Условия человеческого существования - Дзюнпэй Гомикава

— Вот мое удостоверение. Действуйте. Мы спешим.

— Нет, так не пойдет, господин подпрапорщик. Должно быть предписание…

— Где тут телефон? Фельдфебель показал на аппарат.

Подпрапорщик долго и напрасно вертел ручку. Солдаты посмеивались. Наконец он швырнул трубку.

— Что с телефоном?

— Разбомбили… — ответил фельдфебель. Остальные, не стесняясь, захохотали.

— Ну, взяли! — Один из солдат взвалил на спину огромный узел и пошел к дверям, бесцеремонно задев подпрапорщика. На пороге он остановился.

— Может, сбегать в каптерку, поклянчить печенья? — спросил он у фельдфебеля.

— А я и забыл! — Фельдфебель помог ему снять узел. — Это дело! Давай-ка живее!

Тогда подпрапорщик не выдержал.

— Ни с места! — Он вытащил саблю. — Зарублю мерзавцев!

— Ч-что такое? — растерялся фельдфебель. — Что за безрассудство, господин подпрапорщик!

— Предатели! — подпрапорщик с маху полоснул саблей по узлу у дверей. — Зарублю, негодяй! А ну быстро! Выдать оружие!

Велев солдатам не выходить из строя и ждать подпрапорщика, ефрейтор Ивабути пошел поглядеть, что творится вокруг.

У продовольственного склада стоял грузовик. Десяток солдат торопливо через борт нагружали его.

— Из батальонного обоза, что ли? — спросил Ивабути у водителя.

— Да вроде бы так… А попросту сказать — личное имущество господина капитана. Ты сам-то откуда?

— Из рабочего отряда, — мрачно ответил Ивабути.

— А-а… Бедняга! — сказал солдат, сидевший на вещах в кузове.

— Крепко тебе не повезло! — в голосе водителя послышалось даже сочувствие. — Ну что ж, воюй хорошенько! А я дам стрекача!

— А капитан ваш… Где он?

— Эвакуирует женщин-служащих, вместе с ними и укатил.

— Нам не доверил… — засмеялся солдат на узлах.

— Весело вы живете! — кисло усмехнувшись, сказал Ивабути.

Конечно, ему приходилось слышать, что интендантские живут в свое удовольствие. Но в час опасности, в чрезвычайное время, когда вся императорская армия в дружном порыве не жалеет усилий, чтобы оградить государство от нависшей опасности… Чрезвычайное положение, а тут вон что творится — полный развал…

— Не сердись, друг! На, получай, — солдат бросил ему пачку сигарет. — Конечно, не повезло тебе, спору нет, но ты на судьбу сердись, на нас не за что… Да, ефрейтор, здесь кто воюет, кто в тылу жену милует… Такая она, жизнь…

— Болтай побольше! — Ивабути чувствовал, что побит.

— Ну, поехали! — крикнул солдат из кузова. — Если надо что передать жене, давай, передам, чем я хуже других… Ну да ладно, боевой друг! Не ревнуй!

Грузовик взял с места. Водитель помахал Ивабути на прощанье.

Тасиро, спросив разрешения у ефрейтора Кавамуры, вышел из строя и собирался уже справить нужду за стоявшими на дороге повозками, как до него донесся шепот. Шептались двое за повозкой рядом:

— А фельдфебель куда девался?

— Пошел, наверно, в хозяйственную часть, сопрет там талоны на вещевое довольствие. У него голова неплохо варит.

— Столько барахла набрать! Куда, спрашивается?

— Дурья твоя башка! Война — дело проигранное. Кто честен — останется в дураках, вон сколько кругом барахла валяется. Продаст его гражданским на сторону и разживется деньжатами… Вот я тебе и толкую — несправедливо, чтобы он один наживался…

Тасиро спугнул их, неосторожно ступив. Его окликнули.

— Из рабочего отряда я, за оружием прибыли, — сказал Тасиро.

— Че-го? За оружием? Зачем?

Зачем? Тасиро возмутился:

— Наша часть будет воевать.

Те умолкли.

— А вы куда? — поинтересовался Тасиро. — Второй эшелон, что ли?

Послышался приглушенный смех.

— Справься у Отодзо Ямады!

У Тасиро потемнело в глазах. Да, он охотно спросил бы об этом у самого Отодзо Ямады. Будет ли вообще воевать Квантунская армия? И если будет, то как понимать все, что здесь творится? Ведь это ее передовые части!

Ни Тасиро, ни эти двое, сговаривавшиеся в темноте, как потуже набить карман, не знали, что командование «самой могучей и самой огромной армии в мире» в это время готовило спецпоезда, чтобы эвакуироваться со своими семьями и имуществом.

Команда подпрапорщика вернулась на рассвете. Роту Дои удалось обеспечить винтовками процентов на восемьдесят, остальным не хватило.

Солдат разбили на взводы. В бывший рабочий отряд явился строгий, сосредоточенный подпоручик Нонака, несколько дней назад по счастливой случайности откомандированный из Циньюньтая в роту Дои.

— Третий взвод, смирно! Командование принимаю я. Будем сражаться, чтобы отомстить за Циньюньтай! — голос подпоручика Нонаки немного дрожал. — Построиться по отделениям! Ефрейторы, шаг вперед!

Два отделения легких пулеметов, одно стрелковое, одно противотанковой обороны и одно гранатометное. В отделение противотанковой обороны попали главным образом горемыки, которым не хватило винтовок. Им выдали по одной противотанковой гранате и по одной наспех изготовленной самоделке. Они должны были укрыться па пути движения танков противника. Командиром злосчастного отделения назначили ефрейтора Акабоси. Когда читали приказ и Кадзи, получивший стрелковое отделение, увидел, как передернулось скуластое лицо Акабоси, он ощутил трудно поддающееся определению чувство — смесь жалости и злорадства. Ребята Кадзи, попавшие в отделение Акабоси, на прощанье улыбнулись своему ефрейтору. «Что поделаешь, господин ефрейтор! Приходится подчиняться!» — говорили эти улыбки.

Услышав, что им подбросили десять гранатометов, поручик Дои восторженно всплеснул руками.

— Вот и отлично! Теперь пожалуйте, гости дорогие! Разнесем в пух и прах!

Гранатометы имели дальность огня всего шестьсот метров, но на ближних дистанциях представляли грозное оружие. Дои решил самолично возглавить гранатометное отделение.

Взвод Нонаки получил скудный запас боеприпасов. Большую часть забрали пулеметчики. На долю стрелкового отделения пришлось по тринадцать патронов на солдата. Ивабути втихую отдал Кадзи еще около сотни патронов из числа полученных его пулеметным отделением.

— Смотри, Кадзи, на тебя вся надежда. В первую очередь сними пулеметчика! — серьезно упрашивал Ивабути, глядя, как Кадзи укладывает патроны в сумку.

Ивабути был совсем молод. Страх перед неизвестностью откровенно светился в его взгляде.

Второе пулеметное отделение получил ефрейтор Хоси, из бывших артиллеристов, не знавший, как подступиться к пулемету. Но в бою легче, когда самолично ведешь огонь, поэтому Хоси решил сам попробовать и улегся за пулемет.

— Когда открою огонь, слышите вы, новобранцы, подтаскивать патроны бесперебойно! Зазеваетесь — всем нам крышка! — покрикивал он на солдат.

Кадзи назначили в разведку.

— Кадзи, возьми двух солдат и отправляйся вдоль дороги, — приказал подпоручик Нонака. — Задача — добраться до высоты, — подпоручик показал на возвышавшуюся перед ними сопку, — и оттуда разведать обстановку в расположении противника. Наметить удобные места по обеим сторонам дороги, где мы разместим истребителей танков. Возвращайтесь к заходу солнца.

Кадзи не испытывал ни страха, ни волнения. Может быть, оттого, что еще не проникся ощущением опасной близости к противнику.

Повторив приказание, он оглядел строй.

— Тэрада… Такасуги… Два шага вперед!

Оба солдата вышли из строя. Тэрада, казалось, горел отвагой. У Такасуги был растерянный вид.

Впереди, насколько хватал глаз, тянулся пологий склон, похожий на гигантскую покосившуюся коричневую стену. Дорога, служившая разграничительной линией между ротой Дои и соседними подразделениями, спускаясь в долину, пересекала узкую речку и тянулась вверх по этому унылому склону. По обеим сторонам дороги виднелись впадины, кое-где заросшие камышом, и небольшие группы деревьев — единственные укрытия на открытой местности. При таком рельефе подойти к противнику на близкое расстояние почти невозможно.

Ложбины, тянувшиеся вдоль дороги, камыши и кустарник они преодолевали ползком, короткими перебежками.

За сопками, высившимися рядом, послышался гул артперестрелки. С обеих сторон вели огонь по невидимым целям. Разведчики залегли. До вершины уже рукой подать.

Отдохнем, — облизав пересохшие губы, сказал Кадзи.

— А наши тоже здорово бьют! — прошептал Тэрада.

Артперестрелка похожа на величественную симфонию. Ее мощные раскаты звучали бы даже красиво, если б не разрушение и смерть, которые они несли с собой. А может быть, трагическая красота этой симфонии тем сильнее, что она возвещает гибель сотен человеческих жизней…

Все трое оглянулись назад. Там, на склоне, где сто шестьдесят их товарищей будут сегодня ночью рыть окопы, готовясь к бою, не видно было ни единой живой души. Буйно цветущий иван-чай окрашивал склоны в лиловое.