Книга о Человеке - Кодзиро Сэридзава

Накатани, мой старинный друг со времен учебы в Первом лицее, а в то время — заместитель директора банка М., постоянно убеждал меня:

— Нельзя брать в долг деньги у частных людей, для этого существуют банки. Возьми в банке кредит!

Последовав его совету, я избавил себя от необходимости перед кем-либо унижаться и забыл о своем бедственном положении, хотя, разумеется, банк М. выдавал кредит не задаром, надо было постоянно выплачивать проценты, поэтому мой кошелек всегда был тощим.

В то время я как-то раз сказал жене:

— Я уже перестал быть батраком и наконец-то вернулся к настоящей писательской работе, так что и тебе пора вновь стать супругой писателя и, как и прежде, не отказывать себе в нарядах и косметике.

Жена, тихо улыбнувшись, ответила:

— Став женой батрака, я впервые познала счастье женской доли, и вообще мне так комфортнее, поэтому уж лучше я и дальше буду оставаться женой батрака.

Она сказала это веселым тоном и, держа чашку с чаем, ушла в кухню, но при этом она прекрасно знала, как сильно мы стеснены в средствах, и наверняка втайне страдала от нужды.

В то время в галерее на Гиндзе проходила выставка «Современная французская живопись», и, возвращаясь из редакции газеты «Асахи», я зашел туда. Картины меня разочаровали, но я случайно столкнулся там с художником С., которого давно не видел.

Художник С. занимался живописью в Париже, но во время Тихоокеанской войны на последнем корабле, отплывающем в Японию, вернулся с семьей на родину. Он намеревался вернуться в Париж, когда вновь наступит мир, и оставил там дом. Однако, когда война окончилась, экономические условия изменились, он не имел возможности поехать в Париж, а в Японии, которой было тогда не до искусства, он, как художник, бедствовал.

Выйдя из галереи, мы зашли в ближайший ресторан и непринужденно болтали о том о сем, и тут он неожиданно обратился ко мне с просьбой. Если у меня будет возможность, обязательно посадить в саду при моем новом доме, в солнечном месте, саженец магнолии. Через несколько лет магнолия начнет распускаться красивыми белыми цветами, тогда он сможет ее нарисовать, и получится великолепная картина.

Я вспомнил, что его картина, изображающая цветущую магнолию, высоко ценилась и получила известность в Париже, и мне она нравилась. Поэтому, расставаясь, я пообещал ему, что поговорю с садовником.

Не откладывая, я передал его просьбу садовнику, и тот сказал, что в восточной части сада много свободного места, поэтому там, у дороги, вполне можно посадить магнолию.

Два дня спустя ранним утром старый садовник пришел со своим сыном и сообщил, что нашел саженец магнолии. Саженец высотой всего два метра, но он скоро вытянется и корни раздадутся, поэтому перед посадкой необходимо хорошо вскопать почву.

Положившись на садовника, я погрузился в работу в своем кабинете.

Через какое-то время садовник радостно закричал, что нашел каменный фонарь «Каннон — святая Дева Мария», — впрочем, я, кажется, уже писал об этом. Я и тут доверился садовнику. Фонарь он установил в западной части сада возле дороги. Его было хорошо видно из комнаты жены.

Этот фонарь для христиан символизировал радость обретения свободы веры, и я подумал, что из тех, кто бывает в моем доме, по крайней мере Митико Нобэ будет ему рада.

В тот же вечер я работал в своем кабинете на втором этаже, когда вошла жена. Она беседовала внизу с Митико Нобэ, но ей было необходимо сходить за покупками, и она попросила меня занять гостью. Я давно не общался с Митико, поэтому поспешил к ней. Думал — кстати поговорим о фонаре…

Она сидела в комнате жены, едва завидев меня, вскочила и, ни слова не говоря, отвесила глубокий поклон. Но то была не прежняя Митико.

Какая-то не то скорбь, не то тоска читалась на ее лице, и она, даже не поздоровавшись, неожиданно сказала:

— Вот я пришла к вам наконец с просьбой… Если я умру, мои сыновья соберут мои произведения и издадут одной книгой, вы уж тогда, пожалуйста, не откажите им в помощи.

— Но чем же вы больны? — сказал я, не в силах сдержать удивления.

— Кажется, рак.

— Что говорят врачи?

— Я не обращалась к врачам…

— Вас не осматривали врачи?

— Я лучше, чем кто-либо другой, знаю все о своем организме.

Как только я это услышал, на глаза мои навернулись горячие слезы, я не мог произнести ни слова, переполненный скорбью и состраданием. Я мучился от бессилия, от невозможности помочь этой достойной женщине, которая никогда не поддавалась горю, была воплощением счастья, а ныне попала в такую беду. Точно уже не вспомню, какими словами я постарался, глотая слезы, выразить обуревавшие меня мысли, но, кажется, примерно так:

— Госпожа Нобэ, вы с малых лет воспитывались матерью-христианкой. Ваш супруг — старший сын японского представителя всемирно известного христианского объединения. И вы сама — христианка. Я тоже верую в христианского Бога-Родителя, и, заболев, прошу помощи Него, у Великой Природы. Именно сейчас вы должны положиться на помощь Бога-Родителя. Если вы на это не способны, вы не христианка. Забудьте о смерти и радостно вручите свою жизнь Богу.

Я говорил с жаром, но не знаю, достигли ли мои слова ее слуха и сердца. Как бы там ни было, она молча ушла.

Обессилев, я продолжал оцепенело сидеть в комнате жены. Внезапно мне на глаза попался фонарь святой Девы Марии, я пожалел, что не рассказал ей о нем, и начал молиться Богу Великой Природы, чтобы Он спас ее жизнь.

Вернувшись из магазина, жена увидела, что Митико ушла, а я один сижу неподвижно в ее комнате.

— И Нобэ и я воспитаны так, что стыдимся заговаривать о деньгах, точно родились в раю… — сказала она. — Получив от рождения истинную жизнь, мы были счастливы… Но началась война со всеми ее тяготами, и Бог Великой Природы нам, людям, наделенным истинной жизнью, облегчил существование — меня сделал женой батрака, ее — экономкой, на плечах которой лежит все домашнее хозяйство… Так что не бери в голову…

— Ты сказала, что Нобэ стала экономкой?

— Даже и не экономкой, простой домработницей… Я тоже одно время ходила пригнув голову, все искала, не уронил ли кто монетку… Наверняка и Митико переживает нынче нечто подобное.

— Ты говоришь так беззаботно… Но она выглядит ужасно ослабевшей, точно при смерти.

— Я тоже какое-то время чувствовала себя ослабевшей и умирающей. И Митико скоро поправится… Так же, как и я, она владеет истинной жизнью.

Услышав это, я вернулся к себе в кабинет. Сразу сел за работу, но на душе было неспокойно. В голове неотвязно крутились слова жены, что, мол, и она и Митико словно бы родились в раю.

То, что у моей жены было безоблачное детство, я хорошо знал, но про Митико услышал впервые. Пытаясь во всем этом разобраться, я стал вспоминать ее в молодые годы. Кстати, и Минору особенно интересовался ее юностью…

Впервые она пришла ко мне в 1934 году.

Дочь моего близкого друга попросила меня почитать рукопись своей студенческой подруги, мечтающей стать писательницей, и представила мне Митико Нобэ. Было это весной.

В то время я боролся с туберкулезом легких и лишь изредка публиковал в журналах рассказы, у меня не было знакомых в литературных кругах, а так как за предложением почитать рукопись обычно стоит просьба посодействовать с публикацией, я ничем не мог помочь. А надо сказать, что когда я, будучи во Франции, принял решение стать писателем и вернулся на родину, то был поражен тем, что общество в Японии все еще феодальное и порядки в литературных кругах остались феодальными, хотя по идее должны бы олицетворять свободу, словом, я решил тогда вопреки обстоятельствам жить так, как живет писатель во Франции.

Девушке, ходатайствовавшей за подругу, я сказал:

— Могу только прочесть рукопись — и ничего более.

Через несколько дней она вновь подступила ко мне с настойчивой просьбой, говоря, что достаточно будет, если я прочту и выскажу свое мнение.

Таким образом, Митико Нобэ весной 1934 года принесла мне свою рукопись. К моему удивлению, пришла она с огромным подарком.

Обычно посещающих меня гостей я принимал у себя в кабинете на втором этаже, но ее провел в гостиную внизу. В кабинет ко мне изредка захаживали молодые литераторы, а в нижней гостиной, по обычаю нашей семьи, гостями занималась жена.

По словам хлопотавшей за нее подруги, отец Нобэ был заместителем директора компании, выпускавшей газету «X», сама Митико на втором курсе бросила учебу в женском университете и собиралась стать писательницей, при том, что училась она отлично, еще у нее был прекрасный характер, и друзья ее любили.

С виду и не скажешь, что девушка из столь известной семьи. Никакой косметики, простенькое платье, держится скромно.