Одержизнь - Анна Семироль

– Sorry. It’s my girl and I must go. Now she is my new family[111], – быстро объясняет она и бежит навстречу Амелии: – Я здесь! Иди скорее ко мне!

До Лиона они добираются к пятому дню пути.

– Эй, Очки, сколько нам до дома? – интересуется Сорси, гремя в котелке ложками.

– Ещё два дня, – отвечает Фортен, изучая карту города.

Обидное «Очки» он научился мастерски игнорировать. Ещё несколько дней назад пытался возмущаться, читал мораль о воспитании, но понял, что ничего не добьётся, и утих. У Жака Фортена много других дел: хотя бы обучать французскому Ронни. Девчонка оказалась смышлёной, всё схватывала с ходу. Вместе с Амелией дело идёт ещё быстрее. В игре одна учит английский, другая французский. За пять дней маленькая англичанка освоила простейшие предложения и прочтение некоторых слов. На стоянках Фортен занимается с обеими девочками, а в дороге они с Ронни повторяют уже изученное.

Гайтан тоже старается, как может. За пару дней обучил девчонку всем бранным словам, которые знал, показал, как свистеть, не засовывая пальцы в рот, и попытался приобщить к любимым Амелией трущобным боевым песням. Ронни песни не оценила, но в ответ учит Гайтана плеваться дальше чем на два метра и превосходит его в искусстве шевелить ушами.

Разрушенные французские города повергают девочку в глубокое уныние. Она молча бродит по развалинам вместе со взрослыми. Плачет навзрыд, найдя в пыли детскую игрушку рядом с кучей хрупких тоненьких костей и маленьким черепом с пробитым виском. Единственное, что вызывает её интерес, – архитектура. На памятники, уцелевшие церкви и старинные каменные дома Ронни любуется с удовольствием.

– Почему не спасли много городов? – спрашивает она у отца Ланглу в Париже. – Много люди… красота умереть…

– У Франции хватило возможностей и средств только на один Азиль, – отвечает он ей. – Там спрятали лучших учёных и предметы искусства нашей страны. Правители решили, что так будет правильно.

И Жак Фортен потом ещё полчаса объясняет Ронни смысл сказанного. Но, кажется, девочка так и не услышала того, что хотела бы.

Амелии лучше не становится. Приступы накрывают её три-четыре раза в сутки, выматывают и отступают ненадолго. Девочка потеряла аппетит, похудела, и всё чаще их с Ронни игры тихи, без беготни и весёлого смеха. Они вдвоём рисуют на планшете палочками, разучивают слова и играют в зверей, которых им связала Сорси. На предложения сходить погулять по окрестностям Амелия отвечает отказом. Единственное, что её позабавило, – прогулка на закорках Гайтана в один из супермаркетов Парижа, где парень вволю покатал малышку в тележке для покупок по широким пустым коридорам.

Сейчас Амелия в хорошем настроении, потому сама топает к Гайтану, сооружающему костёр из привезённых с собой поленцев, и просит:

– Пойдём поищем супермаркет?

– Покататься хочешь? – усмехается Йосеф.

– Да. В Азиле же негде так кататься… А Ронни покатаешь?

– Не, у неё ноги длинные, она в корзинку не влезет.

– Амелия! – окликает её Фортен. – Мы с Ронни хотели побродить по окрестностям, посмотреть одну красивую церковь. Пойдём с нами?

Девочка хмурится, качает головой:

– Город сломан. Церковь ваша тоже сломанная. И Бог в ней неправильно работает, – сурово заявляет она. – И это не Ронин бог вообще. Не ходите туда. Гайтан, подвинь попу, я хочу тоже огонь разводить! И про пошатущих расскажи!

Фортен пожимает плечами, отходит в сторону. Натыкается на Жиля, с угрюмым видом сидящего на каменной клумбе.

– Не хочешь пройтись? – предлагает ему библиотекарь.

– Спасибо, нет.

Мальчишка старается ответить вежливо, но всё равно звучит резко. Фортен поправляет очки, обиженно поджимает губы и оставляет его в покое. Подзывает Ронни, раскладывающую возле Сорси какие-то травки, и они вдвоём уходят.

– Слышь, Жиль! – окликает мальчишку рыжая. – Как думаешь, эту хрень точно можно в суп? Ронни набрала вчера на лугу.

– Спроси у Ронни.

– Ронни ушла.

– Отец Ланглу придёт – у него спроси! Что я-то?

– А чё огрызаться-то сразу?

– Да задолбали дёргать! – взрывается Жиль. – Что вы меня все так опекаете последние дни? Всем сразу понадобился? Или боитесь, что пойду где-нибудь повешусь?

Сорси швыряет половник в котелок, упирает руки в бока.

– Остынь, а? – рявкает она на мальчишку. – Да, боимся! У тебя вид как у больного! Взгляд дикий! Крысишься по любому поводу! Амелия тебя уже боится, не заметил?

– Я не боюсь! – вступается за Жиля девочка.

– Цыц! – замахивается на неё тряпкой рыжая. – Ты таким не был никогда! Давай весь мир в жопу засунем из-за того, что тебя твоя дура бросила? Ну давай! Ходи такой весь неприкосновенный, гордый, злющий. Легче так? Раз мне погано – пусть всем погано будет, да?

– Заткнись, а? – цедит Жиль сквозь зубы.

– Ща, уже бегу! Справляйся со своими проблемами! Не умеешь – пойди к Гайтану, он тебе покажет, для чего руки нужны, когда бабы нет под боком!

– Э, ну хватит, правда, – не выдерживает Гайтан. – Я, конечно, пошлый тип, но при мамзельке себе такого не позволяю. Заткнитесь оба. А то одному двину, вторую трахну.

Жиль пинает клумбу, выбивая с краю кусок камня, и уходит бродить по вокзалу. Хоть Ксавье и строго-настрого приказал не шастать по разваливающимся зданиям, сейчас мальчишке плевать на его запреты.

«Акеми никто не запрещает уходить на привалах. А за меня, значит, трясутся все! Нашли кого опекать! Сокровище, будущее Азиля!» – со злостью думает мальчишка, пиная осколки облицовочной плитки по полу.

Ноги сами несут его к лестнице на второй этаж. Конструкция поскрипывает в такт шагам, осыпаются вниз мелкие бетонные крошки. Жиль добирается до площадки, с которой открывается вид на то, что раньше было фонтаном в центре зала. Опирается на ограждения, толкает изо всех сил раз, другой, вымещая на перилах всё, что кипит внутри него.

– Что я без тебя? – спрашивает он в гулкую пустоту вокзала. – Зачем ты так? Почему не хочешь даже поговорить? Что не так со мной?..

Тишина. Лишь поскрипывает висящая на одной петле покорёженная рама с выбитым стеклом. Как Амелия сказала? Сломанный город, где всё идёт не так?

– Это мы сломанные, – шёпотом говорит Жиль, глядя вниз через перила. – И уже давно. Ты помнишь, когда это случилось? И я не помню. Может, нам память стёрли? Акеми…

Японка стоит позади него, скрытая широкой колонной. Ей хочется выйти, обнять мальчишку и дать волю слезам, но вместо этого она впивается зубами в сжатый кулак и старается дышать ровнее. «Уходи, – думает она. – Умоляю – уходи! Я не могу так больше! Это невыносимо, Жиль! Злись на меня, ненавидь, но не надо так… Отпусти меня, позволь уйти далеко-далеко!