Опасные пути - Георг Хилтль

Ренэ и доктор вскоре же покинули замок. Они ехали по лесной дороге в одном экипаже, но их разговор не был особенно оживленным.

— Маркиза, кажется, не ладила со своими родными? — спросил Ренэ после продолжительного молчания.

— Прежде, да, — ответил доктор, — но в последнее время она примирилась с ними, и отец очень привязался к ней.

— Говорят, что старик очень сурово относился к дочери и держал ее, как в плену?

— Это преувеличено. Он хотел оградить ее от преследований Сэн-Круа, из-за которого и происходили все раздоры.

— Но ведь этот Сэн-Круа сидит в тюрьме. Чего же боялся господин д‘Обрэ?

— Он боялся, что Сэн-Круа выйдет на свободу и старая любовь снова разгорится; потому-то он так усердно и старался помирить дочь с мужем.

Ренэ опять задумался.

— Что Вы так задумчивы, господин Дамарр? — спросил доктор. — Офмон, кажется, не выходит у Вас из головы.

— Ах, знаете, я — юрист, доктор права, и поневоле задумываюсь над разными вещами.

— Но в Офмоне все так просто.

— Вы так думаете?

— Конечно.

Наступило новое молчание. Его перебил Ренэ.

— Доктор, — спросил он, — скажите, пожалуйста, когда наступает при ударе паралич — сразу или лишь потом?

— Сразу.

— Вы не могли определить, когда наступил паралич у д‘Обрэ?

Доктор с изумлением посмотрел на Ренэ и спросил:

— Что это? Допрос? Чем он вызван?

— Да я знаю, что если паралич наступает постепенно, то можно подозревать, что он вызван действием яда.

— Черт возьми, какое Вы имеете право высказывать такие подозрения? Я уже много лет состою врачом в Офмоне, хорошо знаю состояние здоровья покойного и осматривал его после смерти.

— Дорогой доктор, да разве я сказал что-нибудь об Офмоне или его обитателях? Я говорю вообще. Меня интересуют все подобные случаи. Кроме того я занимался медициной и химией.

— Ох, уж эти химики! — с жаром проговорил доктор, — они всегда что-нибудь выдумают. Говорю Вам, что Обрэ умер от удара. Скажите, кто мог желать смерти такого почтенного старика? Остерегайтесь, господин Дамарр, высказывать во всеуслышание такое обвинение.

— Сохрани меня Бог!.. Вы осматривали тело покойного, Вы и должны знать причину его смерти. На то Вы — доктор, а я — только юрист.

Наступило новое молчание. Вдруг послышался лошадиный топот и какой-то всадник обогнал коляску.

— Пьер, — крикнул доктор, узнавший во всаднике слугу из Офмона, — куда так поздно?

— В Париж, я везу письмо господину Пенотье от маркизы.

Ренэ внимательно прислушался и сказал:

— Пенотье — друг Сэн-Круа; маркиза, как кажется, продолжает иметь с ним сношения.

Доктор насупился и сухо проговорил:

— Я не знаю этого господина.

Разговор снова прекратился. Экипаж продолжал катиться по пыльной дороге.

— А вот уже и башни Компьена, — проговорил доктор.

Около ратуши Ренэ распрощался с ним, а затем прошептал:

— Я должен молчать, мои улики слишком ничтожны. Ах, если бы я только мог снести остатки этого питья в лабораторию Гюэ!

VI

Крушение на опасном пути

Прием в Лувре у Людовика XIV только что окончился. Придворные кавалеры и дамы расходились группами, разговор оживился. У одной из золоченых колонн зала стоял граф Лозен. Он был в большом нетерпении, так как уже две недели ожидал решения своей судьбы. Он все время следил за королем и ждал знака, о котором ему говорила Монтеспан; однако его все не было, и он подумал, что либо Монтеспан сказала ему неправду, или же король утратил свое влечение к красивой женщине. На этот раз Лозен заметил, что король во все время приема оглядывался по сторонам, и подумал, что это должно было что-нибудь означать. Поэтому он не спускал взора с Людовика и скоро увидел, что взгляд короля устремлен на то место зала, где среди других дам стояла Монтеспан. Людовик вдруг обернулся, и Лозен заметил на его пальце сверкающий бриллиант, которого раньше не было. Граф тотчас же перенес свое внимание на Мотеспан и увидел, что она дважды с шумом распустила веер.

Как только Лозен заметил эти безмолвные переговоры, он тотчас же выскользнул из зала, спустился с лестницы, вышел на улицу, и, сев в наемный экипаж, отправился к Орлеанскому дворцу. Когда он входил в парк, прилегавший к нему, часы на башне пробили половину третьего.

“Я явился как раз вовремя, — сказал себе граф, — через полчаса я, наверное, узнаю все”.

Лозен отправился в темную аллею, где его встретила Лаиса, камеристка Монтеспан.

— Торопитесь, граф, — прошептала она, — если бы Вы еще немного опоздали, все пропало бы!

— Незаменимая девица! — воскликнул граф. — Вот тебе! — и с этими словами он бросил в передник горничной горсть золотых.

— Тысячу раз благодарю Вас. Но только не забудьте, граф, что я могу поплатиться головой, если только будет услышан хоть малейший шорох.

Лаиса через спальню провела графа в гостиную Монтеспан.

— Оставайтесь здесь, граф, теперь Вы сами за себя отвечаете.

Она вышла, оставив графа одного.

Лозен внимательно осмотрел комнату и увидел нишу, завешенную тяжелыми занавесами. Граф остался очень доволен избранным местом, так как даже в случае, если бы занавеси были раздвинуты, он мог бы укрываться за большой группой. Окончив свой осмотр, Лозен подошел к окну. Ко дворцу подъезжали различные экипажи, из них выходили дамы и мужчины, но короля не было. Граф вооружился терпением; он был убежден, что его ожидания не напрасны, так как ясно видел условные знаки.

Однако время шло, а никто не приходил. Наконец в соседней комнате послышались громкие голоса, и граф поспешил спрятаться за занавес.

Дверь гостиной отворилась, и в нее вошел король под руку с Монтеспан.

— Ах, как хорошо! — воскликнул Людовик. — Наконец-то я вижу Вас вне всех этих церемоний! — Он страстно поцеловал маркизу и продолжал: — Вы знаете, что я бываю счастлив только с Вами.

— Надеюсь, — со вздохом проговорила Монтеспан. — О, как многое изменилось с тех пор, когда мы впервые виделись в этом дворце!.. Я стала гораздо увереннее и смелее, но в этом виноваты Вы, Ваше величество, так как Вы избаловали меня… Но я прекрасно сознаю, что я не единственная, которую Вы балуете, а потому не позволяю себе гордиться.

Она опустила головку и хорошо рассчитанным движением бросилась на роскошный турецкий диван. Король опустился рядом с ней и, взяв ее за руку, произнес:

— Вы видите, дорогая, как меня мучают Ваши упреки; но скажите сами: что я должен сделать? Луиза готовится стать матерью, а потому было бы жестокостью отталкивать ее теперь. Я твердо решил узаконить ребенка и сделать Луизу владетельницей большого имения; может быть, это утешит ее. Но любить ее я не могу больше, с тех пор как увидел Вас.