Не был, не состоял, не привлекался - Михаил Бейлин

Позже еще раз встретились. Он увидел меня во время обеденного часа на берегу реки, который мы «эскарпировали». Он был худ и голоден, а у нашего так называемого отделения водились кое-какие продукты. На противоположном берегу, откуда была вероятность появления в недалеком будущем немецких танков, располагалась деревенька и, по моей инициативе, чем я гордился, мы изловчились вплавь доставлять горлачи с молоком, яйца и так далее. Это было жизненно важно, так как кормило нас начальство в этот период мало и плохо. Эту встречу Павел позднее вспоминал как светлый момент.

Павлуха окончил школу, подрос, похудел, окреп и воевал. Рассказывал, что форсировал Днепр два раза. Один раз туда, а потом «форсировал» обратно, вплавь под обстрелом. Дошел до Венгрии и уцелел. Вернулся и женился на своей однокласснице Вере. Вера стала учительницей русского языка и литературы. А Павлуха, скрытно от жены, исправлял в сочинениях ее учеников, которые она брала домой проверять, орфографические ошибки. Так он понимал свой долг перед угнетаемыми грамматикой.

Женился он на всю жизнь. Окончил институт и работал.

Маленький мальчик шел от Консерватории в сторону Никитских ворот и дальше, следя за трамваями. Он знал, что в Боткинской больнице лежит его мама. Давно. Иногда мимо проезжал трамвай нужного номера. Он шел долго. Денег на билет не было, а ехать зайцем он не решался.

Он спрашивал в больнице у многих людей, как найти ему маму, и узнал, наконец, что мама умерла. Отец это от мальчика скрывал.

Мальчика звали Женя. Скоро он пошел в школу, и я учился с ним в одном классе. У него появилась мачеха, семья жила в небольшой узкой и длинноватой комнате, в коммунальной квартире, в капитальном дореволюционном доме. На двери, ведущей в квартиру, много звонков. Однажды Женя показал мне дверь этажом ниже. Там было интересно написано, чьи звонки: Панин, Понин, Лунин, Шор. У Жени вообще был вкус к забавным вещам. Он сочинял веселые куплеты, бойко рисовал, непринужденно общался с мальчиками и девочками. О своих поэтических и художественных способностях был самого скромного мнения. Считал свои упражнения не более чем забавой. Он любил читать и делился с товарищами своими соображениями о прочитанном. От него я узнал, что есть такие ребята, которые любят в классе сидеть в уголке, не высовываться. А другие с удовольствием сидят на самом виду, посредине. Много лет спустя я услышал об интровертах и экстравертах. Казалось, что Женю не смущает внимание окружающих. Мальчишки на переменках любили возиться, бороться, но Женя в этом почти не участвовал. Учился он хорошо, на судьбу не жаловался. Его отца я видел один раз. Мне он показался мрачным. А мачеху не видел.

Окончив в 1939 году десятилетку, Женя решил поступить в военно-морское училище, чтобы обеспечивать себя самостоятельно. Это оказалось непросто. Нужно было сделать операцию по поводу грыжи, да еще при дальнозоркости суметь пройти глазника. Женя сумел сделать и то и другое, и уехал в Севастополь.

В 1946 году мы встретились в Риге. Я работал там после окончания института, а Женя сказал, что он сельский учитель. Это была шутка, потому что он был капитан-лейтенантом, отлично выглядевшем в красивой морской форме, украшенной несколькими боевыми орденами. Войну он служил на подводной лодке, а в момент встречи преподавал в военном училище что-то по штурманскому делу.

Приятно было встретить одноклассника. Он рассказывал мне истории из своей морской жизни, отводя в них себе скромную роль.

Подводники на Балтийском море несли большие потери, но Жене посчастливилось – не утонул. Его капитан был лихой моряк, герой в бою и Герой юридически. Женя был штурманом. Однажды, рассказал он, лодка шла под водой, на глубине. Женя предупредил капитана, что есть риск задеть какие-то камни. Капитан не внял предупреждению, тогда Женя сказал, что сказанное записывает в журнал и дальше прокладывать курс отказывается. Захлопнул журнал, и в этот момент раздался звук, вроде скрипа. Герой на глазах побелел как скатерть. Авария грозила трибуналом, а этого он боялся больше смерти. Слава Богу, обошлось.

Женя рассказал, что у них на подлодке был фельдшер, весьма любопытный субъект. Однажды он упросил капитана, чтобы тот разрешил ему посмотреть, как будут топить транспортный корабль, торпедировать в надводном положении. Капитан разрешил. Он стоял на мостике, голова фельдшера торчала из люка у его ног. Капитан голосом скомандовал готовность носового торпедного аппарата, а фельдшер не расслышал и голосом передал про кормовой. Капитан скомандовал: «Огонь!». Торпеда устремилась в открытое море. Капитан в ярости треснул фельдшера по голове башмаком, а фельдшер потом сказал: «Тут я услышал взрыв и увидел пламя».

Война повлияла на характер Жени, он по-прежнему любил юмор, но стал немного грустным. Немудрено, если каждое боевое задание могло закончиться катастрофой. Он рассказал мне любопытную историю. Один подводник напился, набедокурил, был задержан и не попал на свою подлодку, ушедшую на боевое задание. Лодка погибла, а про него говорили: «Молодец! Остался жив».

Другой подводник поскользнулся и сломал ногу. Тоже остался на берегу. Про него говорили: «Хитрый!». Все относительно.

В Риге у Жени была комната в квартире, где жили местные люди. Они относились к нему недружелюбно, придирались, встречаясь на кухне. Женя нашел способ, как добиться уважения. Иногда он выходил на кухню, садился за свой столик и молча, на виду у соседей, чистил свой пистолет.

Прошла молодость, и Женя вернулся в Москву. Дожил до преклонных лет.

Как-то так получилось, что мы лишь изредка переговаривались по телефону. Линии наших жизней не пересекались.

Давным-давно, в школе, я узнал, что в повествовании случаются лирические отступления. Это когда автор вдруг начинает рассказывать про погоду, про пейзаж, оттеняя смысл происходящего, настраивая читателя на нужную волну. Быть может, о лирическом отступлении надо говорить не так, но ведь за семь десятков лет не грех кое-что подзабыть.

Одним словом, первого человека, с которым я подружился почти в младенчестве, звали Абрам. И хотя лирические отступления случаются, когда повествование в разгаре, я себе позволю с него начать.

К большинству имен прилагаются уменьшительные: Николай – Коля, Василий – Вася, Георгий – Гога, а то и Жора, и так далее. С именем Абрам получается затруднение. Называть младенца полным библейским именем не с руки, Абрашкой – грубо, Абрамчиком – имеет оттенок, отмеченной в песне Галича: «Я папаше наливаю двести граммчиков / Анекдотик сообщаю про Абрамчика». В семье его называли, кажется, Абатиком, ласково, а ребята – как могли.