Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

До тех пор, пока французы чувствовали за собой силу, они находили возможным поддерживать с «париями Европы» выгодные для себя экономические и торговые отношения, более оживленные с немцами, минимальные – с русскими, стараясь не допустить возрождения военного потенциала этих стран. По мере усиления Германии, французские политики шли на все большие уступки. В конце концов, это позволило немцам оккупировать Рейнскую демилитаризованную зону в 1936 году, фактически отказавшись от выполнения условий Версальского договора. Одновременно французская дипломатия пошла на переговоры с представителями Кремля. Это позволило подписать в 1932 году франко-советский договор о ненападении. Тремя годами позднее он получил продолжение в виде пакта «о взаимной помощи против возможного нападения агрессоров». На словах цели французской дипломатии сводились к установлению в Европе системы коллективной безопасности. На деле же в Париже больше всего хотели столкнуть «германского зверя» с советским – в надежде на то, что они истребят, или, по крайней мере, существенно истощат силы друг друга.

Советская внешняя политика преследовала, по большому счету, весьма сходные задачи – только в «зеркальном отражении». Сперва удалось заключить советско-германский (Рапалльский) договор 1922 года, согласно условиям которого обе стороны отказались от взаимных претензий, восстановили дипломатические отношения и обязались всемерно развивать торгово-экономические связи. Французские политики морщились и говорили о «союзе побежденных». У нас же смотрели на дело совсем по-иному и с чувством глубокого удовлетворения говорили о прорыве «единого фронта империалистических государств». «Эпоха Рапалло» продлилась вплоть до прихода национал-социалистов к власти в Германии, то есть заняла целое десятилетие, в течение которого советским властям удалось развернуть индустриализацию и начать ускоренное перевооружение Красной Армии, опираясь на содействие немецкой стороны. После 1933 года, советская дипломатия вступила в самые интенсивные контакты с французами в надежде на создание системы коллективной безопасности – но более всего на то, что в будущей войне удастся столкнуть две группы «империалистических хищников».

Сейчас, по прошествии семидесяти лет, удивительным кажется, что даже молниеносный ввод германских войск в Австрию и Чехословакию не отрезвил заигравшихся политиков. Советская дипломатия пошла в 1939 году на заключение договора о ненападении с фашистской Германией. Франция с Англией, правда, объявили Германии войну после ее нападения на Польшу в сентябре 1939 года. Однако военные действия на западном фронте велись так вяло, что заслужили у французских солдат название «странной войны» – «drôle de guerre». У наблюдателей, следивших за ее развитием, возникало впечатление, что французы действовали на первых порах чисто формально. Они как будто предвидели, что вермахту предстоит скоро возобновить свое продвижение на восток и даже пытались его к этому побудить. Игра эта кончилась печально: решив прервать спокойное течение «странной войны», немцы перешли в наступление 10 мая 1940 года. Всего через месяц, их войска без боя вступили в Париж, а 22 июня французская армия капитулировала. Катастрофа «третьей республики» – не только военно-техническая, но и культурно-психологическая – была очевидна. Нации предстояло переоценить старое мировоззрение и обрести свое место в новой Европе, ценности которой формировались в огне сражений. Советским людям лишь предстояло вступить в войну – затем, чтобы отстоять свободу не только своей страны, но и прочих держав, не исключая и Франции.

«Ялтинская система»

Шарль де Голль не питал каких-либо симпатий к русскому коммунизму и даже повоевал с ним в 1920 году, в качестве военного советника армии незадолго пред тем востановленного польского государства. Вместе с тем, ему с самого начала было ясно, что роль Советского государства в борьбе против фашизма будет решающей. Вот почему в своих радиообращениях генерал желал успешного продвижения Красной Армии, приветствовал ее успехи и довольно рано наладил контакты с советскими представителями. В мае 1942 года он встретился в Лондоне с народным комиссаром иностранных дел В.М.Молотовым, а в ноябре 1944 года длинным и довольно опасным путем, приехал в Москву для личной встречи с И.В.Сталиным. В Кремле понимали, что об установлении в послевоенной Франции диктатуры пролетариата, хотя бы и в форме народно-демократической республики, и речи не могло идти. Оставалось согласиться на «восстановление независимости и величия Франции». Цитируем заявление Советского правительства от 27 сентября 1941 года, посвященного признанию образованного в Лондоне Французского национального комитета: как видим, его формулировка повторяла одно из расхожих клише французской пропаганды: «величие Франции» – «grandeur de France». Непременным условием было выставлено обеспечение в ней почетного места коммунистической партии. Де Голль хорошо понимал, чего от него ожидали и поспешил «…воздать должное героизму и мужеству Советской Армии и народа, так же, как и важной роли, которую играет в войне Союз Советских Социалистических Республик под руководством его великого вождя И.В.Сталина» (цитируем его обращение по британскому радио от 21 января 1942 года). Он также признал, что боевой дух многих французов поддерживается их коммунистическими убеждениями и выразил к таковым свое благорасположение.

Помимо сказанного, в аргументации французского лидера присутствовал и еще один, более широкий и важный для него план. Де Голль настойчиво напоминал советским союзникам, что рано или поздно англо-американские войска покинут территорию европейского континента, снова оставив наедине с возрождающимся германским колоссом Францию и Россию (генерал предпочитал называть нашу страну именно так). В предвидении этого следовало уже сейчас задуматься о восстановлении в полном виде традиционного франко-русского союза. Советские собеседники не то чтобы не восприняли доводов генерала, но скорее не придали им должного значения. Это немудрено – ведь сталинская геополитическая доктрина предусматривала распространение советского строя на ряд освобожденных стран Восточной Европы, образование «социалистического лагеря» и продолжение схватки за мировое господство. При таком аппетите франко-русский «великий союз», заключенный при Александре III, действительно должен был казаться слишком узким и положительно устаревшим.

Как следствие, Франции позволено было «восстановить свое величие» – но лишь на правах младшего партнера. Первое означало, что французский представитель был допущен принять участие в церемонии принятия безоговорочной капитуляции фашистской Германии 9 мая 1945 года. Франции была выделена своя оккупационная зона в Германии, наряду с Советским Союзом, Англией и Соединенными Штатами. Наконец, представитель Франции был приглашен занять постоянное место в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций, образованной в 1945 году. В соответствии со вторым, представители Франции не получили приглашения ни на Ялтинскую, ни на Берлинскую конференцию, проведенные соответственно зимой и летом 1945 года, на которых державы-победительницы окончательно разделили между собой послевоенный мир.

Итак, «версальская система», установленная по результатам первой мировой войны под решающим влиянием Франции, определила баланс сил и общие принципы политического устройства в Европе и в мире на добрые полтора десятилетия, распад же ее обусловил сползание к следующей мировой войне. В свою очередь, «ялтинская система», зафиксировавшая наиболее общие политические итоги второй мировой войны, была установлена под знаком беспрецедентного могущества, достигнутого Советским Союзом. Последующие международные форумы и договоры, не исключая и Хельсинкской конференции 1975 года, лишь подтверждали ее фундаментальные положения, осторожно развивая их с учетом новых реалий – прежде всего «ядерного паритета» и «политики разрядки». В свою очередь, крушение этой системы, произошедшее в ходе горбачевской «перестройки», на наших глазах перекроило карту мира и ввергло его в новое «состояние неопределенности». Стоит оговориться, что в современной геополитике высказано и мнение, согласно которому вслед за распадом «лагеря социализма» если не мир в целом, то уж во всяком случае малые страны Восточной Европы вернулись в то состояние, большая часть параметров которого может быть без больших корректив описана в терминах политического словаря «версальской системы миропорядка» (такое мнение недавно было высказано отечественным историком А.И.Сычом, со ссылкой на аргументацию английского исследователя Э.Хобсбаума).

Атлантизм – европеизм – урализм

«Европа от Атлантики до Урала», – так звучала геополитическая формула, впервые предложенная широкой общественности в выступлении Шарля де Голля на пресс-конференции 25 марта 1959 года и приобретшая на несколько лет статус одной из доминант внешней политики возглавлявшейся им Французской республики. Генералу пришлось подождать с выдвижением своей формулы так долго, поскольку вскоре после завершения второй мировой войны он был оттеснен от власти и вернул ее себе лишь в результате выборов 1958 года, открывших историю «пятой», президентской республики, продолжающуюся по сию пору. Реконструируя фундаментальные положения внешнеполитической стратегии Ш. де Голля, «величие Франции» в послевоенном мире могло быть обеспечено правильным выбором одного из трех путей, получивших в позднейшей политологии краткие наименования атлантизма, европеизма и урализма. Атлантизм подразумевал содружество Франции с Соединенными Штатами Америки и их верным союзником в Европе – Великобританией. Французы издавна питали теплые чувства к заокеанской демократии, которая была, в свою очередь, многим обязана принятию магистральных идей о достоинстве человека и справедливом устройстве государства, разработанных французскими просветителями. Отнюдь не случайно величественная Статуя Свободы, поставленная на острове у самого входа в нью-йоркскую гавань и быстро приобретшая значение одного из символов «американского духа», была даром американцам от французского народа. Франция пошла по пути атлантизма вскоре после войны, с присоединением в 1949 году к Организации Североатлантического договора (НАТО). Европеизм сводился к восстановлению лидирующего положения в круге демократических стран Западной Европы. «Мотором» этого нового блока могло стать лишь историческое примирение Франции и Германии и, возможно, их объединение в какой-то форме, приемлемой для обеих сторон. К некоторому неудовольствию США и Англии, страны Западной Европы во главе с Францией стали с начала 1950-х годов довольно активно заниматься организацией «европейских сообществ», справедливо видя в них разумный противовес американским амбициям. Суть урализма сводилась к тому, чтобы усилить Западную Европу сотрудничеством с Советским Союзом и его восточноевропейскими сателлитами. При этом условии, «центр власти» в Европе должен был сместиться далеко на восток, что де Голля отнюдь не пугало. Он полагал, что правящие круги СССР скоро придут к осознанию того, что они ведут свой союз неверным курсом, и начнут осторожно свертывать социалистический строй, вводя в него элементы свободного рынка и представительной демократии. Согласно предвидению де Голля, рано или поздно Франция и Советский Союз должны были прийти к сходному общественному строю, что и могло бы составить основу будущей объединенной «Европы от Атлантики до Урала». Движению к этой новой, но очень сильной Европе должен был, по мысли французского политика, способствовать натиск опасных конкурентов как с запада, так и с востока. В первом случае имелся в виду американский империализм, начинавший все более досаждать французам, во втором – китайская экспансия, которая должна была вскоре очень обеспокоить русских.