гостиницах, кассиры в музеях, смотрительницы в выставочных залах. Молоденькие продавщицы не изображают эстрадных «звезд», по недоразумению оказавшихся за прилавком, пожилые смотрительницы не поджимают губы, не смотрят волком, напротив, спешат ответить на твой невысказанный еще вопрос. Здешний народ – в большинстве, конечно, встречается и «меньшинство» – доброжелателен, словоохотлив, готов подсказать и помочь. За столько жестоких лет люди не превратились в мелких и оттого вдвойне омерзительных хищников вроде массово расплодившихся в столице. У них, похоже, генетический иммунитет к капитализму того толка, что, на беду, утвердился в России.

Что их ждет? Депрессивное гниение с предсказуемым, пусть и не скорым концом? Или возрождение, о котором не устают трубить с самого начала перестройки и которое, несмотря на очевидный упадок страны, все-таки не за горами? Это нам неведомо. Прогнозы – вещь неблагодарная, поскольку будущее для большинства из нас, людей, принципиально закрыто. Поэтому тысячи технократических, околонаучных, оккультных и религиозных спекуляций, а также фантазий на тему спасителей-инопланетян ничего не стоят. Проникнуть в будущее, и то совсем недалеко, и то без гарантий достоверности предвидения удается только через прошлое, путем досконального изучения громадного исторического материала, анализа национального менталитета, характера, психотипа.

Так вот, исследования показывают, что страна, народ всегда преодолевает кризисы, перебарывает бедствия и движется вперед одним и тем же, определенным способом. Логично предположить, что так должно быть и на этот раз. Россия «всегда выходила живой из сложнейших исторических переплетов только за счет альтернативной модели развития», – утверждает известный политолог Сергей Кургинян, жесткий и парадоксальный аналитик. Причем, что принципиально важно, это модель всемирно-исторического развития, а не какого-то «особого пути». Катастрофа последнего двадцатилетия, когда остыли заводы, перестала рожать земля, началось массовое вымирание населения произошла, по Кургиняну, потому, что Россия забыла свою миссию, состоящую именно в том, чтобы вести за собой человечество к новому мироустройству, и стала безвольно заимствовать отработанный либеральный хлам… Кургиняна дополняет философ и экономист Михаил Хазин, говоря, что «Россия попросту не может существовать без великой идеи», но сейчас, впервые в своей истории она осталась в «идейном вакууме»: никаких новых ценностей пока не видно, а вменить нашим народам западные ценности, прямо скажем, так и не удалось. Философ, ученый, инженер и предприниматель Сергей Сухонос добавляет к «миссии» Кургиняна и «великой идее» Хазина третий элемент – цель. «Прежде всего, русскому народу нужна большая, точно выверенная национальная цель, гармонично резонирующая с его прошлым и позволяющая развить лучшие качества, к тому же – цель планетарного масштаба…»