Лермонтов: Мистический гений - Владимир Бондаренко

Зато и слава была у Пятигорска. Всякий туда норовил. Бывало, комендант вышлет к месту служения; крутишься, крутишься, дельце сварганишь, — ан и опять в Пятигорск. В таких делах нам много доктор Ребров помогал. Бывало, подластишься к нему, он даст свидетельство о болезни, отправит в госпиталь на два дня, а после и домой, за неимением в госпитале места. К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал.

И слыл Пятигорск тогда за город картежный, вроде кавказского Монако, как его Лермонтов прозвал. Как теперь вижу фигуру сэра Генри Мильс, полковника английской службы и известнейшего игрока тех времен. Каждый курс он в наш город наезжал".

В. И. Чилаев рассказывает: "Первую ночь по приезде в Пятигорск они ночевали в гостинице Найтаки. На другой день утром, часов в девять, явились в комендантское управление. Полковник Ильяшенков, человек старого закала, недалекий и боязливый до трусости, находился уже в кабинете. По докладе плац-адъютанта о том, что в Пятигорск приехал Лермонтов со Столыпиным, он схватился за голову обеими руками и, вскочив с кресла, живо проговорил:

— Ну, вот опять этот сорвиголова к нам пожаловал!.. Зачем это?

— Приехал на воды, — отвечал плац-адъютант.

— Шалить и бедокурить! — вспылил старик. — А мы отвечай потом!.. Да у нас и мест нет в госпитале, нельзя ли их спровадить в Егорьевск?… А?… Я даже не знаю, право, что нам с ними делать?

— Будем смотреть построже, — проговорил почтительно докладчик, — а не принять нельзя, у них есть разрешение начальника штаба и медицинские свидетельства о необходимости лечения водами…"

Жаль, не выполнил А. А. Столыпин своего предназначения следить за своим родственником. Может, и пошло бы всё по-другому? А может, уже чувствовал Михаил Лермонтов надвигающуюся смерть, только думал, что она ждет его на войне, решил немного отвлечься от дурных мыслей, с которыми в бой идти никак нельзя, тогда уж точно убьют. Вот и довеселился со своим Мартышкой, коего вплоть до смертного выстрела всерьез, как недруга, не воспринимал.

В игре, как лев, силенНаш Пушкин Лев,Бьет короля бубен,Бьет даму треф.Но пусть всех королейИ дам он бьет:"Ва-банк!" — и туз червейМой — банк сорвет!

Всегда мешала Михаилу Лермонтову лишняя самоуверенность. Вот и в картах всё надеялся своим тузом червей банк сорвать, но, как говорят, вечно проигрывал и довольно крупные суммы. Просто, в отличие от Мартынова, он ни в малейшей степени никогда не позволял себе жульничать, не был шулером. И дуэль печоринскую в жизни переиграл совсем не так. Тоже с товарищеской наивностью отказался стрелять в своего противника. Думал, и тот откажется. Лишь перед его выстрелом увидел его глаза и понял: вот она, смерть.

Он уходил в этот период от своих грустных мыслей в бешеные скачки на лошадях, в игры, которыми раньше совсем не увлекался, в приезжих барышень.

На самом-то деле его все любили таким, каким он был. Все поздние сочинения о злобном карлике высосаны из собственных предположений.

Любили генералы, любили сослуживцы, любили женщины. Не любил императорский двор и не любили завистники.

Увы, нынче больше прислушиваются к записям завистников, а надо бы читать мнения простых его однополчан. Η. П. Раевский пишет: "Любили мы его [Лермонтова] все. У многих сложился такой взгляд, что у него был тяжелый, придирчивый характер. Ну, так это неправда; знать только нужно было с какой стороны подойти. Особенным неженкой он не был, а пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел, но с людьми простыми и искренними и сам был прост и ласков. Над всеми нами он командир был. Всех окрестил по-своему. Мне, например, ни от него, ни от других, нам близких людей, иной клички, как Слёток, не было. А его никто даже и не подумал называть иначе, как по имени. Он хотя нас и любил, но вполне близок был с одним Столыпиным. В то время посещались только три дома постоянных обитателей Пятигорска. На первом плане, конечно, стоял дом генерала Верзилина. Там Лермонтов и мы все были дома. Потом, мы также часто бывали у генеральши Катерины Ивановны Мерлини, героини защиты Кисловодска от черкесского набега, случившегося в отсутствие ее мужа, коменданта кисловодской крепости…"

Даже шум он производил, думаю, осознанно, предваряя нынешний пиар. И добился же своего, его как поэта к лету 1841 года уже знала вся Россия!

Цельная, единая, самобытная личность. "Над всеми нами командир был", — писал Η. П. Раевский. "Всякий раз, как появлялся поэт в публике, ему предшествовал шепот: "Лермонтов идет!" — и всё сторонилось, всё умолкало, все прислушивались к каждому его слову, к каждому звуку его речи", — утверждает поручик Куликовский…

Очень быстро он овладел и салоном Верзилиных. Был зван на все вечера.

Да и стихи в свободное от ванн и гуляний время у него выходили все более значимыми.

Впрочем, это уже шла другая жизнь. Веселье и шум отодвигались, поэт погружался в свой небесный мир, выходил на встречу со звездами.

В небесах торжественно и чудно!Спит земля в сиянье голубом…Что же мне так больно и так трудно?Жду ль чего? жалею ли о чем?

Вот и повстречался ему в салоне Верзилиных отставной майор, неудачник и пошляк, давний его приятель и давний его тайный завистник Николай Соломонович Мартынов. Впереди его ждали дуэль и вечность. Всемирная любовь и всемирная слава.

"Но Соломонов сын…"

В 1841 году Михаил Лермонтов написал шуточную эпиграмму на Николая Мартынова:

Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон,Но Соломонов сын,Не мудр, как царь Шалима, но умен,Умней, чем жидовин.Тот храм воздвиг, и стал известен всемГаремом и судом,А этот храм, и суд, и свой гаремНесет в себе самом.

Николай Соломонович Мартынов и на самом деле поражал многих своей самовлюбленностью, не интересовался ничем, что не входило в его мир. Нес всё в себе самом. С юности он собирался поразить всех своими достижениями, мечтал о высокой карьере, генеральских погонах, был уверен в своих литературных дарованиях, собирался покорять сердца красавиц. Познакомились Лермонтов и Мартынов, скорее всего, еще в детстве. Рядом с Тарханами находилась у Нижнеломовского монастыря усадьба Мартыновых. В книге "Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева", изданной в вольной типографии Федора Любия в 1809 году, пишется: "Потомки Киреевых, Мансыровых и Мартыновых связаны с Арсеньевыми дальними родственными узами"… Позже они встречались в своих подмосковных имениях, расположенных недалеко друг от друга (Середниково и Знаменское), но сблизились в юнкерской школе, потому что Николай Соломонович, достаточно образованный юноша, обладающий литературным вкусом, почувствовал высокое дарование своего сверстника, но пока еще был уверен и в своем тоже.