Пастырь добрый - Попова Александровна

-  Так ты мне веришь? Веришь, что я не делал этого?

-  Я на службе, Финк, - повторил он тяжело. - Я говорю с тобой как приятель, пусть и бывший, однако - я все равно на службе, и сейчас речь не о доверии. Речь о фактах. А вот факты хромают. Даже если предположить, что ты вот так вышел под утро на улицы Кельна в поисках жертвы, в историю все равно не укладывается одна деталь... Где ты был вчерашний день - с утра?

-  Сначала тупо дрых - предыдущей ночью шатался по городу почти до утра, так ничего и не подвернулось, устал, как собака, - уже не запинаясь, тут же ответил тот. - Потом шнырял по рынку - не подвернется ли что... А вечер до выхода на следующую ночь, после которой отмечали, провел все в том же трактире, все с той же Эльзой. Это что-то означает?

-  Свидетели этому есть? - не ответив, продолжил Курт. - Кто-то сможет подтвердить, что ты был именно в тех местах в то время?

-  Свидетели?.. Бекер, ты же знаешь, какие у меня свидетели - их можно удавить уже за то, что со мной знакомы, никто и слова не скажет, да и слушать их не будут. К чему ты все это? От этого что-то зависит?

Курт вздохнул снова. От этого зависело многое. Если девочка исчезла еще вчера, если, как утверждает ее мать, ее не видели с самого утра вчерашнего дня - стало быть, пребывание Вернера Хаупта в людных местах, на глазах у свидетелей, всецело снимает с него обвинение в ее похищении... либо же пробуждает подозрения о сообщнике. Но внезапное желание кого-нибудь зарезать, случайная встреча на улице и убийство в пьяном угаре в эту картину не втискиваются; где же гуляла одиннадцатилетняя девочка целые сутки, чтобы под утро подвернуться под руку взбешенному душегубу?.. А ежели он при помощи сообщника выкрал девочку или же сделал это сам (найти свидетелей его перемещений по городу ведь и впрямь будет почти невозможно), то зачем было удерживать ее где-то целые сутки, а после тащить на свалку? Убить можно было и в месте ее заточения, после чего на ту же свалку и вышвырнуть - по частям или в мешке. К чему привлекать к себе внимание, идти с ней, рискуя попасться на глаза свидетелям? Для человека, сумевшего выжить на улице в течение четырнадцати лет, собрать подле себя людей и удержаться на месте главного среди тех, кто наилучшим аргументом почитает нож или прямой в челюсть, для того, кто все это время умудрялся избегать петли - для человека с уличным опытом непростительное легкомыслие при совершении убийства...

Срыв? Прогорел, иссяк, кончился?.. Не Финк.

-  Пока я на твой вопрос не отвечу, - отозвался Курт, наконец. - Не имею права. Сейчас на вопросы отвечаешь ты. И вопрос у меня такой: нож, с которым тебя взяли - твой?

-  Нет, - буркнул тот, передернувшись. - Я уже это говорил. Мне, само собой, не поверили; а ты поверишь?

-  А твой нож, с которым ты ходишь обычно - он при тебе был?

-  Тоже нет. Сняли.

Ножны. Вот что обязательно надо выяснить у тех, кто арестовывал Финка - были ли при нем ножны или хоть что-то, похожее на чехол. Если ничего, во что можно было бы спрятать клинок, при арестованном не нашли, это лишний камень, который можно сбросить с этой чаши весов: не шел же он через весь город с обнаженным оружием в руке. Сапог Финк не носит, на нем короткие, довольно затоптанные башмаки - стало быть, за голенище не спрячешь...

-  Ты сказал - «как во сне», - заметил Курт тихо, - и сказал, что остались какие-то обрывки. Стало быть, ты все же что-то помнишь? Что?

-  Я не уверен, Бекер, это, может, и вправду был сон, я ведь говорил, что...

-  Ты рассказывай, - с настойчивой мягкостью оборвал он. - А уж я разберусь, на что мне обращать внимание, а на что - нет. Рассказывай.

-  Вот ведь черт... - тоскливо простонал Финк, снова опустив голову на руки и вцепившись в волосы пальцами. - Господи, да не знаю я, что рассказать еще... Ну, девку эту помню. Вроде, было у нас что-то. Кажется. Не уверен.

-  Где? В том трактире, в переулке, на крыше, в подвале - хоть что-нибудь?

-  Не помню, Бекер, хоть убей. Сиськи помню. Малюсенькие. Если не приснились. Как по улицам шел - не вспоминается, клянусь, вообще ничего на эту тему. А потом - наверное, действительно вырубился и уже сны видел...

-  Какие? - уточнил Курт нетерпеливо, и Финк пожал плечами:

-  Ну, вообще, я не совсем видел... а еще точнее - совсем не видел. Я слышал. Что-то вроде музыки.

Он приподнял бровь в неподдельном удивлении; музыка? Даже если согласиться с проповедниками, говорящими, что глубоко в душе у каждого живет другой, прекрасный и добрый человек, его одолевали сильные сомнения в том, что живущий внутри Вернера Хаупта ночами грезит музыкой...

-  Музыка? - переспросил Курт, и тот смешался.

-  Ну, знаешь, типа пастушьей дудки - такая... Только не смейся...

-  Финк.

-  Неземная, - сообщил грабитель и убийца Финк, смутившись собственных слов, и отвернулся, косясь на него исподволь. - Понимаешь, не сама музыка, а звуки; музыки-то вообще как будто не было, как бывает, когда играешь на свистульке в глубоком детстве - муть какую-то выдуваешь, и все, без мелодии, без склада... А все равно уводит.

-  В каком смысле - уводит?

-  В прямом, - вдруг обозлился тот. - Куда-нибудь. Слушай, Бекер, я все понимаю, ты уже с опытом в расследованиях, но к чему вот это все? Сны мои тебе к чему? Говорю же - вырубился я уже тогда!

-  Значит, музыка и сиськи, - подытожил он, и Финк запнулся, вновь поникнув головой. Курт вздохнул. - Финк, Финк... Как же тебя угораздило так вляпаться...

-  Помоги мне, Бекер, - тихо попросил тот, не поднимая головы, и закрыл ладонями лицо, обессиленно сгорбив узкие плечи. - Не думал, что придется просить помощи у тебя, но я прошу. Я, конечно, не безгрешен вовсе, но я же не чудовище, и я просто-напросто не мог такого сотворить, поверь мне хотя бы ты. Когда я пришел в себя, понимаешь, когда увидел то, что рядом лежало... - Финк тяжело приподнял голову, но смотрел мимо. - Я много чего видел, Бекер, но от этого просто окоченел. Понимаешь, я даже не понял сначала, что это вообще такое... а когда понял... Я завыл, как мальчишка. Даже не знаю, отчего. Мне сперва подумалось, что я все еще сплю, и даже когда магистратские появились, когда вязали - я все еще думал, что сплю. Только уже связанный понял, что во сне от сапога по почке так больно не бывает...

-  Ты понимаешь, что я не могу ничего обещать, Финк? - так же едва слышно произнес Курт. - Понимаешь, что я не всесилен?

-  Просто попробуй. Хотя бы попытайся найти хоть что-то, что могло бы оправдать меня, хотя бы постарайся. Курт Гессе, гордость Друденхауса... ты не можешь ничего не найти, я уверен.

-  Положим - я переведу тебя в камеру при Друденхаусе, перехвачу расследование у магистрата, начну дознание сам, с нуля... Но если я не смогу ничего найти, мне останется только вернуть тебя обратно. И здесь я уже ничего не смогу поделать.

-  А если... - он, наконец, сместил взгляд, встретившись с Куртом глазами, и понизил голос почти до шепота: - Если ты найдешь что-то, что тебя убедит... если ты сам поймешь, что я ни при чем, что не делал этого... хотя бы только ты сам, пусть и не сможешь ничего доказать другим... Могу я ждать от тебя того, чтобы... вернуться сюда ты мне не дал?

-  Я уже тебе верю, - тотчас же ответил Курт, четко выговаривая каждое слово; Финк побледнел, сжав в замок пальцы, лежащие на коленях, и оттого напомнив вчерашнего мальчишку, явившегося в Друденхаус.

-  Спасибо, - отозвался он чуть дрогнувшим голосом и через силу улыбнулся: - Только уж лучше б ты что-нибудь нарыл, Бекер. До смерти не хочется помирать.

Глава 3.

-  Сейчас вечер, - произнес Керн таким тоном, словно сообщал Курту нечто, о чем он не знал и даже не догадывался; взгляд из-под встопорщенных седых бровей прожигал подчиненного жестко, неотступно и вдумчиво. - Полдня у меня в камере сидит человек, и я не знаю, по какой причине, по какому обвинению и по обвинению ли вообще. Я боюсь подойти и заговорить с ним, ибо человека в камеру посадил следователь, который не почел необходимым сообщить мне деталей, и я могу запороть дело, о котором, опять же, я, обер-инквизитор Кельна, ни сном ни духом. Следователя нет на месте и его невозможно найти нигде. Может быть, я ошибаюсь, Гессе, ты тогда поправь меня, но мне сдается, что это не по уставу и... - он умолк, сквозь прищур глядя на изо всех сил сдерживаемую улыбку, наползающую на губы Курта, и хмуро уточнил: - Хотелось бы знать, что забавного ты видишь в происходящем или слышишь в моих словах?

Он выпрямился, приподняв опущенную голову, пытаясь хотя бы своим видом скомпенсировать и впрямь неуместное свое поведение, и тихо пояснил:

-  Когда я умру, Вальтер, меня похоронят прямо здесь, перед вашим столом. А на могильном камне будет высечено: «In culpa esse[12]»...

-  Я сдохну первым, - отозвался Керн ледяным голосом. - И на могиле моей напишут «Qua tu vadis, Gaesse?[13]». А теперь, если ты закончил упражняться в остроумии, я бы желал, как это ни удивительно, вернуться к происходящим событиям. Ты не станешь возражать?