Геологическая поэма - Владимир Митыпов

Увидев Валентина, Василий Павлович с благодушным смешком процитировал из «Ревизора»:

— «У нас и вист свой составился — министр иностранных дел, французский посланник, английский посланник и я!»

Ася хихикнула.

Не отрываясь от дела, Роман вскользь поинтересовался:

— Валя, ты что, не играешь, что ли? Самарин с безнадежным видом махнул рукой:

— А, с ним невозможно играть!

— Ну? Мухлюет? Тогда лучше б он пил!

— Память зверская, — внесло ясность начальство.

— Как это? — не поняла Ася.

— Сдается мне, все карты помнит, — принялся растолковывать Василий Павлович. — И варианты считает, вроде шахматного гроссмейстера. Так ведь, Валентин?

Тот, несколько смутясь, пожал плечами:

— Примерно…

Ася посмотрела на него с неким уважительным даже интересом.

— Но это же очень трудно, да, Валентин?

— Чего там трудно! — ревниво вмешался Роман. — Вот когда я работал в Казахстане, у нас в партии был повар. Слегка «с приветом». Голова здоровенная, а сам так себе, метр с шапкой. Но уж феномен — наливай! Дашь ему закрытый коробок — он его потрясет около уха и точняком говорит, сколько в нем спичек.

— Не может быть, — усомнилась студентка.

— Я тебе говорю! Мы сколько раз проверяли — все, как в аптеке, абсолютно непромокаемо!

— Нет, но ты понял, куда он сосну валит? — повернулся к Валентину развеселившийся Субботин. — Выходит, ты у нас тоже с этим самым… «с приветом», а?

Пока озадаченный Валентин соображал, что на это ответить, подал голос Павел Дмитриевич — его вдруг тоже потянуло поделиться кое-чем на затронутую тему.

— Помню, служил я на Дальнем Востоке, и вот у нас в части…

— Мы будем сегодня играть или нет? — нетерпеливо перебил его Роман.

— А как же! — Субботин с готовностью придвинулся к импровизированному столику.

Прораб солидно откашлялся, изрек свою обычную в таких случаях шутку:

— Так, играем на хомуты, клещи и прочие вещи!

Валентин, отнюдь не собиравшийся присутствовать в качестве болельщика, отправился в свою палатку. Его ждало уже не раз откладывавшееся дело — освежить в памяти минералогию.

К полудню, слегка угорев от всех этих породообразующих, акцессорных, драгоценных, полудрагоценных и благородных минералов, он выглянул из палатки. Серое небо. Нескончаемый дождевой шорох. Мутная дождевая мгла. Ближние горы еще различимы, но дальние отсутствуют начисто. Холодящий запах всепроникающей влаги, а отчетливо видимый сырой пар от дыхания делает весь мир вообще неуютным до знобкой дрожи.

— Обе-е-дать! — закричала в это время Катюша, звонко, как петух, возвещающий наступление рассвета. И действительно, мир в момент словно посветлел.

Обедать возле костра пожелали только любители — укрывшись с головой кто чем мог, они морщились от едкого дыма, однако упорно жались к огню. Остальные разобрали обед по палаткам.

Валентин примкнул в преферансистам. В шестиместной палатке Субботина было и просторнее, и веселее, и даже теплее, чем в собственной двухместке.

Василий Павлович, как всегда, с большим достоинством возглавлял застолье, хотя стола-то как такового не было, а каждый, держа на коленях миску, пристроился где удобнее. Начальник неторопливо черпал ложкой густое варево из консервированного борща с тушенкой и, продолжая начатый за игрой разговор, внушал Свиблову:

— Ты, Роман, сам немного виноват. Извини, конечно. Твой Панцырев-то, он посмотрел и видит — парень разбитной: «Стрелец», «в полный рост» и прочее. И что мог подумать? Столичный, мол. Хват. Своего не упустит. Небось поймем друг друга. Я — ему, он — мне. Положим, к Валентину он на таком коне ни в жись не стал бы подъезжать. И еще то учти… Тебе сколько лет-то, говоришь?

— Двадцать восемь.

— О! В двадцать девять, даст бог, будешь доктором. В такие-то годы, ай-люли!

— Ну, это еще…

— Будешь, будешь! Если дурака не сваляешь… Вот Панцырев, поди, и подумал: этот, мол, еще покажет себя. В большие человеки выбьется. Налажу-ка с ним дружбу…

Студентка хихикнула, толкнула Романа локтем:

— Слышь, большой человек, а можно мне наладить с тобой дружбу?

— Идешь ты пляшешь, — чисто машинально отвечал москвич.

— Во-во, слыхали? — почти обрадовался Василий Павлович. — «Стрелец!» Нет, не могу этого слышать. Не могу и не могу!.. — Он засопел, однако быстро успокоился. — Слышь, Роман, ну а как по-вашему, по-нынешнему, звали бы, к примеру, Владимира Афанасьевича Обручева?

— Вэ-А! — нимало не задумываясь, отрапортовал тот. — Четко и динамично — что, нет? Или вот скажу я, допустим, «Хем». И — от винта. Все ясно: Хемингуэй!.. Или «хоки»…

— А это еще кто такой?

— Хоккеисты…

— А! — Субботин, смеясь, покрутил головой, подумал, затем сказал серьезным уже тоном — Ладно, твоя словесность — это еще бог с ней. Не в том суть. Но ты уже начал делаться «нужным» человеком, заметил? И глядишь, оно чем дальше — тем пуще…

— Василь Палыч! — Роман уже ерзал от начальственного скрипа.

— А ты, паря, слухай старого бродня! — Субботин почему-то взялся вдруг «работать» под сибирского мужичка. — Мало ли чё, может, больше тебе никто такого и не скажет. Я ить, как говорится, не первый год замужем — сорок лет в геологии, шутка ль! Всякого навидался. Ты думаешь, медведя чё губит, а?

Роман недоуменно вытаращился:

— Медведя? При чем здесь медведь?

— Счас, паря, узнаешь… Вон Павел улыбается — сообразил, однако, к чему веду… Когда зимой поднимают медведя, на берлоге делают залом, слыхал? По-простому, накладывают на дыру две жердины, крест-накрест…

— Жердины, конечно, некорыстные, — вставил прораб. — Потолще то есть. И двоим держать их надо. Тоже нетрусливые мужички нужны.

— А дальше так, — продолжал Субботин. — Медведя расшевелили, он попер из берлоги, а тут — залом, препятствие. Мешает. И он, медведь, нет чтоб к черту протаранить башкой залом да вылететь наружу, — хватает лапой жердину и тянет на себя, на себя. Заминка! Тут-то его и стреляют…

Валентин засмеялся с искренним удовольствием, подмигнул Роману:

— Ты усек, паря, куда он сосну валит? Москвич сделал рассерженное лицо.

— Лады, считайте, что вы меня опарафинили. Но я возьму реванш за зеленым сукном. Кто раздает карты?..

— Погоди, картежник, — остановил его Самарин. — А чай?

— А, да! Чуть не забыли про главную радость полевой жизни.

— Так кто тут у вас выигрывает? — Валентин покосился на листок с преферансной «бухгалтерией».

— Выигрывает дружба, — сурово ответствовал москвич, собирая пустые миски, — Между прочим, ты где насобачился играть в преф? В общежитии?

— В поле. Поехал после первого курса с экспедицией академического института, вот они меня и научили, «академики». Конечно, пару раз я проиграл, а потом разобрался, что к чему, и начал обдирать их…

— И крупно ободрал? — живо заинтересовался Роман.

— Так мы ж играли не всерьез… Правда, в конце сезона, когда вышли в деревню, они организовали торжественный ужин. Как бы в честь меня, — засмеялся Валентин.

— Эх, тундра! Да я бы с этих «академиков» последние рубашки поснимал. За приобщение малолетних к азартным играм… А потом-то играл?

— Только в поле. Когда вот так же занепогодит…

— Обожди, обожди! — ухмыляясь, перебил Самарин. — А кто начальника милиции аж на триста рублей подсадил? Мне Мошкин рассказывал.

В глазах у Романа запрыгали веселые чертики:

— Ну-ка, ну-ка?

— Во-первых, там не триста было… — Валентин помедлил как бы в сомнении, потом с явной неохотой продолжил — Это когда я только-только приехал в нашу экспедицию. После университета. Еще не всех знаю. После работы пойти вроде бы некуда, не к кому… И тут вдруг как-то вечером подходит парень, точнее — мужчина, симпатичный брюнет, в модном плаще, в шляпе. А я стоял возле красного уголка — пришел сыграть в настольный теннис, а дверь на замке. Тут он и подошел. Познакомились: Михаил Мошкин, геолог из Гасан-Дякитской партии. В преферанс, спрашивает, играешь? Отвечаю: могу. Ну, тогда пойдем к одному моему другу. Пошли… Приходим, а друг, оказывается, начальник милиции. Дома у него никого — жена в отпуске, дети тоже уехали. Садимся… Я до этого играл только в большой преферанс, «академический», как его называют…

— Ну-ну, «академка», — кивнул Роман.

— А они затевают что-то другое. Какой-то «сочинский», ускоренный.

Роман неприязненно хмыкнул:

— Обдираловка…

— Я, конечно, быстренько сориентировался и… В итоге, Мишуля залетел у меня рублей на девяносто, а начальник милиции — на сто тридцать. Оба жутко заводные, вот и погорели… И ведь заставили взять деньги — я уж не рад был, что сел с ними… Через несколько дней Мошкин опять зовет к этому другу. Отыграться захотелось. Но тут уж я отказался. Подумал, к черту это — начинать работу в своей экспедиции с таких подвигов…