Книга о Человеке - Кодзиро Сэридзава

За дом платил, разумеется, я, а все продукты и предметы домашнего обихода можно было брать в кредит, обходясь без наличных денег и расплачиваясь в течение года. Вот такое было вольготное время.

Митико Нобэ прожила у нас неделю через несколько лет после того, как дача была построена. На даче жили мы с женой и три наших дочери, старшая училась в женском колледже, вторая — в младших классах, а третья ходила в детский сад. Кроме того, у нас жили три девушки-прислужницы, выпускницы колледжей. Для маленького домика народу многовато, я сочувствовал нашей гостье, однако Нобэ не жаловалась, радуясь тому, какой у нас, как она говорила, «вкусный» воздух.

Когда нас посещали родственники, жена брала машину в Хосино и возила их осматривать окрестные «достопримечательности». На следующий день после приезда Митико она устроила такую же экскурсию и для нее. Старшая дочь, относясь к Митико как к домашней учительнице, выставила под деревья стол и стулья, превратив сад в классную комнату, и не отходила от нее ни на шаг.

Вспоминаю, жили мы в то время на нашей даче как в раю! По всему саду в траве цвело множество прекрасных цветов, мелкий кустарник пестрел прелестными ягодами. На холме — всего лишь четыре дома, людей мало, пройдя по тропинке две-три минуты, выходишь на дорогу, ведущую в Асаму, вокруг — никаких строений, куда ни глянешь — луга, собирай свои любимые цветы сколько душе угодно. Ночью мигали огоньки светлячков. Бесами в этом земном раю были только осы, но, сколько их ни изничтожай, одолеть невозможно, прилетают в самый неподходящий момент, хоть тресни…

Жители дач могли бесплатно пользоваться баней на горячих источниках в Хосино, и старшая дочь вместе с Митико Нобэ постоянно ходили туда в половине третьего.

Но в тот день старшая дочь, едва уйдя на купанье, вернулась бегом. Бросившись ко мне — я лежал в шезлонге в саду, — она выпалила:

— Беда! Нобэ ужалила оса, нога вот так распухла… — И она показала на своей ляжке.

Я был огорошен, но в этот момент в сад по тропинке вошла сама Нобэ.

— Говорят, тебя ужалила оса, — поднялся я ей навстречу.

— Да.

— Когда это произошло?

— Еще утром, я ее сразу убила.

— Что? Утром!.. Это же так больно! Ты чем-нибудь помазала?

— Нет.

На наш разговор, всполошенная, вышла жена и, осмотрев ногу Нобэ, вскрикнула от удивления.

— Так сильно распухло, наверно, адская боль! Ты говоришь, еще утром… Долго же ты терпела!.. Надо бы показать врачу, — обратилась она ко мне.

Я тоже мельком взглянул на распухшую ногу Митико и, забеспокоившись, посоветовал:

— Хозяйка горячих источников — врач, может быть, попросить ее посмотреть?

Нобэ, немного подумав, сказала:

— Смогла же я вытерпеть почти пять часов, значит, ничего страшного. От укуса осы еще никто не умирал. Вернусь в Токио и там чем-нибудь помажу.

— Но у нас есть мазь! — сказала жена.

Она принесла мазь, припасенную на случай осиного укуса, и тут же в саду, громко причитая, намазала ей ляжку. Когда процедура окончилась, Нобэ спокойно сказала моей жене:

— Спасибо… Теперь не болит.

После, обдумывая это происшествие с осой, я подивился ее стойкости и силе воли. Говорю — сила воли, но она отнюдь не старалась продемонстрировать эту волю, самоутверждаясь в своих глазах, а просто терпеливо ждала, полагаясь на других…

После этого случая я понял, что был не прав и по отношению к ней, и по отношению к рукописям, которые она мне приносила. Она желала как можно быстрее стать зрелым писателем и выпустить в свет свои произведения, я же упорно на протяжении вот уже нескольких лет обсуждал с ней проблемы стиля. Поэтому она, со свойственной ей силой воли, подавляла свои желания, надежды, упования и терпеливо ждала моего приговора.

Приехав к нам на дачу, она вновь захватила с собой тридцатистраничную рукопись рассказа. Это была весьма неплохая вещь. Нельзя ли посредством этого рассказа, не ограничиваясь проблемами стиля, побудить ее терпеливую душу проявить свои скрытные позывы? С этой мыслью после ужина, усевшись в грубое плетеное кресло, служившее мне как в гостиной, так и в кабинете, я завел с ней серьезный разговор.

Положив перед ней на стол ее новую рукопись, я сказал:

— Хорошая вещь. Что касается стилистических красот, ты кое-чему научилась… Как ты думаешь, может, когда вернешься в Токио, попросить твоего батюшку, чтобы он напечатал этот рассказ?..

— Дело в том, что… мой отец умер три года назад.

— Твой отец умер?.. Прости, не знал. — Я удивился, но было бы некстати высказывать соболезнования, поэтому, собравшись с духом, я продолжил: — Надо было попросить его об этом три года назад. Тогда бы и твой отец мог объективно оценить то, что ты пишешь… Я слишком напираю на серьезные вещи… мой грех. И по отношению к твоему отцу, и по отношению к тебе…

— Так ли важно публиковаться?

— Для тебя сегодняшней это важно. Дело в том, что, когда ты пишешь в стол, ты не можешь судить о достоинствах и недостатках, о качестве тобою написанного. А прочтя свой рассказ в напечатанном виде, ты волей-неволей сама оценишь его объективно… Особенно это важно для тебя, поскольку ты все более совершенствуешься в своем творчестве. Если рассказ будет напечатан, ты сможешь сама в этом убедиться.

— А что, если опубликовать за свой счет?

— Я думал об этом, поэтому и возникла идея просить об этом твоего отца… К сожалению, отец умер… Значит, эта идея отпадает.

— Но разве нельзя это осуществить без него?

— Даже если ты и напечатаешь за свой счет, у тебя нет способов довести произведение до читателя. Будь жив твой отец, владевший газетой, он бы мог как-то организовать распространение, но спустя три года после его смерти, не знаю, остались ли в газете люди, согласные тебе помочь. Будь это роман страниц в триста-четыреста, я бы написал предисловие, и можно было бы издать книгу за свой счет, и магазины, возможно, взялись бы ее продавать… Наверняка кто-нибудь купил бы из любопытства. Но тридцатистраничный рассказ, даже шедевр, никакой магазин не возьмет.

— Роман в триста-четыреста страниц?.. Я на такое не способна.

— Но ведь ты была готова посвятить свою жизнь литературе… Нельзя быть такой малодушной.

— Да.

— У нас в Японии рассказы обычно публикуют в журналах литературных объединений… Как рассказывал мне знакомый редактор, путь теперь такой: произведение публикуется в журнале литературного объединения, если оно получает одобрение, его отбирают в известный литературный журнал и тогда автор становится признанным писателем… Может, тебе стоит вступить в какое-нибудь объединение, чтобы опубликовать свои рассказы? Ты сейчас уже вполне сформировалась, так что участие в такого рода журнале уже не нанесет тебе вреда и не испортит твой талант… Когда вернешься в Токио, подумай об этом…

— Да.

— Если бы я принадлежал к литературному истеблишменту, я бы, разумеется, тебе помог, но я для них человек чужой, едва ли не любитель-графоман, там меня откровенно презирают, и если узнают, что ты показываешь мне свои рукописи, боюсь, тебя также начнут презирать… Поэтому давай договоримся, что ты больше не будешь показывать мне своих рукописей. Ты ведь уже достаточно повзрослела и превосходно можешь продвигаться сама, без посторонней помощи.

Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— Я всегда повторяю, что писатель выражает себя в своем творчестве. Будем же каждый со своей стороны стараться писать как можно более совершенные произведения. Которые могут обходиться без покровительства японского литературного истеблишмента… Приложим к этому все свои силы. Лично я стараюсь писать такие книги, которые порадовали бы моих французских друзей и коллег, — сказал я, иронизируя над собой. И пожелал ей спокойной ночи.

— Как осиный укус? — спросил я напоследок, поднимаясь.

— Опухоль уже совсем спала. Спокойной ночи, — сказала она и невозмутимо направилась в спальню, где ее ждала старшая дочь.

Вечером следующего дня Митико Нобэ, собрав букет полевых цветов, из, как она выразилась, земного рая, полная сил, уехала обратно в Токио. Когда главный врач выписал меня из высокогорной клиники и позволил вернуться в Японию, он поставил условие — в течении десяти лет продолжать начатый в клинике курс природного лечения, особенно если учесть, что возвращаться приходилось морем через Индийский океан. Поэтому в Японии я строго выполнял все его предписания.

Через десять лет, под Новый год, я, с помощью своего названого брата Хякутакэ, прошел медицинский осмотр в военно-морском госпитале. И обрадовался, когда там подтвердили, что мое здоровье вновь в норме. Брат тоже был рад и однажды пригласил меня отобедать, чтобы отпраздновать мое выздоровление. Мы вдвоем славно провели время.