У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Иконка. «Проверка наличия обновлений». «Играть».

Полк провел день на равных. Начиная с середины дня командование перестало путать немцев и самих себя и бросило на прикрытие штурмовиков и пикировщиков «Яки», оставив «Лавочкины» 13-го Сталинградского ИАП заниматься их прямым делом – борьбой за господство в воздухе на средних высотах. Выше трех тысяч метров и до самого потолка работали «Аэрокобры» американского производства, сшибавшие тех немцев, кто по дурости или отсутствию альтернатив выходил из свалок вверх. Но ниже, где работали штурмовики, основные трудяги войны, «Кобры» становились откровенными «утюгами». И именно туда, за ними, и лезли почти все немцы.

– Молодец, – подошедший тяжелой, разболтанной походкой комэска обнял сначала лейтенанта Приходько, потом его ведомого. – Молодцы. Выручили. Не дали ему меня скушать. Спасибо. С меня причитается.

– Потом причтется с тебя, – тепло произнес Степан. – После победы – или хотя бы как тише станет.

– Я не забуду.

Комэска кивнул серьезно, будто это обещание что-то значило. Впрочем, возможно, так оно и было. Боевые летчики любили «тянуть нитки» к будущим, иногда отдаленным событиям, к будущей жизни. Сделать что-то, отдать долг. Потом, позже. Обычно безлично: не послезавтра, даже не через неделю, а потом. На переформировке. Когда ливни хлынут – «Знаешь они здесь какие?». После войны.

«Лавочкин» с новым форсированным мотором был хорош на всех рабочих высотах, хотя опытные летчики чувствовали, как он уступает «Якам» у самой земли, ниже тысячи метров. В полдень группу из восьми машин – фактически всю эскадрилью – подняли расчищать воздух от немецких истребителей перед ударом штурмовиков по острию вражеского танкового клина, медленно ползущего на север.

Окутанный огнем и дымом железный поток впитывал летящую на него со всех сторон сталь, как какой-то несусветный дракон. Искрясь рикошетами, вспыхивая чадными бензиновыми кострами, сверкая проблесками неслышимых на высоте выстрелов танковых пушек и пулеметных очередей. Оставляя за собой перепаханные, пропитанные горячей человеческой кровью позиции пехоты и противотанкистов. Было пока незаметно, чтобы он потерял хотя бы часть своей силы, но многие десятки костров, отмечавшие путь немецкого удара, не оставляли сомнений: немцы платят.

Клубок воздушного боя над танковым клином, затянутым пронизанным трассами дымом, раскручивался непрерывно. Он как будто дышал, ворочаясь влево и вправо, иногда потягиваясь вверх и снова растекаясь вниз и в стороны. Обе стороны швыряли в небо сотни бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей, стягивая к критическому участку фронта все возможные силы. Восемь «Лавочкиных» могли потеряться в воздушном сражении такого масштаба, если бы оно не состояло из десятков схваток именно таких и более мелких групп, остатков звеньев, вырванных из строя пар, даже отдельных машин.

– Пал-лучи, сволачь!..

– Игорь, Игорь, добей его! Добей его, суку!

– Братцы, прикро… Ох…

– Ja, ich habe eine!

– Мама! Мамочка! Не-е-ет!!!

– Achtung!

Увидев творящееся в воздухе и внизу, Степан натурально озверел. Мешанина слов на немецком и русском, мешанина говоров и акцентов – украинского, берлинского, грузинского, одесского, венского, сибирского – все это окутало его, как огромное облако. Ведущий группу капитан успел набрать высоту и не потерял в творящемся в эфире месиве голос девочки с наземного поста наведения, выведя свою восьмерку прямо на спину крупной группы «лаптежников», тянущих свой курс к позициям одного из ИПТАПов. В очередной раз кинув взгляд вправо и за спину, на сержанта-ведомого, Степан бросил «Лавочкина» в атаку плечом к плечу с командиром эскадрильи, и четыре двойки распороли строй пикировщиков наискосок сдвоенными парами трасс, как рвут холстину.

Прикрытие у немцев было, но «Мессершмитты» дрались с теми, кто вступил в схватку на какие-то минуты раньше. Удар пикировщиков мог значить на поле боя так много, что каждый из командиров расставлял приоритеты совершенно правильно. Они сбили двоих в первом же заходе, и те закувыркались вниз, разваливаясь на части в падении, еще до удара о степь. Капитан поднял группу в боевой разворот – и вот тут их все же перехватили немецкие истребители прикрытия. Воя от злобы, Степан смотрел, как сбивают замыкающего их группы. Но они уже заходили по второму разу. Стрелки «Юнкерсов» отбивались как могли, и только дурак будет недооценивать возможности даже одного оборонительного пулемета. Уцелевший ведущий замыкающий пары советских истребителей отвернул, пошел в лобовую на настигающие их «Мессершмитты». И как раз в этот момент нос «Ла-5» двинул вниз, а прицельная марка легла на крайний в строю пикировщик, и весь мир свелся именно к нему.

Немец был окрашен сверху в очень темный зеленый, почти черный цвет, с какими-то серыми и желтыми полосами и зигзагами. Стрелки и этого, и соседнего «Юнкерсов» били именно в него, и, не выдержав напряжения, Степан закричал без слов, ожидая, готовясь получить раскаленную каплю в лицо, в грудь, в живот. Но все равно он выждал еще почти целую секунду, пока «Ла» разгонял свое тело через пронизанный пулями воздух. Огонь он открыл лишь метров с полутораста, попал снопом своих трасс точно в корень крыла левому «лаптежнику», и того, вспыхнувшего, закрутило в воздухе волчком. Остальные сломали строй и начали сбрасывать бомбы куда попало.

Снова полуоборот головой вправо, одновременно с выходом в боевой разворот: да, сержант еще жив, держится сзади и сбоку на почти верной дистанции. Потом в ушах кто-то крикнул, и Степан, бросив мгновенный взгляд в сторону, успел увидеть, как черный долговязый «Мессершмитт» падает на зависшую в верхней точке горки «двадцатку» – истребитель командира эскадрильи. Командирского ведомого нигде не было, и Степан кинул свой собственный истребитель вперед и вниз, открыв огонь со слишком большой дистанции, но понимая, что нельзя терять никакой, ни самой малейшей доли секунды.

Немец обернулся, они столкнулись с ним взглядами, и время как будто остановилось: Степан очень четко прочитал спокойное, деловитое, полностью лишенное азарта решение на лице темноволосого мужчины средних лет, вокруг кабины которого мелькали обрывки трасс двух его ШВАКов. Немец дал вверх и тут же сработал педалями, с креном выходя из-под огня. Уже через секунду догонять его было поздно. Все, их бой кончился. Капитан увел группу в сторону от самого густо замешенного участка общей схватки, сверху мелькнула разгоняющаяся на нисходящей половине «качелей» пара «Аэрокобр» с белыми носами: выход потрепанной группы прикрыл кто-то из гвардейцев.

Машина капитана была продырявлена, но не критично, и в воздухе держалась хорошо. Но на посадке, через долгие минуты переживаемого Степаном страха оттого, что патронные ящики пустые или почти пустые, а их осталось пятеро из восьми, комэска пошел садиться первым, вне очереди. И сел, не выпуская закрылки, опасаясь, видимо, за какой-то из них. Если один закрылок выходит, а второй нет, то может перевернуть… Скорость была большая, но он удержался, и Степан облегченно вздохнул. Его тревожило другое: тот голос, крикнувший ему смотреть, – он был не по радио, а прямо в кабине. И был знакомым. И вот теперь они сели, сделали все нужное, разобрали вылет. Вооруженцы и прочий народ готовил машины к следующему вылету, а они брели к «штабу» – заполнять формуляры и узнавать счет.

– Три пикировщика «Ю-87» стандартного типа, не штурмовые. Один истребитель «Ме-109». Стопроцентное подтверждение наземными постами и «соседями». В сводке будет к вечеру. Молодцы.

Командир полка смотрел на них серьезно. У него как раз была пауза, и он мог себе позволить потратить минуту на офицеров и сержантов, давших полку результат. Степан обернулся на бледного сержанта Ефимова, лицо которого было изборождено дорожками высохшего грязного пота. Тот кивнул и вымученно улыбнулся.

– У нас два выпрыгнули… И один безвозвратно. Вечером помянем. Про Иванова слышали?

– Которого?

– Младшего. Который с усами был. Не слышали, значит…

Командир полка кивнул и отвернулся, давая понять, что разговор закончен. Обменявшись взглядами, они отошли метров на двадцать и достали еще по папиросе. Курили молча. Потом Степан привел сержанта обратно к машинам, равнодушно выпил воды из валяющейся на парашютах фляги и прилег в сторонке.

В позапрошлые пятнадцать минут сна он «включился» в чужое сознание почти полностью. Как, наверное, шпион включается в перехватываемый проводной разговор. До этого так четко видеть и слышать не получалось: мелькание образов, мелькание слов – одна ерунда. Это очень утомляло, и отдых пропадал впустую. А между тем именно эти маленькие кусочки сна, по десять-пятнадцать минут каждый, были главным, что позволяло восстанавливать работоспособность до того, как не закончится день.