У каждого свое проклятье - Светлана Демидова

— Как?!

— Упала с качелей. Хотела встать, а тяжелое деревянное сиденье, пролетая над ней, стукнуло ее по спине.

— Какой ужас!! А Надя-то где была?! Аленка же маленькая еще… Неужели одну отпустила гулять?

— Надя сейчас в невменяемом состоянии, чтобы внятно рассказывать, но думаю, там дело шло на секунды. Она могла и не успеть помочь дочке, если та неожиданно соскочила с качелей.

— И что теперь?

— Откуда же я знаю!

Сестры помолчали, потом Нонна деревянным голосом спросила:

— И ты, конечно, считаешь, что все это случилось из-за меня?

— Я, Нонка, действительно не могу понять, зачем вы с Борисом это сделали! Зная тебя, я прекрасно понимаю, чья была инициатива. Неужели нельзя было подождать, пока он разведется?

— Тебе, Маринка, не понять… В общем, не могла я больше ждать! Я и так его всю жизнь ждала… ждала… дождалась, а тут Надя между нами… А он порядочный, терзается… Дочку любит… Я не могла позволить, чтобы он от меня обратно к Надежде вернулся!

— А как ты сумела его в церковь-то затащить? Он хоть знал, зачем ехал, или ты его обманом?..

— Нет, Мариша… все было без обмана… Просто… он тоже… страшно влюбился… Страшно, понимаешь?! Мы оба чувствовали, что у нас не просто банальная связь, секс… Мы полюбили оба изо всех сил… Навсегда… И даже такой человек, как Борис, понял, что нашу любовь надо узаконить… и не в ЗАГСе… Она выше всех этих бумажек со штампами…

— Знаешь, Нонка, когда-то мне тоже казалось: моя любовь к Павлу Епифанову — не от мира сего! Что из этого получилось, ты знаешь. Думаю, каждый человек, влюбляясь, считает, что его любовь самая-самая… что ради нее можно все старое порушить… А на самом деле нельзя… Нельзя, Нонка! Расплата неминуема!

— Совсем с ума сошла! Вещаешь, как пифия, надышавшаяся ядовитых испарений! Мы не виноваты в том, что Аленка упала с качелей! Слышишь! Не виноваты! И не вздумай утверждать обратное!

Нонна так шлепнула трубкой об аппарат, что от нее отскочил кусок серого пластика. Тоже хорошего мало. Аппарат новый, кнопочный. Борис с последней получки купил. Радовался, как ребенок. А теперь его ребенок… Нонна запустила пальцы в волосы и просидела почти без движения битый час.

Борис вернулся к Нонне с дрожащими губами и седой прядью в черных густых волосах.

— Я не знаю, что мне делать, — сказал он, прямо в куртке опустившись на диван. — Отпусти меня, пожалуйста…

Нонна похолодела. Она с трудом разлепила вмиг смерзшиеся губы и сказала:

— Даже если ты уйдешь от меня, Аленка не поправится… так вот… сразу…

Борис нисколько не удивился тому, что она уже что-то знает про его несчастную дочь, и глухо произнес:

— Нам с тобой не надо было этого делать… Я чувствовал, но… Понимаешь, Нонна, я тоже как-то глупо поверил в нашу избранность… Никогда и никого не любил в своей жизни так, как тебя, а потому решительно отмел всяческие сомнения… А ведь они были, Нонна, были!

— То есть ты… — дрожащим голосом начала она, — теперь жалеешь… Может быть, ты считаешь, что ошибся… Ты меня больше не любишь, Борис?

Епифанов повернул к ней породистую голову, которую седая прядь только украсила. Лицо было искажено гримасой боли, но и она шла ему.

— Не знаю… — с трудом проговорил он. — Ничего не знаю, Нонна… Лучше и не спрашивай.

— Нет уж! — Нонна встала прямо перед ним. — Ты все-таки честно скажи: любишь или…

— Скорее всего, «или»… — не поднимая на нее глаз, ответил Борис.

— Тогда… уходи… — сказала Нонна, вышла из комнаты на кухню и встала лицом к окну.

Когда за Борисом захлопнулась входная дверь, она медленно опустилась на диванчик. Голова была пуста и гулка. Что ж, пожалуй, даже хорошо, что не надо больше думать ни о Наде, ни о бедной Аленке. Можно бездумно пить чай или смотреть телевизор. И Нонна пила чаи и смотрела по телевизору все подряд. Нет, она, конечно, ходила на работу, но так… без полного включения в производственные проблемы. Никакие проблемы ее больше не волновали. Больше всего Нонне хотелось принять какого-нибудь быстродействующего яда. Она, энергичная и жизнелюбивая, не смогла бы покончить с собой, выпрыгнув из окна или перерезав вены, потому что смертельный исход в этих случаях не обязателен. Жить инвалидом Нонна не желала. А вот быстродействующий яд — это совсем другое дело. Это — раз — и все! Но где ж его добыть, яд?! Это только герои детективов где-то умудряются их достать. На заводе, где работала, Нонна, конечно, могла бы выпросить у знакомых женщин из химической лаборатории какой-нибудь опасный для жизни реактив, но разве была она вправе потребовать у этих же женщин гарантий его быстродействия? В общем, приходилось существовать, раз не было возможности мгновенно свести счеты с постылой жизнью.

* * *

Когда через пару месяцев после того, как Нонна рассталась с Борисом, из полугодовой геологоразведочной экспедиции вернулся ее сосед по коммуналке Георгий Николаевич Викулов, он застал в кухне выцветшую вялую женщину в мятом халате и с неопрятным хвостом на затылке, перетянутым черной аптечной резинкой.

— Вы ли это, Нонночка? — удивился он. — Прямо не узнать… Вы тут без меня, похоже, переболели чем-то серьезным.

— Да, — согласилась Нонна, — кое-чем серьезным. Только не переболела, а все еще нахожусь в процессе.

— Ну это ничего! Это мы поправим! Я из тайги привез чудо-настойку на листьях богатырника. Не слыхали про такое растение?

Нонна покачала головой.

— Я тоже раньше не слышал. Наши ребята, которые уже не первый раз в тайге, про него чудеса рассказывали. В общем, если заблудишься в самой чаще и найдешь этот богатырник, то обязательно выберешься. Если питаться его листьями и корнем, то никакой другой еды не надо, а сил при этом раз в пять прибавляется. Мне самому посчастливилось на заросли богатырника напасть. Я целый мешочек насушил и настойку на спирту сделал. Вы погодите чуток! Я сейчас себя в порядок приведу, и мы с вами выпьем этой чудодейственной настойки.

Нонне было плевать на настойку и на Георгия Николаевича заодно. Она ушла из кухни, включила в своей комнате телевизор и стала смотреть какой-то нудный телеспектакль о роли социалистического соревнования в деле перевыполнения плана цехами ткацкой фабрики. Но Викулов о ней не забыл. Он просунул в дверь ее комнаты голову с влажными после душа волосами и предложил:

— Нонна Евгеньевна! Прошу к столу!

Она не сразу поняла, чего он от нее хочет. Потом вспомнила про богатырник и нехотя поднялась с дивана. На кухонном столе Георгия Николаевича в большой миске дымилась отварная картошка с пайковой геологической тушенкой. В трехлитровой банке медово поблескивала, очевидно, та самая чудодейственная настойка. С двух сторон от миски с картошкой Георгий Николаевич поставил две свои тарелки с синей полоской по ободку и надписью «Общепит». Возле тарелок высились толстостенные граненые стаканы.