Поправки - Джонатан Франзен

Кисти Альфреда вращались сами собой, словно насадки миксера. Он с трудом провел пальцами вдоль провода, сжимая, изгибая его – и вдруг темный участок загорелся! Гирлянда жива!

Как же ему это удалось?

Альфред развернул гирлянду на столе для пинг-понга, и бракованный сегмент почти сразу же отключился. Альфред попытался снова оживить его, сдавливая, похлопывая, но на сей раз ничего не вышло.

(Засовываешь дуло ружья в рот, нащупываешь рычажок…)

Он еще раз осмотрел косичку бледно-оливковых проводов. Даже теперь, когда болезнь зашла уже так далеко, Альфред верил, что сможет присесть к столу с карандашом и листком бумаги и вывести принципиальную схему электрической цепи. На миг он проникся уверенностью, что сможет это сделать, и все-таки разобраться с параллельной схемой было труднее, чем съездить в магазин и отстоять очередь. Чтобы заново открыть принципы электроцепи, нужно обновить проводку изнемогавшего мозга. Поразительно, что сама эта мысль показалась возможной: почти утративший память одинокий старик в подвале, не имевший под рукой ничего, кроме ружья, пряника и любимого синего кресла, смог восстановить электрические потоки в своем мозгу в такой мере, что вспомнил природу электричества, однако для преодоления энтропии ему бы понадобилось куда больше энергии, чем содержалось в прянике. Если б съесть разом целый противень, он бы, может, заново освоил параллельную схему и понял, с какой стати к этим чертовым огонькам ведет тройная косичка проводов. Но, Боже, как он устал!

Альфред снова потряс гирлянду, и мертвые лампочки снова ожили. Он тряс и тряс – лампочки не гасли. Но когда он кое-как свернул гирлянду, середина клубка опять померкла. Две сотни лампочек продолжали ярко гореть, но эпоха требовала отправить почти целую вещь в помойку.

По-видимому, эта новая технология малость ленива или недодумана. Какой-нибудь юный инженеришка сделал как попроще, совершенно не предусмотрев последствия, с которыми столкнулся ныне Альфред. Но он не разбирался в этой технологии, а потому не мог определить, в чем проблема, как ее исправить.

Проклятые лампочки одолели его. Не было выхода из проклятой ловушки – только поехать и потратить деньги.

С детства стараешься все чинить сам, проникаешься уважением к каждой вещи, но со временем твое собственное устройство (в том числе такие элементы души, как желание чинить и уважение к вещам) устаревает, и, хотя многие части организма еще функционируют, весь человеческий механизм пора выбросить на свалку.

Ясное дело – он устал.

Альфред сунул пряник в рот. Тщательно прожевал и проглотил. Старость – безысходный кошмар.

К счастью, в коробке из-под «Мейкерз марк» дожидались еще тысячи огоньков. Альфред методично проверял гирлянду за гирляндой. Нашел три вполне исправные, но слишком короткие; все остальные или по загадочным причинам вышли из строя, или были настолько стары, что желтоватые огоньки лишь тускло мерцали, а трех маленьких гирлянд не хватит на все дерево.

На дне коробки обнаружились упаковки с запасными лампочками, каждая со своим ярлыком. Нашел Альфред и гирлянды, которые некогда сращивал, вырезая перегоревшие участки. Нашел старые гирлянды с последовательным подключением, в которых он когда-то запаял вышедшие из строя патроны. Задним числом Альфред сам себе дивился: когда при всех своих обязанностях он находил время для ремонта?!

О, сладостный миф, детский оптимизм – все можно починить! Надежда продлить жизнь вещи навечно. Слепая вера в будущее, словно и жизни его не положено предела и всегда будет достаточно сил, чтобы все отремонтировать. Не высказанное вслух убеждение, что в его бережливости, в любовном хранении старья есть смысл: когда-нибудь в будущем Альфред очнется совсем другим человеком, с неиссякаемыми ресурсами энергии, с бесконечным запасом времени и сможет уделить внимание вещам, которые накопил в течение жизни, привести все в порядок, заставить работать.

– Давно надо было выбросить все к черту! – произнес он вслух.

Руки трясутся. Только и знают, что трястись.

Он перенес ружье в лабораторию, прислонил к верстаку.

Неразрешимая проблема. Он упал в ледяное соленое море, вода затекла в легкие, ноги отяжелели, их свело судорогой, одна рука бездействовала, плечо было вывихнуто. Ничего и делать не надо было – просто сдаться и утонуть. Но нет, он барахтался. Сработал инстинкт. Старик боялся бездны и бился изо всех сил, а потом сверху полетели плавучие оранжевые предметы. Он просунул здоровую руку в отверстие одного из этих кругов как раз в тот миг, когда волна и подводное течение – он попал в кильватер «Гуннара Мирдала» – затянули его в гигантскую воронку. Не надо было ничего делать, сдаться – и все. Но, захлебываясь посреди Атлантического океана, он ясно понимал, что по другую сторону вовсе не будет вещей; этот никчемный плавучий оранжевый предмет с дыркой посередине, в которую Альфред просунул руку, непонятный, неподатливый бублик из пенопласта в синтетической упаковке станет БОГОМ в том лишенном физических объектов мире, куда его сносило; этот оранжевый предмет – A3 ЕСМЬ СУЩИЙ во вселенной небытия. Несколько минут оранжевый круг оставался единственным доступным Альфреду предметом. Последний физический объект – и Альфред инстинктивно уцепился за него, как за последнюю любовь.

Его выудили из воды, обтерли, завернули в одеяла. С ним обращались, точно с младенцем, и Альфред призадумался, стоило ли спасать свою жизнь. Физически все было в порядке, если не считать ослепшего глаза, вывихнутого плеча и еще кое-каких мелочей, но с ним говорили как с идиотом, с маленьким мальчиком, с выжившим из ума маразматиком. Фальшивые заботы, едва скрытое пренебрежение – вот то будущее, какое он выбрал в соленой воде. Его будущее – лечебница! При мысли об этом Альфред готов был заплакать. Лучше бы он утонул.

Он плотно закрыл дверь лаборатории, запер ее на замок. Укромность – вот что главное, верно? Нет укромности – перестаешь быть личностью. В лечебнице его раз и навсегда лишат укромности. Как те санитары в вертолете – ни на миг не оставят его в покое.

Альфред расстегнул штаны, вынул тряпку, которую подкладывал в трусы, и помочился в банку из-под кофе.

Ружье Альфред приобрел за год до пенсии. На покое он полностью преобразится, думалось ему. Станет охотиться и рыбачить, поедет в Канзас или в Небраску, поплывет на маленькой лодочке ни свет ни заря – Альфред заранее рисовал себе совершенно немыслимую картину праздной жизни.

Гладкое на ощупь ружье, так и тянет пустить его в ход, но вскоре после того, как Альфред купил ружье, у него на глазах скворец разбился о кухонное окно. Альфред не сумел доесть завтрак и так ни разу и не сходил на охоту.

Род человеческий получил власть над землей и воспользовался своей властью, чтобы уничтожать другие виды существ, нагревать атмосферу и портить мир по образу своему и дорого заплатил за эту привилегию: в индивидуальных, смертных телах развился мозг, способный постичь идею вечности и возмечтать о вечности для себя.

Однако наступает пора, когда смерть кажется уже не насильственным пределом бытия, а последней надеждой на преображение, единственным выходом в вечность.

Но превратиться в труп, плавающий в луже крови и серого вещества, брызнувшего из расколотого черепа, предстать в таком виде перед другими людьми – такое нарушение приличий, казалось, переживет даже его смерть.

К тому же он боялся боли.

И был еще важный вопрос, на который предстояло получить ответ. Со дня на день съедутся дети – Гари, Дениз и, наверное, его ученый сын Чип. Может, Чип, если, конечно, он приедет, сумеет ответить на самый важный вопрос.

А вопрос в том…

Вот в чем вопрос.

Инид не почувствовала ни малейшего смущения, ну вот ни капельки, когда загудела сирена и «Гуннар Мирдал» содрогнулся всем корпусом, давая обратный ход, а Сильвия Рот потащила ее сквозь толпу, запрудившую зал «Пеппи – Длинный чулок», восклицая: «Пропустите, это его жена!» Не смутилась Инид и при виде доктора Хиббарда, который, стоя на коленях, изящными хирургическими ножничками разрезал на ее муже мокрую одежду. И когда заместительница координатора круиза, помогавшая Инид собирать чемоданы, обнаружила в ведерке для льда использованный памперс, и на суше, когда Альфред поносил медсестер и санитаров, и даже когда на экране телевизора в больничной палате, где она дежурила при Альфреде, всплыло лицо Келли Уизерса и Инид припомнила, что не сказала Сильвии ни слова ободрения в канун казни, – даже тогда она не испытывала стыда.

В распрекрасном настроении она вернулась домой, позвонила Гари и призналась, что не выслала в адрес «Аксона» заверенное у нотариуса лицензионное соглашение, а припрятала его в шкафчике в бельевой. Гари сообщил матери печальную новость: по-видимому, придется довольствоваться пятью тысячами. Инид спустилась в подвал поискать заверенное соглашение и не нашла его в тайнике. Нисколько не смутившись, позвонила в Швенксвиль и попросила представителя «Аксона» выслать дубликаты договора. При виде дубликатов Альфред несколько удивился, но Инид пожала плечами – бывает, дескать, бумаги пропадают на почте. Снова обратились к нотариусу Дейву Шумперту, и все у Инид было в порядке, пока не кончились таблетки аслана, и вот тогда она чуть не умерла от стыда.