Не был, не состоял, не привлекался - Михаил Бейлин

Жила была девочка. Ей было пять лет. Ее уже учили лопотать по-французски, хотя звук «эр» ей еще не удавался, получался «Эл».

Набожная няня как-то привела ее в церквушку, что стояла на углу Большой Никитской и Чернышевского переулка. То есть какое-то время улицы Герцена и Станкевича. Девочка, увидев, как люди крестятся и бьют поклоны, очень удивилась. Она, шагнув вперед, возгласила: «Дулаки! Бога нет! Есть одна плилода!».

Перепуганная няня схватила ее на руки и вынесла из храма. Что после этого в храме произошло, мне неизвестно. Знаю, что через несколько лет там устроили небольшое общежитие. В духе эпохи. Однако та эпоха завершилась, и ныне там вновь церковь.

Тем временем девочка росла, прекрасно училась, окончила институт и аспирантуру, стала доктором и профессором, очень видным специалистом в своей гуманитарной области и… православной.

Почему из десятков вариантов веры в Бога она выбрала именно этот? Быть может, потому, что большая масса притягивает?

Вечно с этими евреями что-то случается.

– Почему в Конституции сказано, что судьи выборные, а выборов судей не было? – спросил на уроке конституции ученик седьмого класса Леня в 1937 году.

Прошла война, закончил ее Леня – офицер-переводчик – в Вене. Потом арестовали его генерала и Леню вместе с ним. Предъявили генералу какое-то страшное обвинение, стоившее ему жизни. Когда было окончено следствие, Леня увидел в материалах дела, предъявленного ему, как положено по закону для ознакомления, свой детский вопрос. Оказалось, что учительница сообщила о находчивом мальчике куда надо.

Леня не отсидел положенных ему двадцати пяти лет. Его освободили, реабилитировали. Он получил комнату в Москве, высшее образование, позднее кандидатскую степень и прекрасно работал. Правда, стал слаб здоровьем, да избегал разговоров даже со знакомыми. Прожил семь десятков лет.

Учительница в свое время вышла на пенсию, на заслуженный отдых.

Судей много раз выбирали.

В последнем классе школы появилась астрономия. Математика, рисование, литература, физкультура и другие предметы давно стали родными, а эта астрономия – вроде белой вороны. И преподаватель астрономии был не похож на настоящих учителей. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Быть может, звезды были ему понятнее, чем ребята и школа. Небольшой, лысоватый и раздражительный человек с усиками под Чарли Чаплина. Он надеялся учить нас, нас, которые стали почти взрослыми. После школьных вечеров и товарищеских вечеринок ребята ходили с девочками под ручку, знали танго из удивительного заграничного фильма «Петер», и еще множество полезных и бесполезных вещей. У нас были свои идеи и свои заботы. Перед всеми простиралось загадочное блестящее будущее. Мы пели: «Если завтра война / Если завтра поход…» и понятия не имели, что года через три будут петь грустную «Землянку»: «До тебя мне дойти нелегко / А до смерти четыре шага». И дальше про гармонь, про ускользнувшее счастье.

Итак, астроном спросил Валю, закоренелого отличника: «Что такое азимут?». Валя был немного рыхловат, но деятелен и неугомонен. Он имел обыкновение зубрить уроки по ночам, а днем, иногда зайдя ко мне и застав с учебником в руках, говорил: «Бросай зубрежку! Кому это надо!». Аттестат отличника – лист плотной бумаги с золотой каемочкой – мерещился Вальке наяву. Аттестат в «золотых штанишках» давал право поступить в институт без приемных экзаменов. Институт уже был выбран – ИФЛИ. Институт философии, литературы и истории. Получить такой аттестат в нашей школе было нелегко. Валька, наверно, имел понятие об азимуте, но не сдержался и переспросил: «Азимут? Ах да, это отличная рифма к слову на зиму».

Это астроном стоически перенес, но когда полтора десятка ребят друг за дружкой отказались отвечать урок он, похоже, осатанел. И вот Милька, маленькая и своенравная красотка по прозвищу Сарделька согласилась отвечать. Отвечала откровенно плохо, но подлость астроном вознаградил четверкой. Это был циничный союз осатаневшего педагога и непостижимой Мильки. При чем тут была астрономия? За что страдал Коперник?

Мы все глубоко дышали, нам открылось то, что раньше не видели, мы стали зорче. Нам стало немного горько. И все благодаря четверке, добытой неправедно.

А Милька? Да наплевала она на все. Осталась такой же, как и до астрономии. И класс ее простил.

Едва окончив школу, Милька выскочила замуж. За какого-то мужика лет двадцати пяти – тридцати. Старика, одним словом. Редчайший мезальянс в наших глазах. До женитьбы Милька выдавала его за двоюродного брата. Стеснялась.

Валька же, не взирая на азимуты, бесконечность вселенной и прочие чудеса природы, получил все же аттестат в «золотых штанишках».

Я где-то прочитал, что отметки изобрели отцы-иезуиты. Вполне возможно.

Арон Григорьевич, профессор математики, жил в Ленинграде, а когда приезжал по делам ненадолго в Москву, обязательно навещал моих родителей. Он был приветлив, доброжелателен, вежлив по-петербургски. Как-то он захотел мне, мальчонке, сделать подарок по моему вкусу. Мы зашли в магазин, где продавали игрушки и разные игры. Он спросил меня, не умею ли я играть в шахматы, и предложил научить. Дал такой совет. Но я предпочел игру «морской бой». Судьбе было угодно, чтобы играть в шахматы я научился позднее. Позже, через годы, я узнал, что Арон Григорьевич любит играть в шахматы со своими коллегами, следит за событиями в мире больших шахмат, что было характерно для ленинградцев. Еще он любил поплавать брассом, а из спортивных соревнований предпочитал смотреть единоборства, но не командные соревнования.

Когда начался учебный год в седьмом классе, у меня обнаружилась близорукость. В классе я сидел подальше от доски, на так называемой камчатке, а становиться очкариком не хотел. Шла первая четверть, и я поотстал по математике. Арон Григорьевич приехал в Москву, посетил нас и по просьбе моих родителей позанимался со мной алгеброй часа два-три. Это совпало с другим событием: учительница математики, она же классный руководитель, пересадила меня на первую парту. Может быть, она догадалась, что я не вижу написанное на классной доске, или же за болтовню на уроках. Скорее всего, и по тому, и по этому. Она была худенькая, тонкоголосая и старалась казаться строгой. Хорошая учительница и очень хороший человек. Однако одноклассники за глаза ее называли макакой. Ведь не только взрослые бывают плохими и злыми.

После профессорского урока и пересадки я стал частенько решать задачки первым в классе. Некоторое время ребята называли меня «алгеброидом», но прозвище не привилось. Какой-то особый ребячий слух уловил фальшь.