У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

– Егор, ну как тебе? Что сам расскажешь для начала? – спросил Степан ведомого, когда проводившее разведчика «до хаты» звено приземлилось и, передав разогретые вылетом машины механикам, летчики отошли далеко в сторону, покурить. Парень молчал. Папиросный дым был сладким, на душе сразу посветлело. Десять минут на разбор ошибок в паре, еще пять – в звене.

– Я почти не видел ничего, – наконец признался сержант. – Все как в туннеле было. Туннель, вокруг серая муть и в середине – хвост «двадцать третьего».

– Молодец! Просто молодец! – хлопнул Ефимова по плечу командир звена. – Именно так и должно быть в первом вылете. Ровно так! В пятом, если все нормально, начинаешь видеть все окружающее, пусть хоть пунктиром. Дальше можешь уже воевать. Понял?

– Да, неплох, – согласился Степан. – Нормально. Егор молодцом. Еще думать чуть побыстрее, и можно надеяться на лучшее, в общем. А то я как дам руля, он еще почти секунду прямо летит, и только потом маневр начинает. Так нельзя, сержант. Секунда – это в небе очень много. Очень. За секунду один ствол MG-131 выпускает знаешь сколько пуль? Пятнадцать!

Покивав, командир звена ушел со своим ведомым к «штабу» – заполнять формы и узнавать новости, планы командования полка на день. Степан задержался буквально на минуту – подбодрить молодого пилота, явно принявшего близко к сердцу его последнюю фразу. Он слишком хорошо помнил себя таким же, две недели как пришедшим в полк, зеленее зеленого. Его тоже берегли сколько могли. И тоже кинули в бой, когда стало совсем никак, когда на счету был каждый боец, каким бы зеленым он ни был. А ведь «Як-1», на котором полк действовал аж до осени сорок второго года и на котором начал воевать он, было пилотировать легче, чем «Лавочкин»!

– Ладно, считай, что тебе повезло, – заключил он. – Боя не было, и то хорошо. Фоторазведчик уцелел – еще лучше. Задача выполнена. Плюс час в летной книжке. Плюс очки опыта. Пошли?

Они зашагали за уже ушедшими далеко вперед старшим лейтенантом и его ведомым. Идти было недалеко, но к моменту, когда присоединились к остальным, Степан снова испытал чувство, что то ли сходит с ума, то ли даже уже сошел. И, более того, в этот раз это заметили со стороны. Беседующий со штурманом полка командир звена перевел взгляд на лейтенанта Приходько и осекся.

– Что, Степа? Голова опять кружится? Чего ты?

Степан посмотрел на старшего лейтенанта осоловело.

– Не… Я ничего…

Он сумел быстро справиться с собой, изобразив бодрый взгляд, готовность к подвигам и все такое. Не так уж и сложно это было. Не так уж, оказывается, трудно скрыть от верных боевых товарищей, что ты не знаешь, кто говорит твоим языком.

Что такое «очки опыта»? Откуда это взялось? Очки бывают на глазах у пожилых людей, у инженеров или ученых. Или, например, у писателей. Летчиков с очками не бывает и быть не может. Еще очки, конечно же, бывают в игре. В турнирах футболистов и шахматистов, как их печатают во всех газетах. Очки бывают в боксе, это он тоже знал. Но при чем здесь все это и то, что сержант успешно вернулся из своего первого вылета? Бред… Хорошо хоть то, что сержант наверняка воспринял сказанное как жаргонное выражение, употребляемое среди своих. Таких было много, и любой молодой боец тратил недели, чтобы узнать такие новые слова и обороты, зачастую не используемые вообще нигде, кроме конкретного полка. Они рождались сами собой и иногда исчезали бесследно с погибшими, а иногда оставались на долгие месяцы. Не угадаешь.

Второй вылет тоже оказался почти простым. Почти – потому что стоил Степану промокшей от пота гимнастерки. В этот раз они сопровождали штурмовики на «побудочный» удар по только-только обнаруженному авиаразведкой пункту заправки ГСМ километрах в двадцати за линией фронта. На земле приходящаяся на эти сутки фаза сражения еще едва разворачивалась в полную силу, и был шанс поймать немцев «со спущенными штанами»: полсотни танков в окружении пузатых автоцистерн, полные шланги там и тут, технические машины, куча тыловиков, без которых танкисты не могут воевать дольше пары дней.

Предвкушая эффективный удар, командование вложило в него полный полк «Илов» и не пожалело истребительного прикрытия. Но не выгорело: пункт заправки оказался пустым. Фактически от него остался один хвост: уползающая длинная колонна разномастных автомобилей и следы траков на истерзанном пятачке земли, покрытом пятнами масла, отчетливо видимыми в свете утреннего солнца даже с их высоты.

Ведущий штурмовиков дал пару расширяющихся кругов, надеясь засечь отползшие танки, но без толку – те как сквозь землю провалились. А нагруженный полк – слишком лакомая цель для истребителей, и командир предпочел синицу в руках. Штурмовики с одного захода начисто разделали порожнюю автоколонну, сбросили остатки бомб на разбежавшихся шоферов и техников и снова собрались в компактный и гибкий строй, ощетинившийся изготовленными к стрельбе крупнокалиберными пулеметами, – не подходи.

Интересно, что за всем этим наблюдала четверка «худых», которых немцы держали в небе – задержавшееся над объектом звено прикрытия. Связываться со сводной эскадрильей «Лавочкиных» они не стали – покрутились выше и ушли, наверняка злорадствуя в душе.

На земле Степан мрачно поглядел, как его молодой ведомый буквально подпрыгивает, рассказывая товарищам о своих переживаниях. Он дал ему минуту, затем рявкнул сзади над ухом, выдал что положено. «Разрешите получить замечания» вылились в пять минут гавканья и предметного разбора каждой сделанной им ошибки. Комзвена и комэска смотрели со стороны очень одобрительно и не вмешивались.

На деле же Степану было довольно худо. Почти весь вылет, точнее, где-то последние две его трети, ему непрерывно хотелось бросить товарищей и сбежать. Банально уйти в пикирование, набрать скорость и на полном газу, а то и на форсаже пойти на свою сторону фронта: лишь бы подальше от трасс работающих по штурмовикам «эрликонов», лишь бы подальше от хищных теней «худых» в паре километров выше, под самой кромкой облачности. Кстати, еще до этого, до появления страха, ему мешало чужое любопытство. То есть он поднял машину в воздух, сколько-то минут они шли по маршруту, он держал строй, следил за ведомым, наблюдал за обстановкой в воздухе – в общем, делал все, что требуется. И одновременно кто-то внутри него с детским изумлением на все это смотрел. Иногда поворачивал голову, чтобы лучше было видно, а иногда пытался рукой в перчатке протереть глаза, как бы не веря в происходящее. Собственно говоря, именно это бредовое «любопытство» чужой половинки в его собственной голове и позволило Степану справиться с тем, что настало потом. С желанием немедленно бросить всех и спасать себя от того страшного, что происходит вокруг и что вот-вот начнет происходить. Сейчас, немедленно, не думая ни о чем. И еще – «позвонить отцу», чтобы тот все это взял под контроль…

Именно последняя фраза и спасла Степана от того, чтобы впасть в панику самому. Причем не от вида четверки «Мессершмиттов» выше над собой! Видал он такое, и во много худших соотношениях, и не струсил ни разу. А именно от того, что пришла душевная болезнь; от страха перед тем, что в нем поселился другой, чей-то иной разум.

Возникшее поначалу любопытство и накатывавший потом какими-то неравномерными волнами страх были обезличенными – просто фон к тому, что он испытывал сам. А вот про «позвонить» он разобрал слова, уже совершенно членораздельные. И тоже чужие, не свои. Причем такие бредовые, что это его даже как-то отрезвило, позволив воспринимать вопли ужаса и бессловесные требования проще. Отделить их от себя, от своего разума. Хорош бы он был, если бы сбежал из неначавшегося боя, и рассказывал после на земле, что так поступить его убедил бессвязный ужас в голове – чужой, бубнящий, неразборчиво умоляющий голос. Даже не особисту объяснять такое было бы страшнее всего и даже, между прочим, не полковому военврачу! А своим же ребятам – от ведомого до механика и оружейников. И он знал прекрасно, что бы они подумали. Что, трудно было свихнуться на войне? Да проще пареной репы! Только первое, что придет ребятам в голову, – это то, что лейтенант Приходько струсил, и лишь потом все прочее. Так что сперва свихнувшийся кусок его мозга должен подрасти, а то слаб пока. Ишь ты, «отцу позвонить». Куда? На полевую почту?

Отец Степана воевал где-то севернее, то ли на Волховском, то ли на Карельском. Точно он не знал, только угадывал что-то из пропущенных искушенной цензурой намеков в редких письмах. Отец строил ДОТы и ДЗОТы, рассчитывал объемы земляных и бетонных работ, превращаемых руками тысяч людей в рубежи обороны. Что такое «позвонить отцу», он знал, кстати говоря, отлично. В этом был свой особый шик: после работы набрать номер отцовского отдела из уличного автомата и громко, чтобы все слышали, попросить к трубке «инженера Приходько», сказав, что «старший сын звонит». Раньше, до войны. А сейчас…