Воспоминания жены советского разведчика - Галина Александровна Курьянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Побеседовав с несомненно великим Нимейером, можно теперь с полной уверенностью сказать, что мы, да, мы знакомы со всемирно известным архитектором. Правда? Мало того, даже такая кратковременная беседа мне доставила больше удовольствия, чем посиделки в доме другого гения, Дали.
На приеме по случаю открытия Посольства присутствовал и знаменитый писатель, мною обожаемый Жоржи Амаду. Он даже в 60 лет, подтянутый и импозантный, мог очаровать любую женщину, а в молодости был потрясающе красивым мужчиной, судя по фотографиям и описанию очевидцев. Тонкие, аристократичные и в то же время мужественные черты лица остались у него и в пожилом возрасте. Тогда же, на приеме, я увидела, как удивительно благороден и красив может быть мужчина даже в такую зрелую пору: прекрасная осанка, свободная легкая походка, скупая жестикуляция, спокойная приветливая улыбка. Породистое лицо излучало доброту и внимание к собеседнику. Я не побоюсь впасть в сентиментальность, так распрекрасно описывая впечатление, которое произвел на меня мой один из любимейших писателей.
Убежденный в правильности идеи коммунизма, но не догматик, он был лауреатом Международной Сталинской премии «За укрепление мира и дружбы между народами»; в Париже лично президент Миттеран вручил ему Орден Почетного легиона и Командорскую Звезду; лучший друг Ильи Эренбурга. Восхищался Шолоховым как писателем и возмущался как человеком, назвав его шовинистом, мелкой душой и доносчиком. Что-то такое там у них не заладилось на съезде писателей. Однако такими же эпитетами он аттестовал и Солженицына. Он не терпел ренегатов. Кстати, я тоже. Правда, я не замечала в творчестве Шолохова и шовинизма. Кто их поймет, людей творческого труда! Не сошлись мнениями в каком-нибудь литературном споре или оценке произведения, резко высказались о собрате-писателе – раз-два! Вот уже и враги!
Жоржи Амаду переболел сталинизмом, получил иммунитет и к коммунизму, как ко всякого рода крайностям и перегибам. Постепенно стал различать ортодоксальность и лицемерие коммунистических вождей и перестал зависеть от колебаний генеральной линии, поэтому мог припечатать верным словом лидеров и своих товарищей по партии, если разочаровывался в них. О «великом Зе» не скорбел.
Его независимая позиция подкреплялась и его независимым финансовым положением. В произведениях он ясно определяет свое личное отношение к братству и справедливости: не может быть одинаковости людей-человеков, справедливости, особенно справедливости с точки зрения вора и лежебоки. Вор, лежебока, бандит требуют поделиться. Честно же зарабатывающий свои деньги человек, никому и ничем не обязан. С какой такой стати он будет отдавать свои кровные лентяям и аферистам, проповедующим общее равенство? Жоржи Амаду, будучи богатым человеком и по рождению, много жертвовал в различные Фонды и организации, а кормился, и неплохо кормился, плодами своих трудов. А его какой-нибудь собрат поэт-писатель напишет одну-две книжки, получит «гулькин» гонорар, соответствующий труду, вот он-то и шипит, что все несправедливо, что одним лавры и деньжищи, а другим, т.е. им – засохшую фигу и такой же подсохший венок. Утверждается кредо Шарикова – все поделить! Это, простите, известная, но нелепая песня о справедливости, равенстве, братстве. А ты работай, братец, работай – вот и будешь в братстве богатых господ!
Отчий дом Жоржи Амаду, двухэтажный гранитный особняк с башенками и балкончиками, находится в Рио. Но сам он почти всю жизнь прожил в Баии, любил этот город и его жителей. Многие персонажи его произведений списаны с баиянцев, особенно с баиянок: Габриэла, Тереза Батиста, дона Флор. Сам он утверждал: «С младых ногтей я терся в гуще баиянского простонародья, впитывая его обычаи, жадно изучая его жизнь».
К сожалению, моего кумира Жоржи на этом приеме окружала такая тесная толпа почитателей и таких же обожательниц как я, что проталкиваться через плотное окружение было бы просто неприлично. Я пообожала его издали и осталась на месте. Тем более к нам подвели очередного присутствующего на приеме гостя и оставить его было бы верхом неприличия.
Писателя я полюбила еще в юности, прочитав его «Габриэллу», а потом и все остальные переведенные книги. В них он ставит женщину на высокий пьедестал, видит в каждой единственную и неповторимую, венец творения и кумир для поклонения, предмет восхищения. Причем видно, что это не писательский прием, это убеждение писателя и человека. Как же в ответ не обожать такого мужчину!? Сам он излучал всепобеждающее мужское обаяние, почти чувственную притягательность… И жаль, что мне не хватило ума не обращать внимания на какие-то там приличия и протокол, пробраться-протиснуться-протолкаться через толпу поклонников и не сказать, что я тоже его обожаю, что его поклонница с юности, как я люблю его, его книги и его героинь… Жаль.
Прием проходил дальше по накатанному руслу … Виктор Иванович с кем-то сам знакомился или предлагал познакомиться мне, что я виртуозно и проделывала: подходила ближе к намеченной для знакомства фигуре, жертве, встречалась с ней глазами, улыбалась, поднимала бокал в знак приветствия и здоровалась. Обычно, т.е. не обычно, а всегда, это были лица мужского пола, я даже не знала, кто это. Я улыбалась, они улыбались в ответ, подходили (вежливые же люди, тем более латиноамериканцы) и принимались вспоминать на каком приеме мы встречались. В принципе, на всех этих дипломатических тусовках-приемах, встречах, раутах, суаре постоянно толкутся одни и те же приглашенные, плюс-минус. В конце концов, общее место встречи, якобы, находилось. Мы заново знакомились «Muito gusto!» – «Очень приятно!» Если же человек только вежливо отвечал на приветствие, но инициативу начать разговор не проявлял, то я сама таким же образом осведомлялась, что вот мы де, кажется, где-то с вами виделись, но вот где?! Знакомились… Потом «случайно» рядом возникал муж, я его представляла новому знакомцу, а там уж его дело – раскручивать знакомство дальше или нет.
Из Бразилиа в Рио мы доехали, почти нигде не останавливаясь, кроме как на немного в Ору-Прету посмотреть на выставку изделий хиппи, но нам не понравилось. Такие «фейры» хиппи были каждое воскресенье в Рио в ближайшем парке от нашего Торгпредства, гораздо разнообразнее и искуснее: изделия из кожи, шерсти, материи, металла, раковин, стекла были яркими и оригинальными. Мы время от времени ходили на эти «фейры» с детьми просто посмотреть на продукцию – артесаната (народную) и иногда прикупить какую-нибудь ненужную, но милую вещицу.
Хиппи хоть и отрицали деньги, но кушать-то хочется, вот они зарабатывали таким образом малую толику презренного металла. Зато хиппи в Ору-Прету были более колоритные, чем в Рио: немытые, кудлатые, бородатые, одетые в какие-то немыслимые разноцветные курточки,
