У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что? – поглядел ему в лицо комэска.
– Товарищ капитан… Виноват… Я ничего уже…
– Летать можешь?
– Так точно…
– Уверен?
Ребята стояли группой: ни один не произнес ни слова. Капитан обернулся на топот ног.
– Ага, лікарка прокинулася з ранку… – лицо комэски было недобрым; растущего света уже хватало, чтобы это понять. – А скажи мені, добрий доктор: якого біса лейтенант Приходько на ногах не тримається? Із страху, або від втоми? Або від горілки?
– Виноват, товарищ капитан…
– Товарищ капитан, я не пил!
– Мовчи, дурна пташеня!
Степан на секунду онемел: «птенчиком» его не называли давно, многие годы. В Антраците так могла назвать его бабушка, но с тех пор электрик Метростроя Приходько с его ростом, шириной плеч и размером кулака не вызывал желания рискнуть ни у кого.
– Да он не ест который день ни шута, – подсказали сзади.
– Что? – повернулся на голос комэска, переспросив уже по-русски.
– Так и было, – подтвердил командир звена. – Я ему не мамка, конечно, но пять кружек компота днем и котлета вечером – это мало для такого большого.
– Большие быстрее слабеют, – вставил врач, до сих пор стоящий с напуганным лицом. Произошедшее могло обойтись ему дорого. – Им нужно есть гораздо больше! Ужин же хороший был! Ну, хоть шоколад ешь, если горячее в горло не лезет!
Он сунул Степану в руку плитку «Гвардейского». В сумке держал, что ли?
– И вот еще. – На этот раз врач достал из той же сумки два довольно крупных маслянистых шарика. – С утра это не дают, но чего уж. Водой запей!
Степан знал, что это такое. Взял, положил один в рот, разжевал горькую сладость ленд-лизовского «военного» шоколада, протолкнул в себя. Потом второй. Странно, но в голове от «колы» действительно чуть прояснилось, и он встал ровнее.
– Ладно, – задумчиво согласился капитан. Сам он был скорее щуплым, как Петр Гнидо, но про недостатки больших людей в общем знал, не вчера родился. – Посмотрю я на тебя. Погляну. Не вздумай мне тут… – он обернулся на группу молодых летчиков, стоящих вплотную друг к другу. – Так… Сержант Ефимов, ко мне!
– Я! – невпопад ответил рослый и худой сержант с тонкими усами на вытянутом лице с грубоватыми чертами.
– Идешь ведомым к лейтенанту Приходько. Чтобы как клей в небе, понял?
– Так точно, товарищ капитан!
Сержант стоял спиной к светлеющему краю горизонта, но голос безошибочно передал то, что сложно было уловить на лице.
– Хорош. К смелости еще налета бы побольше… Хотя бы часов с полсотни… Все, время! Вторая авиаэскадрилья! К получению боевой задачи!..
Они взлетели в пять тридцать пять, как только стало можно безопасно держать строй без аэронавигационных огней. Четверкой на прикрытие фоторазведчика. Не сказать, что любимое задание – больше всего Степан любил штурмовые удары по автомотоколоннам, – но зато не самое рискованное. Наверняка и комэска, и комполка хотели поглядеть на него перед тем, как день проявит себя в полную силу. И наверняка немцы уже выпили свой кофе и сейчас закуривают, прислушиваясь к «Кельнам», «Ульмам» и «Торнам», ожидая свои задачи, расписание на день. Ну что ж, ждите, фрицы. Уже и сейчас можно сказать, что будет жарко. Вы же за этим сюда явились, а?
– «Уголек», «Уголек», вижу вас ниже себя!
– «Утюг», я «Уголек»! Поздно заметил, смотри вниз чаще.
– Привет, маленькие! Вас понял, буду чаще. Давайте, работаем. Надеюсь на вас.
Командир звена качнул свой «Лавочкин» влево, и Степан, выдержав паузу в секунду, повторил его движение, а затем обернулся. Новый ведомый, с которым они провели час, вновь и вновь отрабатывая взаимодействие в паре «пеший-по-летному», держался в правом пеленге, на верной дистанции. Не сказать, что «как клей», но хорошо держался, ровно. Егор Ефимов… угораздило же иметь такие имя и фамилию при такой внешности. Ох, будут его звать «Длинношеее». Если доживет до прозвища, конечно.
Фоторазведчик заложил над Обоянью широкий вираж, все время набирая высоту. С «Петляковым» было легче, чем с «Ильюшиным» – облегченная машина хорошо шла вверх, и выписываемые четверкой прикрытия шаги «ножниц» получались длиннее. Проще было контролировать обстановку, меньше была нагрузка на пилотирование.
– «Уголек-3», чуть правее прими! Три минуты до боевого!
В небе повис серый шарик разрыва. Ого! Это было для Степана неожиданным. Немцы то ли подтянули тяжелые зенитные пушки вплотную к линии боевого соприкосновения, то ли продвинулись глубже, чем думал Приходько. А что будет дальше, он знал. Пристрелка производится одним орудием, по данным дальномеров или даже радиодальномеров, а потом вступает вся батарея. Или две. Немцы любят массировать средства ПВО, хотя обычно делают это в глубине обороны, надежно прикрывая отдельные узловые объекты.
Четверка тут же взяла выше, но «Пе-2» был уже на боевом курсе, в его брюхе перематывались бобины с фотопленками, и на ждущие его 88 миллиметров он плевал. Креня машину, Степан время от времени поглядывал на него. Нащупав верную высоту, немцы, как они умеют, начали бить кучно и часто, но пока мазали. Насколько он мог видеть, только четвертый их залп лег точно вокруг разведчика, но тот проскочил. И через пятый проскочил, и через шестой. Степан буквально заставлял себя смотреть по сторонам – не кинулись бы немцы со стороны встающего солнца. Только изредка он бросал взгляд на «Пешку» – горит парень или еще нет? Тому везло, хотя шел он прямо сквозь разрывы. Оставалось только головой покачать: каждый из рвущихся вокруг находящегося на боевом курсе фоторазведчика 88-миллиметровых зенитных снарядов мог стать для того последним. Это была чистая математика: «Дети, запишите условия задачи! Пристрелявшаяся четырехорудийная зенитная батарея калибра 88 миллиметров ведет огонь по одиночной воздушной цели, двигающейся с постоянной скоростью, не маневрирующей по курсу и высоте. Скорострельность каждой пушки составляет 15–20 выстрелов в минуту. Значение большой оси эллипса рассеивания для заданных параметров принимаем за 150 метров. Рассчитайте…»
Очередной залп лег прямо перед носом «Петлякова», того подбросило, и Степан моргнул. Но вновь обошлось, а уже через несколько секунд фоторазведчик заложил боевой разворот, пропустив следующие залпы мимо, далеко «в молоко». То ли решил дальше не испытывать судьбу, то ли закончил съемку. Наверняка немцы держали здесь целую батарею не просто так. И не просто так командование послало сюда разведчика с приличным прикрытием.
Дальше было уже легче. Пилот «Петлякова», опытность которого была видна, что называется, невооруженным глазом, снимал что-то еще, и каждый раз заходил из-под солнца, так что один раз их натурально прошляпили. Дважды они попадали под довольно плотный огонь зенитных автоматов, но высота съемки была значительной, и это не шло ни в какое сравнение с тем, что было на первом объекте. Истребителей немцы так на них и не навели, и на пути домой Степан с удовольствием подумал о том, что это фрицам наверняка недешево обойдется. Ему хотелось верить, что отснятые пленки содержат что-то очень важное, что заставит командование двигать резервы, менять планы. Молоть гадов, жечь их технику, валить их живую силу, километр за километром пятясь на восток, сжимая пружину все сильнее и сильнее. Чтобы, распрямившись, суметь долбануть фашистов так, что они навсегда запомнят, всем народом: «Не надо трогать Советский Союз. Здесь вас всех и похоронят».
Ему опять вспомнилась ночь, бредовый сон. Немецкий самолет на светящемся и мигающем прямоугольнике, торчком стоящем на столе, перед ручкой управления. Расстреливающий русские самолеты под радостные крики человека, держащегося за ручку. Кого? Кто это был, в его собственной комнате? Степан узнал ее как-то исподволь, без озарения, просто пришел к этому. Все в ней было иначе – но именно в этой комнате они с братом росли; ему ли не узнать ее, даже с другой мебелью, даже с выросшим вшестеро деревом за окном. Это он его посадил! Поэтому, кстати, в комнате и было темно, хотя кожей чувствовалось, какой за окном час. Саженец, привезенный отцом из подмосковного питомника, посаженный и с любовью выращенный уже им самим, с помощью брата, превратился в огромное дерево. Но это точно было оно, что же еще. И что все это могло означать?
– Егор, ну как тебе? Что сам расскажешь для начала? – спросил Степан ведомого, когда проводившее разведчика «до хаты» звено приземлилось и, передав разогретые вылетом машины механикам, летчики отошли далеко в сторону, покурить. Парень молчал. Папиросный дым был сладким, на душе сразу посветлело. Десять минут на разбор ошибок в паре, еще пять – в звене.
– Я почти не видел ничего, – наконец признался сержант. – Все как в туннеле было. Туннель, вокруг серая муть и в середине – хвост «двадцать третьего».