Беллона - Елена Крюкова

Хедда и пикнуть не успела, как доктор Штумпфеггер уже сделал ей укол. Очень быстро, умело. Он выхватил шприц из стальной коробочки быстрее молнии. Тонкая игла вошла в кожу, как в масло.

- Ну как? - спросил доктор и криво подмигнул малютке Хедде. - Ведь ничего не почувствовала? Ничего?

Хедда хлопала ресницами. На ее лице отражалось искреннее изумление. Она округлила ротик, будто хотела воскликнуть: "О!" И развела руками. И улыбнулась.

Мы все захлопали в ладоши искусству доктора.

Все? Не все. Все захлопали, а я нет.

Я не могла. У меня онемели руки. И все внутри похолодело.

Я чувствовала холодную маму и холод внутри себя. Вцепилась себе в локти. Коленки подскакивали к подбородку. Я ссутулилась на кровати. Мама села на кровать рядом со мной. Она очень прямо держала спину. Она задрала вверх подбородок.

Она не смотрела на меня. Смотрела мимо меня.

А ее рука легла мне на спину, и прожгла меня морозом до кости, до хребта.

Другая мамина рука лежала у нее на коленях. И сжимала кошелечек с косметикой.

Наша мама всегда красиво подкрашивалась, мазала лицо кремами, и поэтому лицо у нее было всегда гладкое и молодое.

Наша мама молодая, красивая, душистая, родная, лучше всех на свете.

Отчего так замерзла она?

А может, это не мама. А кто-то, кто ею лишь притворяется.

От этой мысли мне стало очень плохо, меня затошнило, и я опять прижала руку ко рту.

А доктор Штумпфеггер уже сделал укол Хольде. Хольда сама смело протянула ему голую руку: пожалуйста! Мне не жалко!

- Большое спасибо, - прошептал доктор, ловко выдергивая иголку из кожи.

Он дал Хольде вымоченную в спирте ватку, и Хольда, смеясь, прижимала ватку к месту укола, а потом отнимала и всем нам показывала: глядите, никакой крови нет! И не больно!

- Ну ведь не больно? - ледяным голосом сказала мама, когда доктор делал укол Хельмуту.

Брат помотал головой. Растянул губы в улыбке.

И я поняла: все враки, ему больно, но каждый это скрывает, каждый не хочет ударить в грязь лицом!

Вруны. Все вруны. Все обманщики.

И наша мама тоже. Наша мама.

"Наша мама врет", - повторяла я себе с ужасом, а в это время руку для укола подставила сначала Хильда, потом малютка Хайди. Мама зажала Хайди между своих колен, и Хайди вскрикнула:

- Мама, у тебя коленки холодные! Ай!

Доктор, продолжая улыбаться, как Щелкунчик, сделал малышке Хайди, нашей самой маленькой, укол -- и в шутку легонько ударил ее пальцем по носу: ай, смелая девочка! Хайди подула на свою кожицу. Исподлобья глянула на доктора.

- А ведь немножко больно, - задумчиво сказала она.

Я хотела убежать. Было уже поздно. Зачем я ждала! Надо было вставать и бежать, пробираться через все их колени, юбки, штанишки, туфли, сапоги. И куда бы я убежала? Это же бункер. Мы все заперты здесь. Наверху идет война. Там убивают. А мы здесь живем.

- Мама! Не надо, - сказала я.

Мамино лицо скривила никогда не виданная нами усмешка. Это было не мамино лицо. Так скалились ведьмы на рисунках в книжке "Сказки братьев Гримм".

Я вскочила с кровати.

- Надо, - жестко сказала мама и схватила меня за локоть, и заставила сесть. - Надо. Это не больно.

Я выворачивала локоть. Плакала. Я крикнула:

- Не надо! Не надо! Пожалуйста! Не надо!

Я все поняла, что они хотят с нами сделать. Что уже сделали. Мама и доктор. Доктор и мама.

Я била маму кулаками. Шлепала ладонями по ее красивой прическе, и ее шиньон растрепался, и русая, с легкой рыжиной, прядь повисла вдоль бледной щеки. Доктор Штумпфеггер сжал зубы. На его скулах вздулись и катались под кожей желваки. Он поправил себе очки указательным пальцем. У него на носу блестели капли пота.

- Хельга! - крикнула мама. - Прекрати!

И она залепила мне пощечину. Со всего размаху.

- Хельмут! Помоги! Подержи ее!

Бац! Моя щека горела. В голове загудело. Я на миг ослепла. Ничего не видела от слез. Слезы заволокли мне весь мир. От мира остались лишь одни слезы. Только слезы.

И они все никак не вытекали из глаз.

Слепые слезы. Слезы вместо глаз.

Меня держали за руки мама и брат. Доктор делал мне укол. Мне было очень больно, но это было уже все равно. Я знала, что это за укол. А они, все они, мой брат и сестры, еще не знали. Никто не знал. Только я.

- Вот видишь, - сказала мама, и ее голос хлестнул меня мокрой ледяной веревкой, - и ничего нет страшного. Ничего.

Я проглотила соленый ком, мои глаза выкатились на кружево платьица двумя громадными слезами, и я снова стала видеть всех.

- Витамины очень полезные! Вы сейчас, после укола, должны лечь и постараться заснуть! Немножко поспать! Набраться сил! Вы живете в бункере, - голос мамы таял, истончался, исчезал вдали, - здесь нет никакого... свежего... воздуха... и вы...

Дальше я уже ничего не слышала. Я странно, легко и прекрасно, выскользнула из своего сонного, тяжелого тела и взмыла над нарами, над простынями, взлетела высоко, под потолок, под ярко горящий плафон. Оттуда, сверху, я видела, как наша мама вытирает себе лицо ладонями, будто умывается. Я слышала глухой тусклый голос доктора Штумпфеггера:

- Сейчас они уснут.

Я слышала голос мамы:

- Да они уже спят. Сколько они еще проспят?

- Примерно час.

- Тогда надо торопиться.

Мама, стоя очень прямо, как солдат на плацу, щелкнула замком и раскрыла красивый кожаный кошелечек. Высыпала из него на ладонь шесть помад в золоченых цилиндрах. Зачем она принесла сюда помады, детки же не красятся взрослыми красками, удивленно подумала я, и тут мама протянула руку с помадами доктору и сказала, кусая губы:

- Нет. Я не могу.

А доктор вдруг сморщился, у него лицо стало похоже на гриб сморчок, и затряс головой, и тоже сказал:

- И я не могу!

- Но я же мать, - хрипло прошептала мама.

- А я никогда не убивал детей, - прошептал доктор.

- Ну хотя бы подержите ампулы, - сказала мама.

Сверху, из-под потолка, я хорошо видела, как мама сначала подошла к нашей младшенькой, к Хайди. Хайди сладко спала, разметавшись, обе ручки закинула за затылок. Локоны вились по подушке. Доктор беспомощно стоял с золотыми цилиндрами в горсти. На стуле лунно светилась стальная коробочка с пустыми шприцами. Мама взяла из рук у доктора одну золотую помаду, открыла цилиндр. Внутри была на яркая помада. Мама вынула ампулу. Поглядела на просвет. Сжала губы. Вместо губ у мамы на лице вилась тонкая страшная нить. Мама всунула ампулу в ротик Хайди. И потом положила одну руку на лоб Хайди, а другой взяла Хайди за подбородок. И сжала ей челюсти, как сжимают собаке, когда дают ей лекарство от глистов, я видела. Блонди такое лекарство давали. Хайди дернулась раз, другой и застыла.