Во имя Ишмаэля - Джузеппе Дженна

Он не мог разглядеть в густой толпе, выходящей из поездов, в глубине перехода, ведущего к платформам, силуэт стоявшего спиной к свету Старика, который за ним наблюдал.

Инспектор Давид Монторси

МИЛАН

27 ОКТЯБРЯ 1962

11:10

Мир обязан своим происхождением нарушению закона.

Давид Монторси хлопнул дверью кабинета, злой и страшно уставший. В этом расследовании по делу ребенка ему никого не дали в помощники: все были заняты. Вероятно, что-то случилось наверху, потому что на пятом этаже Фатебенефрателли стали чаще появляться агенты спецслужб. Ему, конечно, ничего не говорили. Он считался салагой. Ему еще не было и тридцати. Достаточно уже того, что он служит в отделе расследований. Он просил помощника для проведения оперативной работы, но даже и представить себе не мог, что они рассмотрят такую возможность — выделить ему кого-нибудь. Агенты спецслужб входили и выходили из кабинета шефа. В коридоре слонялись кучки людей, которых никто никогда не видел. Все они молчали и уклонялись от разговоров… Монторси, пошатываясь, вернулся в кабинет, он казался пьяным. В глубине сознания пульсировал застывший образ маленькой белой руки ребенка.

Он не знал, с чего начать. У него голова шла кругом от этого навязчивого образа мертвой детской ручки.

«Кто мог совершить подобное?» — спрашивал он себя и ощущал собственные слова как черный, блестящий, непроницаемый базальтовый шар.

Утомленный бессилием, он сел, закинул руки за голову, положил ноги на стол и посмотрел в окно. Лил тяжелый отвесный дождь. При взгляде из комнаты, сквозь пелену теплого воздуха, поднимающегося от батареи, толща дождя тоже казалась горячей, однако на улице стоял ледяной холод. Итак, было три отправные точки: труп ребенка со следами дикого насилия, приведшего к его смерти; место обнаружения — на стадионе Джуриати, под мемориальной плитой в честь партизан; тот факт, что ему никого не выделили для этого расследования, ни одного сотрудника в помощь. В голове у него царил то порядок, то хаос, разум дробил мысли на части, пытаясь проанализировать последовательный ряд образов, — так же действовал патологоанатом при вскрытии грудной клетки ребенка на столе отдела судебной медицины. Он попробовал успокоиться. У него не вышло.

Итак, первый пункт — труп ребенка. Прежде всего нужно учесть тот факт, что этому ребенку, вероятно, не было и десяти месяцев. Затем — насилие. Слепое, извращенное, неизвестным способом (взгляд в рапорт — и снова его бросило в пот и в дрожь). Без порыва. Метод, который невозможно сложить в четкую схему. Поэтому тут два варианта. Либо речь идет о потребности (болезнь, вырвавшееся наружу извращение сумасшедшего, простая одержимость убийцы). Либо о способе, поддающемся расшифровке, хотя к нему и сложно подобрать ключ. Обе эти возможности наводили на мысль о главном факторе, о том, что было необычного в случившемся. Здесь была сексуальная составляющая, безумие в точном направлении: болезнь и метод. Во всяком случае, надо исходить из того, что имелось в наличии. Заключение судебных врачей гласило: убийство на сексуальной почве. Две гипотезы: родители, которые отделались от ребенка, или же один или несколько маньяков-педофилов изнасиловали его. Надо было действовать в двух направлениях, сообразуясь с тем, что есть, этим плотным маленьким ничто, заключенным в поступке того, кто зверски убил ребенка. Проверить все записи о рождении детей в Италии, на промежутке от года до десяти месяцев до того дня. Сколько окажется имен? Он не имел ни малейшего представления. Он также не имел представления о том, чему может послужить подобная систематизация. Существует ли такой архив? С описанием физических особенностей детей? Может, следует еще раз сделать вскрытие и внимательно все изучить? Отыскать какую-нибудь естественную отличительную черту, которая поможет установить личность ребенка? А если он родился не в Италии? Плечи инспектора поникли, руки бессильно опустились: горячее дуновение поражения. Он напряг мозги. Оставалось пойти по второму пути, более конкретному: искать сведения у тех, кто занимался маньяками, насиловавшими детей.

Второй пункт — надгробие партизан. Зачем понадобилось прятать его именно там, этот маленький трупик? Монторси осматривал сдвинутую в сторону мраморную плиту, землю, извлеченную из-под нее. Тот, кто выкопал ямку под доской, работал ночью. Подойдя к стене, он перелез через нее и выбрался на поле. Наверное, было очень поздно: незачем было рисковать, опасаясь, что охранники не спят и, возможно, бродят в темноте по полю (убийственная гипотеза: Монторси представил себе тела охранников, два призрака в ночи). Кроме того, незачем было рисковать, что какой-нибудь прохожий увидит, как кто-то перелезает через стену стадиона Джуриати. Следовательно, между часом ночи и пятью утра? Да, где-то в этом промежутке времени. И потом: почему именно под мемориальной доской? Достаточно было закопать труп под одним из дубов, окружавших стену со стороны стадиона: когда еще охранник обнаружит погребенный там сверток? Значит, возможно, намерением того, кто закопал труп под плитой, было придать какой-то смысл этому действию? Тогда он принял решение: искать надо среди ассоциаций бывших партизан. Если там есть какой-то смысл, то в конце концов он связан с этой доской. Но, возможно, и нет.

И, наконец, третий пункт. Который ничего общего не имел с ребенком. Ему не верили и никого не дали в помощники. Монторси чувствовал, как в душе у него разрастаются обида и огорчение. Ему не было и тридцати лет, возможно, его считают блатным. То, что к нему никого не приставили, означало, что нужно поговорить с людьми, которые занимаются преступлениями в отношении детей, найти все ассоциации бывших партизан и задать их членам ряд вопросов, возможно, потребовать дополнительного вскрытия. Может, на это уйдет несколько дней. Вот если бы ему дали кого-нибудь… Он снова почувствовал обиду и боль, как огромное облако черного дыма. Боль…

Он решил начать с сексуальных маньяков. Он запросит мнение координатора полиции нравов из управления. Того, что работает на втором этаже, некого Болдрини. Маньяки-педофилы… Он вдруг заметил, что представляет, как люди с белыми лицами и бесцветными глазами расчленяют ребенка. Потом подумал о Мауре, носившей в чреве его дитя.

Он позвонил Болдрини. Спустился на второй этаж, в следующий круг Ада.

Инспектор Гвидо Лопес

МИЛАН

23 МАРТА 2001

11:20

Достаточно взглянуть на формы, в которых капитализм себя выражает. Это — различные виды порнографии: порнография в любви, в любви эротической, в любви христианской, в отношениях ребенка со своей собакой, порнография закатов солнца, убийств, умозаключений: «Ах», — вздыхаем мы от удовольствия, когда узнаем, кто убийца; все эти романы, фильмы, песенки, которыми они нас убаюкивают, — это способ подвести нас, с большей или меньшей приятностью, к Абсолютному Благополучию.

Лопес вышел из морга; все еще шел дождь. Он подавил вздох — скорее вздох скуки, чем уныния, — глядя на серую, с пятнами ржавчины больницу напротив маленького здания мертвецкой, на другой стороне дороги. Это город, который пачкается, когда его моет дождь. Слева, через большие ворота, частично загороженные шлагбаумом в красно-белую полоску, оживленно входили пожилые люди, направлявшиеся к старым корпусам больницы. Вода вызывала досаду, она струями лилась на ступеньки, стучала по порогу. Лопес погрузился в плотный холодный воздух, под листву, с которой тяжело капало. Отправился обратно по той же дороге, по какой пришел.

Труп мужчины с улицы Падуи. Он не произвел на него впечатления. Впечатление производили синяки и больше, чем все остальные, синяк, происхождения которого он не мог понять: синяк в анальном отверстии. Значит, это могло быть убийство на гомосексуальной почве, несмотря на то, что говорил врач. Он уже занимался подобными делами, когда нельзя было восстановить замысел и только почва была понятна. Как всегда, преступления, вызванные страстью или истерией, с трудом поддавались расшифровке, когда были случайными. Работы было мало: выслушивать бесконечные теории родственников, друзей, любовников. Ждать месяцы, возможно, годы. Однажды он занимался одной лесбиянкой, и, чтобы закрыть дело, потребовалось полтора года. Ее нашли голой, задушенной, на нетронутой постели. Это была учительница-католичка, бледная, высокая, с проседью и со строгим лицом женщины, которая позволяла себе в жизни немного или ничего и которая немного или ничего не позволяла другим. Чистенький домик человека, одержимого тенями, взывающими изнутри. Лопес хорошо запомнил образки, развешенные на стенах; до блеска начищенные металлические рамы, чистейшие стекла, в которые были вставлены грубо намалеванные картинки на религиозные сюжеты. Фотографии учеников, анонимные классы, одна над другой, на стенах белых, словно известь. Рядом с постелью — открытый и перевернутый переплетом кверху, чтобы быстрее найти нужную страницу, потрепанный молитвенник… В разгаре девяностых годов — молитвенник… Выслушали мать и отца, посеревших, разрушенных временем людей, бедных, но чисто одетых, безутешных скорее от этой серости, чем из-за смерти дочери. Подруги, коллеги… В жизни учительницы не было мужчин, и Лопес силился понять, была ли эта женщина лишь фригидной старой девой или очень скрытной лесбиянкой. Фиксированное расписание, всегда одно и то же… Встреч, телефонных звонков — совсем мало, сведены к минимуму… Выслушивая и стараясь сопоставить этих скудные данные, он нервничал, потому что ни тени несправедливости, которую следовало исправить, не было в этой смерти, которая была похожа и полностью вписывалась в ледяную жизнь засушенной, бесплотной женщины. Он уже забыл о ней, когда спустя год после обнаружения ее трупа ему пришлось заняться заявлением о пропаже: девушка из захолустья, внезапно исчезнувшая, лесбиянка, которую через несколько дней нашли, разбухшую и уже разложившуюся, в отводном канале под Миланом. Труп лопнул под одеждой из-за внутреннего гниения, платье раздулось — его разрезали, кожа стала разлезаться на части… В кармане сохранилось все: кошелек, ключи от дома. Не хватало только одной туфли. За несколько часов Лопес установил круг знакомств девушки, выявил женщину, с которой та жила постоянно, задержал эту лесбиянку, жившую в однокомнатной квартире в самом центре Милана, но она не сдавалась, не сознавалась в преступлении. Во время второго обыска Лопес обнаружил на дне комода связку католических образков, и тогда ему вдруг все стало ясно: три лесбиянки, — учительница, девушка из канала и эта, подследственная, неизвестно почему совершенное убийство, второе убийство — возможно, для прикрытия первого. И лесбиянка раскололась. Лопесу пришлось избить ее, он помнил, как эта женщина с кровью на губах и раздутым закрытым глазом медленно бормотала что-то о ревности и прочей чуши. А позже, вернувшись домой через несколько часов после допроса, он обнаружил под ногтями спекшуюся кровь лесбиянки, которую трудно было отмыть…