Не был, не состоял, не привлекался - Михаил Бейлин

Завуч стала говорить не таким уж звонким голосом. Директор был по-прежнему молчалив. Однако молчал как-то по другому. Он стал преподавать русский язык и литературу. Очень хорошо. Объяснял интересно. Один раз для наглядности даже сломал карандаш: «Слышите звук? Дрр… Вот так получился корень славянского слова древо, по-русски – дерево».

Все старались друг перед дружкой. Даже писали дома трудные диктанты. Тренировались…

Потом директор стал давать уроки одновременно трем классам. В зале на скамейках вдоль стен сидели более ста учеников, а директор – за столом посреди. Дисциплина была превосходная. Ребята пикнуть боялись.

Начался такой урок, и директор стал проверять выполнение домашнего задания по русскому письменному. Ребята держат на коленях тетради, а он вызывает. Я тоже развернул тетрадь, но урока не сделал. Со мной такое случалось. Вызванный ученик читает по тетради, остальные следят по своим. Я тоже делаю вид, что слежу. И вот директор вызвал меня. Я захлопнул тетрадь и со всей прямотой признался, что урока не приготовил. И вот я – иезуит.

Родителям я ничего не сказал, хотя директор говорил со мной не просто серьезно, а даже мрачно. Но я как-то почувствовал, что он перегибает насчет «забрать из школы». Я промолчал, и пронесло.

Стыдно мне не было. Неприятно, но не стыдно.

Директора, мастера своего дела, уважали. И я бы уважал его всю жизнь, да только от него неожиданно родила совсем юная учительница младших классов. Об этом все говорили.

С 1929 по 1939 год я был школьником. Быть может это и были лучшие годы в моей жизни; учиться мне было не трудно, общаться со сверстниками было очень легко. Я неизменно подрастал, становился больше и сильнее, бегал, прыгал и так далее, читал запоем самые разнообразные книжки, играл в шахматы, и происходившие за стенами школы эпохальные события задевали мое сознание не слишком глубоко. В стране шла коллективизация, ухудшились школьные завтраки, появились продуктовые карточки, однако связи между этими явлениями я не видел в упор. Кроме того, шла и индустриализация, пятилетки, школу называли ФЗС, что означало фабрично-заводская семилетка. Это явление я воспринимал с полным доверием. Даже однажды на уроке продекламировал четверостишие: «Закончен гигант автострой / И в бой пятилетки вступает гордо / И скоро он даст стране / Миллионы советских „фордов“».

Надобно сказать, что все зарифмованные мною строчки за всю поразительно долгую жизнь могут поместиться на одной страничке. Муза поэзии явно не уделила моему существу никакого внимания. Однако учительница одобрила мои строки, я был рад, но новых поползновений в мир поэзии не обнаружил. Между прочим, фамилия учительницы была Черносвитова. Вряд ли ей нравилась новая эпоха. Конечно, умудренные опытом люди могут смеяться над десятилетним мальчишкой, называть его совковым ребенком, однако я видел в Москве демонстрацию взрослых с радостными лозунгами, говорящими о том, что Московский электроламповый завод выполнил пятилетку в два с половиной года. Между прочим, ликовали взрослые папы и мамы изобретателей этого удачного слова «совок». А в детском журнале я прочитал тогда диалог между сознательным пионером и взрослым несознательным скептиком. Пионер говорил, сколько тонн керосина и чугуна будут вырабатывать на душу населения, а скептик ехидничал, что вот тогда и получишь на завтрак стакан керосина, запить железную гайку. Пионер ставил скептика на место, объясняя, какие грандиозные урожаи и удои обеспечат колхозы и совхозы.

Когда расцвела эта самая замечательная карточная система, я имел возможность вспомнить прочитанный диалог. Ясное дело, что скептик все равно был не прав, просто пионер ничего не сказал о неизбежных временных затруднениях, о головокружении от успехов…

Однако это все присказка, а сказка будет впереди. У нас появился учитель рисования по имени Виктор Владимирович. Высокий и с виду сильный лысоватый мужчина с крупными чертами лица и большими руками. Лысина была прикрыта тюбетейкой. Галстуков бабочкой тогда не носили, очки и шляпа были вторичными признаками неполноценности, а тюбетейки кое-кто носил.

Не знаю, почему он взялся учить рисованию. Эта муза тоже не проявила ко мне серьезного внимания, но Виктор Васильевич мне и ребятам очень понравился. Вероятно, за изобретательность. Как-то на уроке он мелом нарисовал на доске круг, на нем другой поменьше и третий еще меньше, увенчанный шапкой. Получилось что-то вроде снежной бабы. Еще он приладил к этой фигуре бороду, руку с удочкой и другую с дудочкой. А слева в углу доски – маленького человечка, протянувшего ручки к крючку удочки. И печатными буквами эту картину расшифровал: «Не пляши под кулацкую дудочку / Попадешь на кулацкую удочку!». Это произведение, художественное и литературное, ребятам очень понравилось, и они изобразили его своими силами в тетрадях для рисования.

Однако успехи Виктора Владимировича были впереди. Еще он преподавал труд. Наша школа имела шефа – 16-ю образцовую типографию, чтобы оправдывать свое название фабрично-заводской. Нас водили в эту самую типографию на экскурсии. Наибольшее впечатление на меня произвела голубая фанерная будка, изображающая водочную бутылку. В ней находилась касса, выдающая зарплату прогульщикам и выпивохам. Типография пожертвовала школе отработавший свой век автомобильный мотор, но Виктору Владимировичу было недостаточно объяснять ребятам, где цилиндры, где шатуны, где коленчатый вал, и он выставил наших шефов еще и на оборудование класса по столярному делу. Верстаки, рубанки, фуганки, шерхебели, киянки и все такое прочее. Лиха беда начало. И на следующий год появился еще и слесарный класс. В него Виктор Владимирович вложил немалую часть своей души. Стали учиться делать шаблон, гирьку для весов… Если возникла надобность, то учителя следовало подзывать не голосом или поднятием руки, а повернув табличку, висевшую на гвоздике, с одной стороны зеленую, а с другой красную. Но Виктору Владимировичу хотелось не только, чтобы в классе было сравнительно тихо. Он еще желал развивать у ребят конструкторские способности. Однажды он предложил ребятам придумать какое-нибудь рационализаторское предложение. Я предложил надеть на носик чайника свисток. Пусть свистит, когда вода закипит. Виктор Владимирович пришел в восторг и сказал такие слова, что мне и сейчас неудобно их повторять. А тогда, принимая похвалу, я промолчал. Не сказал, что видел такой чайник у тети.

В классе-слесарной мастерской Виктор Владимирович украсил одну стену лозунгом, из коего следовало, что металлургия – это основа индустриализации или еще чего-то в этом роде. Это произведение мне запало в память и, когда, позже, пришлось писать сочинение на тему «Кем я хочу быть», я, недолго раздумывая, написал, что хочу быть инженером-металлургом.