Избранные. Боди-хоррор - Алексей Жарков

Обратную дорогу преодолеть бегом я уже не смог. Пульсар в ступне плескался болью. Хромая, я устремился навстречу развязке. Несущиеся осколки мыслей грозились разорвать мозг на куски. Шквал паники терзал рассудок, как смерч-людоед – фанерные домики степного дачного посёлка.

Знакомая с детства квартира безучастно пропускает меня внутрь. Третий раз за два дня. С кульком, раздутым от картонных упаковок, я переступаю порог полумрака, прекрасно осознавая, что делать этого уже не следует. Щелчок замка за спиной я не слышу.

Гришка лежал на чёртовом паласе лицом вниз – там же где я его оставил. Макушкой к выходу. Предплечья небрежно обмотались распластанными по бокам тёмными лентами с рваными краями. Так выглядит связанный бабушкой шарф, брошенный малышами после зимней прогулки.

Стены украсили густые стекающие разводы, словно перед ними лопнул воздушный шар раздутый креплёным вином. Мокрые дорожки добрались до плинтуса.

Нет. Пока вся картина в призрачной темноте – это иллюзия. Я должен дёрнуть потёртый шнурок включателя, чтобы убедиться что ошибаюсь.

Свет разбегается по углам вместе с остатками моей надежды.

Перекрученный шарф волшебным образом превращается в блестящий комок влажных розовых внутренностей, обвивший осьминожьими щупальцами безвольные руки. Ниже по телу, они, скорее всего раздавленные коленями в попытке подняться, выпростали рыхлое содержимое под томатно-красные лужи, сползающие со стен.

Воздух набухал тяжёлым запахом скисшей шурпы.

От проёма спальни к худым длинным ногам тянется суетливая кровавая дорожка, теряющаяся под бледным торсом. Видимо, в спальне всё и случилось, Гришка пытался добраться до входной двери, оставляя за собой красноречивый след. Чем бы я помог, появись раньше?

Присаживаюсь возле повернутой набок взлохмаченной головы. Расслабленное лицо друга ничего не выражает. Спокойные глаза смотрят мимо меня, в чёрное никуда. К подбородку прилипла наполовину откусанная нижняя губа. Красные от крови зубы оголились в безразличной усмешке.

Я приподнимаю ещё тёплое плечо. Вслед на рукой, всхлипнув, подаётся сопливая бахрома внутренностей. Разодранный живот распахивается мне навстречу пятернёй сломанных рёбер. Точнее – живота там нет.

Робко, сквозь страшный сон наяву, меня отвлекает что-то постороннее. Этого звука я раньше здесь не слышал. Или слышал? Он повторяется громче. Из спальни доносится – да, знакомое с прошлого посещения, но более громкое – глухое урчание. Звук отчётлив, ему вторят сиплое пыхтение и влажные причмокивания.

Плечо друга выпадает из моих рук. Выпрямляюсь. Глаза застывают ледяными кубиками – смотрю на кровавый след. Он тянется не из спальни. Он тянется в спальню.

Вихрь окружающего безумия внезапно останавливается. Автоматически дёргаю шнурок, возвращая в коридор первоначальную неопределённость. Не поворачиваясь, нащупываю за спиной ручку и выпускаю себя из объятий кошмара.

С этого места всё начиналось – здесь и завершим прогулку. Дальнейшее не прибавит тонов в историю и не принесёт славы рассказчику.

Сдержанно прощаюсь. Признателен, что выслушали. Рано или поздно настало бы время рассказать кому-либо невероятные подробности прошлого. Отпуская их на свободу, жду признательности и милосердия от безжалостных подземелий памяти, снова и снова выпускающих на волю забытых призраков юности. Всего доброго.

Встань и люби

Руслан Лютенко

На кладбищенскую землю, место твоего захоронения, я ступаю, как хозяин – не то, что в прошлый раз. Теперь я знаю – скатанная в грязный комок купюра с изображением Сковороды заставит местного сторожа понимающе улыбнуться, кивнуть и ближайший час просматривать кулинарные передачи в своей конуре, вместо патрулирования окрестностей. И всё-таки где-то в брюшине затаилось напряжение, отчего я никак не могу вдохнуть полную грудь колючего морозного воздуха. Дело в том, что в прошлый раз я забрал только часть тела, а в этот собираюсь похитить целый труп. Твой труп.

Хотя, если всё получится, я буду иметь на это полное право. На кладбище место мертвецам лежачим, но отнюдь не ходячим.

Утопая по щиколотку в хрустящем снегу, я добираюсь до твоей могилы, украшенной массивной каменной плитой, цвета эбена. Полная луна освещает твоё изображение на эмали, и я вздрагиваю, настолько этот насмешливый взгляд похож на те, которыми ты так часто пронзала меня и моё сердце заодно. Я разгребаю успевший уже нападать снег, добираясь до рыхлой ещё после сегодняшних похорон земли. Рукавицы тут же промокают, руки обжигает лютый холод, словно я опустил конечности в ведро с ледяной водой. Наконец, территория расчищена, и я берусь за лопату.

Рою я почти сорок минут и под конец работа становится просто невыносимой. На руках – кровавые мозоли, саднящие несмотря даже на упорную работу анестезиолога Мороза. Пот, выступивший на лице, тут же остужается, превращаясь в пощипывающую плёнку инея, натруженные мышцы дико болят, но зато холода я почти не чувствую.

Наконец, стальное полотно лопаты глухо ударяется о дубовую крышку твоего гроба. Я распахиваю её и невольно вскрикиваю. Ты словно живая на этом бархатном ложе, я даже удивляюсь, почему ты не дрожишь от стужи, ведь на тебе лишь лёгкое платье. Приблизив лицо к твоему, я красным и сопливым от мороза носом вдыхаю едва уловимый аромат твоего тела, к которому теперь примешивается едкая вонь формалина, рукой провожу по таким пышным рыжим волосам. И вдруг вспоминаю, зачем я здесь.

Ты мертва уже три дня, раньше я добраться до тебя не мог и теперь непонятно, что будет дальше. Мозг, скорее всего, повреждён, но, надеюсь, моё чудо-снадобье сгладит большинство поломок.

Я выбираюсь из ямы, пачкая одежду в земле, роюсь в рюкзаке и, наконец, выуживаю из него термос с настойкой. Спрыгиваю назад, к тебе, откручиваю крышку, из которой тут же начинает валить пар, и поливаю кипятком твоё лицо, волосы, грудь. С трудом разжимаю тебе челюсти и вливаю туда остатки. Несколько капель при этом попадают мне на пальцы, но ожогов нет, как и на твоей прекрасной коже. Настойка их не оставляет, это одно из её непонятных свойств.

Конец ознакомительного фрагмента.