Русские войны XX века - Анатолий Иванович Уткин

Первая проигранная американцами война

В середине 60-х гг., ведя «холодную войну», США стали «охранять» свою безмерно растянутую зону влияния с отчаянной решимостью. Наиболее наглядным образом это проявилось у антиподов – во Вьетнаме, – которому активно помогал Советский Союз. Америка бросила на решение вьетнамской проблемы огромные материальные силы. Численность американских войск во Вьетнаме в 1968 г. значительно превысила 500 тыс.

Почему американцы во Вьетнаме пошли на крайние меры? К началу 60-х гг. американские правящие круги зашли в тупик. В подготовленном в 1962 г. для президента аналитическом документе Совета национальной безопасности говорилось: «Значительные потери территории или ресурсов сделают для США более сложным осуществление цели создания того вида мирового окружения, какое они желают, породят пораженчество среди правительств и народов в некоммунистическом мире и вызовут разочарование внутри США». Америка не имела права проигрывать, не имела права отступать, что могло привести к подрыву национального самосознания американского народа и веры в США союзников – высокомерие здесь достигло своего пика. Такая посылка привела к нелепой и страшной в своей трагичности ситуации: вдали от американских берегов Соединенные Штаты сконцентрировали почти все, что могли, стремясь к самоубийственной цели – «ни за что не уступить», хотя отступление в данном случае означало лишь признание за вьетнамским народом того права, которое американцы считают первым и самым священным для себя, – права на самоопределение.

Советский Союз оказал значительную помощь борющемуся Вьетнаму. С 1965 г. стали прибывать советские ракетные установки, частично оградившие Вьетнам от всесилия американской авиации. Вьетнамским помощникам было приказано защищать советских офицеров «своими телами».

Только во второй половине 60-х гг. в правящих кругах США стало созревать убеждение в необходимости дифференцированно подходить к «холодной войне» – различать существенное и второстепенное, выделять действительно первостепенные по значимости для США регионы, форпосты и отделить их от зон, значение которых менее существенно. Сомнения охватили президента Л. Джонсона в феврале 1968 г., когда главнокомандующий американскими войсками во Вьетнаме генерал Уэстморленд в дополнение к находящейся в его распоряжении более чем полумиллионной армии запросил еще 206 тыс. солдат – лишь с их помощью он обещал «усмирить» Вьетнам. Но для этого нужно было призвать на действительную службу резервистов. Возникла необходимость в мобилизации в ситуации, когда непосредственно территории США никто не угрожал.

Американское общество поддерживало войну во Вьетнаме по меньшей мере до февраля 1968 г., до национального вьетнамского праздника Тет, когда Фронт национального освобождения Южного Вьетнама своим наступлением опрокинул надежды интервентов и их пособников. Фиаско 1968 г., потрясающие свидетельства очевидцев, журналистов и политиков, выступивших критиками вьетнамской авантюры, вызвали крах экспансионистской психологии. В умах американских стратегов началось просветление. Дж. Кеннан («отец» теории сдерживания) пришел к следующему выводу: «Наш престиж в глазах мира будет больше в том случае, если мы решительно и мужественно отойдем с неразумных позиций и не будем упорно преследовать экстравагантные и ничего не обещающие цели». Даже такие деятели администрации, как Р. Макнамара, начали выказывать в 1966–1967 гг. серьезную озабоченность.

Л. Джонсон оказался изолированным в кругу прежних единомышленников, и вынужден был 30 марта 1968 г. заявить об отказе баллотироваться на президентский пост во второй раз. Ошибкой дипломатии Вашингтона была переоценка американских возможностей в мире, где СССР помогал подвергшимся нападению странам.

Престиж СССР, действенно помогавшего Вьетнаму, вырос значительно. Годы вьетнамской войны способствовали политическому отрезвлению широких масс американского народа, еще убежденных в необходимости «холодной войны». Но отрезвление шло медленно.

Застой

Можно смело сказать, что между 1965–1985 гг. КПСС радикально изменила свой характер. Теперь в нее входили более половины граждан, имевших среднее образование, членство в партии перестало походить на участие в революционной организации. Складывалось впечатление, что партия продолжала следовать своему стилю указаний на индивидуальную и коллективную ответственность – понятия, которые католические святые и пророки протестантской этики, совместно с королями и парламентами и всей совокупностью добровольных гражданских ассоциаций, а также (не следует забывать) совместно с войнами и победами, вводили в подсознание «капиталистического» общества (и что до сих пор, несмотря ни на что, держит его вместе). Одна цивилизация стала смело пользоваться терминами другой.

При Брежневе, в долгий, необычный для русской истории период мира, на передний план неизбежно вышли как лучшие, так и худшие национальные черты: сердечность, дружеская лояльность, человеческая мягкость, отказ от жесткости и открытого насилия, неэффективность, пьянство, пассивность, двуличие, сугубая приверженность потемкинским деревням.

Модернисты брежневского разлива не увидели «вызова Запада» как исторически сложившегося цивилизационного обгона остального мира, для них все дело заключалось в ускоренном развитии науки (которая интернациональна) и максимально быстром внедрении достижений науки в жизнь. В первые послевоенные десятилетия резкое изменение технологии, среды, обстоятельств жизни было названо в Западной Европе «американизацией». Но как назвать тот же (пусть более медленный) процесс в остальном мире, в частности в России? Никакого термина, кроме «модернизации», не было найдено, и светлая вера в конечное глобальное улучшение, основанная на победе технологии над идеологией, составляла основу перспективного видения тех, кто рассматривал конфликт России и Запада, конфликт первого, второго и третьего миров в широкой перспективе модернизации.

Модернистской точке зрения был свойственен сугубый исторический оптимизм, видение общего перехода от традиционализма к модернизму как магистрального пути исторического развития, убежденность в том, что у каждого государства (даже только что образовавшегося) есть достаточный потенциал для броска к модернистскому будущему, для уверенного подключения к мировой экономике и наиболее передовой демократии, создания царства закона и всеобщей образовательной революции, оставляющей традиционность музеям, а религиозную убежденность – церковным учреждениям. Наука не знает границ и космополитизирует элиты всех стран, создавая планетарное сознание и «общий язык».

Эмоциональная буря, поднятая «холодной войной», представила мировой конфликт России и Запада в неверном свете – как столкновение тоталитаризма с демократией, в то время как на самом деле это была исторически обусловленная враждебность догоняющего и догоняемого, враждебность боящегося за свои позиции Запада и стремящихся ускоренно модернизировать свое общество «нетерпеливцев», революционеров – (по нисходящей) от Ленина до Брежнева.

Когда-нибудь историки выразят неизбежное недоумение по поводу смертельной вражды двух обществ, одно из которых охраняло свои идеалы, а другое