Ветры странствий. Публицистические очерки - Евгений Панов

От Кремля как крепости почти ничего не осталось кроме остатков рва и валов. А была она, согласно писцовым книгам 1674 года, рубленой, в две стены, из тесаного соснового леса, покрытые тесом. В период расцвета – накануне нашествия поляков – по сведениям летописцев, Углич был одним из важнейших городов России и занимал пространство до 25 верст в окружности, имел три собора,150 приходов и церквей, 12 монастырей (что делало его важнейшим центром русского православия), до 17 тысяч тяглых дворов и около 40 тысяч населения – больше, чем сейчас. Город был разделен на три части: земляной, или собственно город, стрелецкие слободы и крепость, или княжеский город. Этот последний разорили поляки во время Смуты.

После этого разора Углич так и не обрел свой прежний вид и, главное, прежнее значение. К концу ХIX века он пришел в упадок и превратился в глухую провинцию могучей империи по причине, как считается, отсутствия железной дороги, а следовательно, невозможности активно участвовать в экономической жизни губернии. Железная дорога – в виде тупиковой ветки от Калязина – дошла сюда лишь в 1940 году. Немного раньше, в 1935 году началось растянувшееся на 15 лет строительство Угличской гидроэлектростанции, очень скромной по сегодняшним критериям. Тогда же ввод ГЭС в строй выглядел столь значительным, пионерным событием, что при ней был создан Центральный музей истории гидроэнергетики России. Кроме этих главных свершений, двадцатый век обогатил Углич соответствующей его масштабам и положению промышленностью, вроде мебельной фабрики, заводов минеральной воды, полимеров, строительного оборудования. Сыродельный завод получил опору в виде Всесоюзного научно-исследовательского института маслоделия и сыроделия.

А вот историческое наследие, тем более православное, в ХХ веке, разумеется, ветшало. Из 12 монастырей к сегодняшнему дню в Угличе осталось три – Свято-Воскресенский, Богоявленский, Алексеевский; из 150 приходов и церквей – 23 церкви.

Впрочем, и этого туристам хватает за глаза. Для них пребывание в Угличе почти целиком сводится к знакомству с православной стариной. Их водят в храмы и приглашают любоваться на монастырские стены. И не только в Угличе, но и в Ростове Великом, Суздале, Переславле Залесском… Наверно, исторические памятники, прошлое, былое – и в самом деле интереснейшее из того, что есть в этих городах, особенно на фоне захолустного настоящего. Однако проблема в том, что все храмы, все монастыри, все иконы для непосвященных сливаются в один храм, один монастырь, одну икону. Разница в эпохах, стилях, школах, архитектурных и художественных особенностях от них ускользает. Она не заметна даже нам, русским, хотя у нас, в отличие от иностранцев, при виде святынь былого начинает щемить сердце – ведь все это тихое, акварельное, пустынное, отрешенное, словно изъятое из оголтелых рыночных будней – наше, все это явленный нам Божий мир…

Но что именно нам явлено? Вот вопрос! У каждой, даже самой малой звездочки в созвездии российских городов – свое место, свой цвет, свой спектр свечения. Иначе, свое предназначение, своя миссия. Зачем, например, в 937 году возникло на Руси, на волжском берегу поселение, выросшее впоследствии в город Углич? Какой цели он должен был послужить? Ареной каких дел стать?.. На этот вопрос ответить не так уж и сложно. Его можно найти во всех путеводителях. Углич – подмостки российской истории, где разыгралась не одна ее драма. Самая известная из них относится к 15 мая 1591 года, когда здесь был убит восьмилетний царевич Дмитрий, младший сын Ивана Грозного, последний отпрыск династии Рюриковичей. Это был один из поворотных моментов российской истории, после которого стало неизбежным падение прежних владычествующих родов и возвышение новых – со всей смутой, разрухой, кровью «войны престолов». В самом же Угличе убийство несчастного мальчика привело к бунту: горожане порешили государевых дьяков Битяговского и Качалова, посчитав их виновниками смерти царевича, разрушили приказную избу. Усмиряя бунт, казнили около двухсот угличан, а вместе с ними и колокол, созвавший горожан на площадь – ему отрезали язык и ухо и сослали в Сибирь (сейчас этот колокол снова в Угличе). Мать царевича насильно постригли в монахини.

Больше смирные угличане никогда не бунтовали. Было как-то не до этого, потому что везло им не слишком. Город не раз горел – и восставал из пепла, вымирал от эпидемий – и вновь наращивал человеческую массу. В этом судьба Углича похожа на судьбу всей России. Углич – тоже птица Феникс, а это накладывает на характер неизгладимый отпечаток. Однако характер Углича – не слепок с российского. Вся страна не может жить памятью былого, а Углич ей живет. Каждый день в Церкви Дмитрия на крови, возведенной через сто лет после трагедии, в 1692 году, звучат, воскрешая прошлое, рассказы о печальной участи царевича, каждый день люди заполняют краснокирпичные палаты удельных князей, построенные при видном русском князе Андрее Большом, каждый Божий день идут службы в монастырях – их может прекратить только конец света. Каждый день приезжие – свои ли, иностранцы ли – растекаются по одиннадцати городским музеям Углича, а все они так или иначе связаны с историей – и прямо, как Историко-архитектурный и художественный музей, Музей истории, Музей городского быта XIX века, либо опосредованно, подобно Музею мифов и суеверий русского народа или Музею истории русской водки.

История оживает в Угличе вновь и вновь. Своим неповторимым духом, своим коренным интересом город обращен в прошлое. Нет в нем крутой энергии, необходимой для либеральных преобразований, тем более для цивилизационной трансформации. Даже для становления того убогого карикатурного рынка, что худо-бедно сложился во многих малых городах России, нет сил и, похоже, желания. Ну, нет торгового пыла, рыночной агрессии у старушек, продающих на базарчике в пыльном переулке имени ленинградской поэтессы Ольги Берггольц чернику, огурцы да зелень с собственного огорода. Товар у всех одинаков, все негромки, совестливы, ненавязчивы. Кого, видя одинаковые молящие глаза, предпочтет редкий покупатель? Кому-то повезет сегодня, кому-то – завтра или послезавтра. Бог милостив…

Что точно взял Углич из многогранного и противоречивого российского характера, так это стойкость, незлобивость, кротость. А еще – несуетность, отрешенность, погруженность в себя. Это город-интраверт, сворачивающий дневную активность к пяти часам вечера. К этому детскому времени закрывается большинство столовых, кафе, буфетов. Работают только редкие универсамы и винные лавки. Вот этих последних немало, но большей частью они безлюдны. И без того свободные улицы еще больше пустеют. Углич погружается в свою ежевечернюю медитацию, в которую уходит каждый вечер на протяжении нескольких сотен лет. Стоишь на широкой Успенской площади, глядя на засыпающий собор, за которым серебрится Волга, слушаешь тишину, и отчего-то щемит сердце…

Взнуздывать этот город, пришпоривать его рынком бесполезно. Он таков, каким стал за тысячу лет, и принимать его нужно именно таковым. Углич – не деятель, Углич – хранитель. Истории и памяти. По всей видимости, в этом и состоит его уникальная роль в созвездии городов русских, врученная ему Богом миссия. То, что своя роль, своя миссия есть у каждого города России, большого или малого, знаменитого или безвестного, давно понимали организаторы туристических маршрутов по «Золотому кольцу России». В нем у каждого пункта своя специализация, своя неповторимая черта. «Гений места» в Дивееве – Преподобный Серафим Саровский. Псел – по сути, мастерская Исаака Левитана. Муром – родина былинного богатыря Ильи. Александров – когда-то фактическая столица Московского царства, убежище Ивана Грозного. Семенов – край «золотой хохломы», родина традиционной русской семеновской матрешки. Городец – город мастеров, центр художественных промыслов: золотой вышивки, резьбы по дереву… Ну, а Углич? Чем может быть город, существующий с 937 года, упоминающийся в летописных хрониках с 1148 года, ставший столицей удельного княжества в 1218 году? Ничем иным, как – во всей своей целостности – городом-историческим памятником, городом-артефактом.

Быть в Угличе и не заехать в Мышкин просто преступно. Туда мы и отправились утром следующего дня, получив подробнейшие наставления от словоохотливого пенсионера, смотрителя гостиничной парковки. Никогда, наверно, я не был столь вооружен перед незнакомой дорогой. Где лучше заправиться, где необходимо строго соблюдать скоростной режим, ибо в засаде сидят гаишники, делающие стойку на московские номера, где можно без труда припарковаться в Мышкине – эти и прочие сведения были вложены мне в голову по принципу «повторенье – мать ученья». Минут через десять, решив, что теперь-то уж я ничего не забуду, этот доброжелательный человек, наконец, открыл ворота и выпустил нас в самостоятельное плавание.