У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Морщась от раздражения, Игнат вышел из «Одноклассников» и ткнул курсором в иконку игры, которая точно отвлечет его на час или три. Заставит забыть красивое лицо этой суки, посмевшей так спокойно счесть себя выше его.

Пискнул динамик, экран мигнул и развернул яркую заставку с набирающим высоту «Хейнкелем» на фоне пылающего с носа до кормы авианосца. И в эту секунду Игнат вспомнил все, что ему приснилось ночью. И, не сдержавшись, закричал в полный голос.

Степан проснулся, как только его тронули за плечо. Было 4:10 утра, чуть более часа до восхода солнца. Ребята негромко переговаривались, одеваясь. Он по очереди просунул руки в рукава комбинезона, застегнул пуговицы на груди и, чертыхаясь, наклонился зашнуровать ботинки. Первый из вышедших уже прикуривал папиросы для всех и выдавал их выходящим из землянки по одной. Степан оказался последним, и ему сразу подумалось, что это нехорошая примета. Не из самых худших, но нехорошая.

Вода в умывальнике была холодная, но согнать сон с лица и почистить зубы вполне годилась. Чай не бриться. Бриться с утра ни один летчик в здравом уме не станет – разве что погода бесповоротно плохая, и шансы на вылет отсутствуют. Только с вечера: можно до ужина, можно после. Как молодожены.

– Степ, ну давай уже!

Его опять ждали, и Приходько заторопился, заканчивая собираться. Впрочем, долго ли? Ремень на все дырочки, портупею с тяжелой кобурой – из-под подушки и на задницу, планшет через плечо. Причесываться Степану не требовалось – за пару дней до начала сражения он постригся у полкового парикмахера «под ноль» и теперь выглядел почти как Григорий Котовский.

Завтрак был плотный: два яйца вкрутую, здоровенный кусок конской колбасы, овсянка, хлеб с маслом, на выбор – чай или какао. Так и должно быть, когда ешь с аппетитом один раз в день. Подавальщицы бегали, не поднимая глаз, с полными подносами в руках, среди шепота трех десятков мужчин, не обращающих на них ни малейшего внимания. Плотная ткань закрывала все щелки окон барака, но было ясно – уже скоро начнет светать.

Степан влил в себя вторую кружку чая, едва ли не на четверть досыпанную сахаром, вытер выступивший на лбу пот и побежал за остальными, придерживая колотящиеся о бедра кобуру и планшет. И опять оказавшись замыкающим.

– По-о-олк, смир-р-н-ня!

Капитан оглядел строй своим знаменитым «бычьим» взглядом исподлобья, все равно плохо различимым в сумерках, и быстрым шагом направился отдавать рапорт.

– Товарищ командир полка, личный состав тринадцатого истребительного Сталинградского авиационного полка построен! Заместитель командира полка, капитан…

– Ох, круто сегодня будет… Чую я, угадай чем…

Степан покосился на соседа по строю с неудовольствием. На построении не болтают, разве что ты совсем дурак.

И вот именно тут, в самый неподходящий момент, его будто стукнуло по голове мягким и тяжелым. Он вспомнил, почему ему было так тошно спросонья. Ни при чем был немецкий разведчик, летавший над ними кругами почти полчаса и скинувший наугад в темноту пару мелких бомб, – этот как прилетел, так и улетел, тревогу по полку объявлять не стали, и тратить патроны на бесполезную стрельбу в небо не стали тоже. Но потом снился ему такой жуткий бред, что страшно вспомнить, и ни с кем не поделишься, потому что сразу к замполиту или в лучшем случае к врачу.

И правильно, каким бы «своим» ты для всех ни был – потому что никто не должен терпеть во фронтовой части антисоветскую агитацию даже в формате «А вот мне, ребята, такой сон приснился!» Ага, про то, что снова появились настоящие буржуи, как до революции! Буржуи, у которых рестораны сплошь в хрустальных люстрах, а пальцы в перстнях, которые могут без опаски бить наотмашь по роже рабочего человека, а городовые их охраняют!.. И про то, что братские народы России и Украины не просто разошлись в разные стороны, а стали почти врагами. И если про первое можно было подумать, что приснился сон «про старый режим», навеянный прочитанными раньше книгами и брошюрами об «угнетении рабочего класса», то что думать про второе? «Кляти москали» – это что? Откуда?

Степан почти покачнулся в строю – так, что оглянулись с боков и кто-то ругнулся шепотом: «С ума сошел, пить столько?» Вспомнил светящийся прямоугольник перед собой – узкий, но яркий, сияющий цветами неба и земли, что мелькают снизу и с боков, когда маневр самолета заворачивает мир в спираль. И потом все меняется, и ты видишь тот же самолет сбоку и тут же спереди, как он проносится почти через тебя. Этот же, твой – но на самом деле чужой, вражеский самолет, с квадратными крестами на плоскостях и фюзеляже, раскрашенный желтым и черным. «Мессер». Ох, это что же… Ему что, приснилось, что он фашист?

Лейтенант ухватился за сердце, почти потеряв контроль над собой. Произошедшее ночью вспомнилось ярко и в таких деталях, что это уже не было похоже на сон. Он вроде бы находился в своей комнате московской квартиры, только за окном было темнее, чем обычно бывает летом, когда открыты все окна. Не было слышно соседей, молчала радиоточка – значит, точно ночь – но за столом горела одна яркая лампа на много свечей, дающая ослепительно-белый свет в узком конусе. Стол тоже был непривычный: сделанный не прямоугольником, квадратом или, наконец, овалом, как обеденный в богатых домах, – а треугольником с округлым вырезом. На нем и стоял светящийся прямоугольник в черной окантовке, и с него летел рев мотора, стук и треск коротких очередей. Там же лежали рядом тонкие провода, и прямо из выкрашенной в желто-оранжевый цвет деревянной столешницы торчала рукоятка управления. Черная, блестящая, с непривычными выступами по бокам, но с гашетками и кнопками, поэтому узнаешь сразу. И еще стояла глиняная кружка с карандашами и разноцветными самописками – единственная понятная вещь в этом столбе света. И крик в ушах, крик ужаса, от которого он тогда проснулся.

– Степа! Степ!

Его трясли за плечи, ребята заглядывали в глаза. Кто-то помог отойти вбок и сесть под ствол здоровенного дерева, шумевшего листвой и мешавшего смотреть вверх, а он все никак не мог прийти в себя. Помогла вода, кружку с которой подтащили с оборванной цепочкой – видимо, так, от «штаба», было быстрее, чем от столовой.

– Обморок, – четко и зло сказал комэска, голос которого Степан узнал как первый знакомый голос за эти минуты непонятного провала. – Бля, самое время.

Командир полка что-то гавкнул спереди, затем натурально зарычал без слов. Все тут же бросили лейтенанта Приходько и построились снова, спинами к нему. Майор разъяснил боевую задачу полку на день. Доходило до Степана через слово, но он все равно уловил главное: ничего не изменилось, полк держит небо над левым флангом фронта – Прохоровкой, Обоянью, Ивней. С рассвета – прикрытие авиаразведчиков, затем весь день прикрытие бомбоштурмовых ударов 4-й гвардейской ШАД по наступающим колоннам немецко-фашистских войск. Непосредственное прикрытие, ударно-сковывающее прикрытие. И «работа в интересах наземных войск» – перехват всего, что немцы поднимут в воздух, чтобы продавить вкопанные в землю по грудь, огрызающиеся смертоносным огнем, истекающие кровью, гнущиеся, но не сдающиеся «пояса» оборонительных позиций Воронежского фронта.

Земле было трудно. Немцы наращивали силы своих ударов непрерывно, с легкостью маневрируя на поле боя громадными массами бронетехники и мотопехоты. Это были опытные вояки, отточившие тактику взаимодействия родов войск за годы побед. Но теперь фронты заставляли их платить кровью и горелым железом за каждый взятый километр. Перекопанной воронками, насквозь прошитой осколками родной, драгоценной русской земли.

– Враг будет разбит! Победа будет за нами! – закончил комполка словами товарища Сталина, разрубая воздух ладонью, тяжелой, как лопасть винта истребителя. К этому моменту Степан снова стоял в строю. Ребята поддерживали его плечами, с двух сторон, и ноги он расставил широко в стороны, не как положено по уставу, но стоял. Заняв свой неполный метр обороны на огромной дуге, протянувшейся от Малоархангельска и Гнильца к западу до Дмитриева-Льговского, Льгова, Рыльска и Коренево, и затем снова к востоку, до Вутово и Белгорода. За каждый из этих метров они все готовы были отдать жизнь. Украинец, русский, снова украинец, снова русский, и русский, и русский, и осетин, и караим, и татарин, и снова русские, украинцы и белорусы в ряд на много лиц, по расчету строя. И еврей Изька, горько плачущий сейчас над прикрытым госпитальной простыней пустым местом, оставшимся от его ноги, и легший в украинскую землю сибиряк Женька, и все они… Кому могло прийти в голову, что они станут чужими друг другу? Кому пришло в голову, что у них был хоть единый шанс выдержать удар страшнейшей военной машины в истории человечества поодиночке, не плечом к плечу? Какому общему их врагу?