Геологическая поэма - Владимир Митыпов

— Значит, вы произошли не совсем по Дарвину, — съязвил Роман. — Понятно…

Он вдруг тихонько засмеялся.

— Ты чего? — полюбопытствовал Валентин.

— Да вот подумал, какая это головоломная штука — родословная. Чего там только не накручено!.. Помню, едем мы по Западному Памиру, трасса Душанбе — Хорог. И останавливаемся пообедать в одном кишлаке. Гляжу, а по улице народ ходит какой-то не такой, как до этого. Там везде были сугубые брюнеты, нормальная Азия, а здесь — половина черные, половина блондины, прямо белокурые бестии, только в тюбетейках и халатах. Что за чертовщина? С нами местный геолог ехал, он и объяснил: еще когда войска Александра Македонского проходили через эти горы, тут осел какой-то отряд — от них, говорит, и пошло вот такое разнообразие. Но только здесь, и нигде больше. Причем в одной и той же семье часть детей бывают такие, а часть — такие. Гротеск!.. — Роман вздохнул и уже другим голосом проговорил — Но вернемся к нашим баранам. Слушай, казак, тебе не пора на рандеву со своим летающим геофизиком?

— Через недельку.

— А по-моему, лучше иметь в запасе пару деньков.

— Да, — после некоторого молчанья отозвался Валентин. — Надо будет поговорить с Василий Палычем.

— Спокуха, Валя, я уже говорил. С тебя причитается.

— Ч-черт!.. Ром, я тебе так обязан…

— Что вы, какие сапоги? Просто я решил от тебя избавиться, ты нам мешаешь, мы тут с Василий Палычем такую структуру закрутим — наливай!

— Это что, все та его идея?

— Угу. А ты с ней не согласен?

— Не знаю, — честно отвечал Валентин.

— А надо бы знать! — назидательно произнес москвич. — У Василий Палыча нюх — дай боже. А тебе с твоими шарьяжами и дрейфами континентов фантазии старика, конечно, до поясницы. И напрасно. Еще не известно, как все обернется, если он окажется прав. Я не удивлюсь, если однажды его фантазии приведут к открытию чего-нибудь такого… вроде якутских алмазов…

Это прозвучало до того нелепо, что Валентин почти серьезно посоветовал:

— Иди искупнись, остуди голову.

— Спокуха, сынишка, я говорю для примера. Пока. И еще… — Роман энергично, с шумом повернулся в своем спальном мешке. — Старик, конечно, не скажет, но я усек: ему хочется оставить свое имя в истории исследования района. Представь себе разговор лет через пятьдесят или сто: «Кто впервые выделил маскитскую свиту?» — «Так Субботин же, В. П. Субботин!» Разве плохо? У старика обычная человеческая слабость, понять надо…

«А ведь он, пожалуй, прав, — подумал Валентин. — Вот как я вижу Субботина? Начальник. Любит иногда поскрипеть. Неплохой геолог… правда, взгляды немного устаревшие… Хороший человек, но это — вообще, вообще… так сказать, дистанционно, а что я по-настоящему-то знаю о нем?» И тут где-то на периферии сознания мелькнула проблеском уже возникавшая однажды мысль о стереоскопичности внутреннего зрения, но сразу же пропала, отметенная голосом Романа.

— …А вообще-то тебе не за что меня благодарить. Ничем ты мне не обязан да и не будешь обязан. К сожалению…

Валентин инстинктивно напрягся:

— Ты о чем?

— О том! — почти с раздражением отвечал Роман. — Я пока не фигура! И для Стрельца — всего лишь один из его учеников! Ну, скажу я ему, что Мирсанов-то, возможно, прав, — это же мало, ничтожно мало! Поэтому ничего тебе не обещаю и обещать не могу.

— Тогда зачем же он тебя послал сюда?

— Для меня это тоже загадка…

Наступившая тишина была недолгой, но давящей — Валентин почти физически ощущал ее тяжесть.

— Если говорить откровенно, — медленно, каким-то отчужденным голосом начал Роман, — я не готов принять мобилизм. Моя жизнь в геологии складывалась так, что я с этой проблемой не сталкивался. Как и тысячи других геологов.

— Значит, все же фиксист, — Валентин сказал это негромко, скорее для себя.

Ответом было молчанье.

— Жаль. С такой головой — и фиксист…

— Идешь ты пляшешь! — внезапно озлился москвич. — фиксист, мобилист!.. Что ты понимаешь в городской любви? Я не фиксист и не мобилист — я на стороне правды сегодняшнего дня, если тебе это о чем-нибудь говорит!

— Ну… ты дал! — Валентин даже приподнялся в мешке. — А что, есть еще правда завтрашнего дня? Правда всегда правда — вчера, сегодня, завтра. Она вечна и всевременна!

Почти выкрикнув это, он лег и, возбужденно дыша, отвернулся к стенке.

Спустя долгие, долгие минуты — Валентин подумал даже, что Роман уснул, — тот примирительно заговорил:

— Ладно, сынишка, не пульсируй. Ты прав… Вот Стрелец мне рассказывал. Дело было в конце двадцатых — начале тридцатых годов. Тогда в Нефтедаге — это в Туркмении — велись поиски нефти. Долго и безрезультатно. В тридцать первом году туда направили специальную комиссию — что, мол, они там вошкаются, найдут наконец или не найдут? Комиссия съездила, проверила и докладывает: дупль-пусто, надо закрывать лавочку. А буквально на другой день в Нефтедаге ударил грандиозный нефтяной фонтан. Море удовольствия!.. Так что, казак, присылай хоть Свиблова в единственном числе, хоть целую комиссию — без разницы. Все зависит от тех, кто вкалывает на месте. Работа — вот она, правда, а все остальное — замазка… Ты что молчишь, будто ухо приклеил?

— Я слушаю, — пробурчал Валентин.

— Ну-ну… А вот абсолютно обратный случай — это тебе специально для того, чтоб служба не казалась медом. В тридцать седьмом году в Москве проходил Всемирный съезд геологов. Событие! И вот как раз в это самое время в центральных газетах появляется победный рапорт с места: ура, найдена нефть! Вслед за этим один из наших геологических китов публикует статью, заголовок такой: «Я ожидал». А что оказалось? Какие-то деятели там, на буровой, промыли скважину нефтью — вылили туда не то бочку, не то две. А другие деятели, не разобравшись, подняли вой на всю страну. Полнейший завал! А кит как опарафинился!..

Роман засмеялся, не разжимая губ, и вроде бы мало присущая ему внезапно прорвавшаяся горечь послышалась Валентину в этом смехе. Вообще, весело уверенный в себе москвич в этот вечер, точнее — в эту ночь, был, можно сказать, как-то внутренне суетлив.

4

Увлекшись работой в тесной ущельеобразной долине, они не сразу заметили, что облик ясных с утра небес быстро и решительно изменился.

Отвесные борта долины представляли собой, по сути, одно огромное, протянувшееся на два с лишним километра обнажение. Былые геологические события запечатлелись в нем с редкой наглядностью — «будто в учебнике», как оценила Ася. По-видимому, именно это и заставило ее вдруг вспомнить, что в университете ей придется писать отчет по производственной практике. Студентка рьяно принялась фотографировать направо-налево, делать записи и зарисовки в своем личном полевом дневнике. Толика внимания была уделена и увиденному в серой стене обнажения белому пропластку, пережатому почти «на нет» через равные промежутки.

— Будинаж, — небрежно обронила Ася, щелкнула затвором фотоаппарата и помаршировала дальше.

Валентин же как-то совершенно машинально остановился. Да, это был будинаж — заурядное, вообще говоря, явление, когда в результате воздействия тектонических сил отдельные жилы или слои предстают расчлененными, похожими на гирлянды продолговатых бусин. «Так-то оно так, — подумалось вдруг Валентину, — но сходство с бусинами — это в срезе, вид сбоку. А если мысленно вынуть из породы весь этот деформированный слой, то мы увидим что-то вроде стиральной доски или… да-да, участка песчаного побережья, покрытого волноприбойной рябью…» В мозгу будто сработал контакт: волны! Именно зафиксированный в камне некий волновой процесс — вот что внезапно увиделось ему. Теснясь и толкаясь, стремглав понеслись мысли, обрывки, фрагменты мыслей. Волны… Волны давления — они все еще идут со стороны индийской таранной глыбы… И Гималаи продолжают расти… И землетрясения по всей дуге Высокой Азии… Шарьяжи, несомненно имеющие какое-то сходство с волнами цунами…

Вот эти дециметровой длины волны будинажа… И вообще, волновая природа всего сущего в мире… Взаимосвязь великого и малого.

И в это время в вышине — показалось, что прямо над головой, — по-пистолетному сухо и по-небесному могуче ударил гром. Валентин вскинул голову. Над рваным гребнем правого борта ущелья в зловещей тишине быстро вспухало иссиня-черное грозовое облако. Яростно закипая внутри самого себя, оно наваливалось с запада-северо-запада, то есть с тех румбов, которые традиционно считались здесь «гнилым утлом».

Ускорив шаг, Валентин догнал Асю, когда облако, уже вознесшееся к зениту, торопливо, словно примериваясь, обстреляло землю первыми тяжелыми косыми каплями. В мгновенье ока на белесоватых камнях как бы распустились темные звездчатые цветы. В наступившей затем глухой паузе они, высыхая, бледнели на глазах, исчезали, но тут с широким шелестящим шумом в ущелье разом, всей своей тяжкой массой низвергнулся ливень. Солнце еще продолжало светить, но мир ослеп в стеклянном сверканье густейших жгутов дождя.