Император Наполеон - Николай Алексеевич Троицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато судьбу Наполеона Александр решал, можно сказать, единолично. Притупилось ли в отмщённой душе царя личное чувство ненависти к повергнутому властелину Европы, или он (скорее всего) изобразил себя великодушным, а может быть, как победитель действительно проявил великодушие к побеждённому, как бы то ни было, Александр отверг возражения Талейрана, Каслри и даже Меттерниха и принял такое решение: сохранить за Наполеоном императорский титул и предоставить ему в пожизненное владение остров Эльбу, в 50 км от его родины — Корсики. «Талейран с первого же момента боялся этой комбинации, на которую подтолкнул царя Коленкур, настоявший и на сохранении за Наполеоном титула императора и на отдаче ему острова, так близко лежащего и от берегов Франции, и от берегов Италии, т.е. двух стран, над которыми Наполеон долго царствовал»[1377].
Александр Павлович предлагал даже Наполеону (в приватном разговоре с Коленкуром 5 апреля) Корсику, но Коленкур заявил, что Наполеон не сможет принять такое предложение, поскольку Корсика является департаментом Франции и поэтому отделять её от Франции не следует. Тогда Александр сказал: «Ну, — так остров Эльбу» (владение итальянского герцогства Тоскана). Наполеон, выслушав отчёт Коленкура о переговорах его с царём, одобрил всё им сказанное[1378].
Ранее, 2 апреля, в разговоре с тем же Коленкуром о судьбе Наполеона Александр сказал даже так: «Пусть он примет руку, которую я предлагаю ему, пусть удалится в мои владения, и он найдёт там не только щедрое, но и сердечное гостеприимство. Мы дали бы великий пример миру: я — предложив, а Наполеон — приняв это убежище»[1379]. Таким жестом независимо от того, в какой мере он был искренним, царь демонстрировал безмерное великодушие, как бы не ведая в чистоте побуждений, что тем самым он безмерно унижает Наполеона. Коленкур был слишком умён, чтобы принять всерьёз такое предложение.
Наполеон первые пять дней после отречения не походил на себя. Одиноко, как неприкаянный, бродил он по залам огромного дворца Фонтенбло, не замечая всегда готовых помочь ему слуг. 11 апреля он согласился — как частное лицо — подписать договор с четырьмя великими державами (Россией, Австрией, Пруссией, Англией) о том, что он вступает в пожизненное владение островом Эльба, сохраняя при этом императорский титул. Лорд Р. Каслри протестовал против незаконного, на его взгляд, именования в договоре генерала Бонапарта императором Наполеоном. «Протест этот не был тогда принят во внимание, — писал об этом в 1895 г. американский историк Виллиан Слоон, — но до сих пор ещё очень многие из выдающихся англичан называют более великого из двух царствовавших во Франции Наполеонов просто-напросто Бонапартом»[1380].
На следующий день после подписания Фонтенблоского договора, а точнее в ночь с 12 на 13 апреля, Наполеон решил покончить с собой и принял яд[1381]. Оказалось, что он воспользовался тем самым ядом (смесью опиума, беладонны и чемерицы), который изготовил для него лейб-медик А.-У. Юван после битвы при Малоярославце, когда Наполеон чуть не попал в плен к казакам. С того дня император уже полтора года носил пакет с ядом в своём несессере и теперь вскрыл пакет и выпил его содержимое. Эта минута слабости стоила ему нескольких часов страданий. Первым прибежал к нему на помощь камердинер Констан Вери, комната которого сообщалась с императорской спальней. Наполеон, превозмогая приступы то сотрясавшей его боли и рвоты, то какого-то (очень напугавшего Констана) оцепенения, произнёс несколько фраз, одну из которых Констан запомнил: «Мармон нанёс мне смертельный удар… Негодяй! А ведь я любил его!» Потом он сказал Констану: «Позови Коленкура и Ювана…» Коленкур и Юван появились тотчас же и вместе с Констаном уговорили императора выпить чашку чая. «Ты считаешь, что твоя доза была достаточно сильной?» — обратился Наполеон к Ювану. Лейб-медик только теперь понял, в чём дело, и пришёл в ужас при мысли, что император может умереть по вине, хоть и невольной, его — Ювана. Судя по комментариям П. Джонса к мемуарам другого камердинера императорского двора Л.-Ж. Маршана, «Юван, у которого, казалось, помутился разум, отправился в конюшню, вскочил там на коня и помчался галопом в Париж»[1382]. А император, уже чувствуя облегчение, сказал Коленкуру и Констану, тоже почти умиравшим от страха за него: «Я осуждён жить» (скорее всего, яд в пакете и несессере за полтора года выдохся и потерял убийственную силу).
Едва вернувшись к жизни, весь измученный ночной предсмертной агонией, Наполеон уже на следующее утро мог встретиться… с ангелом (каковым он считал Марию Валевскую)[1383]. Констан доложил императору, что Мария приехала в Фонтенбло и хотела бы увидеть его. «Попроси её подождать», — сказал Наполеон и надолго впал в забытье: его сознание то вроде бы прояснялось, то совершенно отключалось от реальности. Констан не смел беспокоить его какими-либо вопросами и напоминаниями. Прошёл весь день, наступила ночь — Мария всё ждала в комнате перед спальней императора, когда он её позовёт. На рассвете она, не желая, чтобы её увидели дворцовые слуги, покинула дворец. Наполеон пришёл в себя вскоре после её отъезда и был в отчаянии: «Бедная женщина! Она подумает, что я её забыл!»
Вернувшись к себе в особняк на ул. Виктуар, 48 (кстати, сохранившийся поныне), Мария через два дня, 15 апреля, написала и передала Наполеону через Констана нежное письмо, на которое он ответил 16-го. Текст его, извлечённый из парижского архива графов Колонна-Валевских, опубликован в книге Мариана Брандыса: «Мари, я получил твоё письмо от 15-го числа. Те чувства ко мне, которые ты выражаешь, меня глубоко трогают. Они достойны твоей прекрасной души и твоего доброго сердца <…>. Будь благополучна, не грусти, не забывай меня и никогда не сомневайся во мне. 16 апреля. Н.»[1384] В 1814 г. они всё же увидятся, а на следующий, 1815-й, год судьба отвела им ещё одну, последнюю встречу.
В тот же день, 16 апреля, Наполеон пишет и Жозефине письмо, оказавшееся последним, прощальным в отношениях между ними. Он обращается к бывшей жене на «вы», вероятно, по мнению А. Кастело, «из боязни, что курьер будет перехвачен врагами»: «Я принял решение и не сомневаюсь, что это письмо дойдёт до Вас <…>. Падение моё оглушительно, но по крайней мере небесполезно, как считают многие. Я ухожу в уединение, чтобы сменить шпагу на перо. История моего царствования будет интересна: меня видели только в профиль, теперь я
