Герои битвы за Крым - Юрий Викторович Рубцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фугасные и бронебойные снаряды закончились. А как они были нужны! Около 10.30 Лещенко получил радиограмму от старшего лейтенанта Халифа — командира 32-й батареи, расположенной на восточном берегу Стрелецкой бухты. Он сообщал, что немцы атакуют его батарею, снарядов нет, и просил отогнать наступающих огнем 35-й батареи. Помочь было нечем, о чем с болью пришлось сообщить на 32-ю батарею.
«Через некоторое время, — вспоминал Алексей Яковлевич, — мне вручили радиограмму такого содержания: „Немцы атакуют, идем в контратаку, прощайте, товарищи. Халиф“». Сердце от боли сжалось при ее чтении, но батарейцы с 35-й и сами были в таком же положении. У них осталось еще некоторое количество шрапнельных и практических снарядов: первые комбат приберегал для стрельбы картечью по пехоте противника, а вторые — для огня по танкам и по батареям. И они потребовались очень скоро.
В 12.00 — а было, напомним, 1 июля — немецкие танки прорвались к 18-й батарее, и ее командир лейтенант Дмитриев попросил отогнать их, чтобы успеть подорвать батарею. Лещенко открыл огонь практическими снарядами. Но первые выстрелы оказались безрезультатными: снаряды лишь поднимали столбы пыли, а точных попаданий не было. Но вот наблюдавший за боем комбат с радостью увидел, как от прямого попадания в танк последний рассыпался как карточный домик. Остальные, опасаясь попасть под артобстрел, отошли и скрылись за складки местности. Возникшей паузы оказалось достаточно, чтобы Дмитриев успел с подчиненными подорвать материальную часть своей батареи и отойти на 35-ю.
А вскоре потребовалась и шрапнель. Противник, скрытно накопив пехоту в балке, идущей от Камышевой бухты, около 16.00 под прикрытием артиллерийского огня и авиации двинулся к батарее. Шли в открытую, без перебежек, густыми цепями. Дадим слово А. Я. Лещенко: «Я находился у левого КП батареи. Когда фашисты подошли на 700–750 метров, я приказал открыть пулеметный огонь. Несмотря на то, что огонь вели два станковых, два ручных и один счетверенный пулеметы, гитлеровцы продолжали движение. Падали раненые и убитые, но это не останавливало врага. Тогда я принял решение встретить врага картечью, оставшимися шрапнельными снарядами стрельбой на картечь.
Вбежав в башню, где были оставлены командир орудия Яковлев и три комендора, приказываю: „Шрапнелью, трубка на картечь, орудие зарядить, орудия 0“ [то есть на шкале прицела — нулевые установки. — Авт.]. Сам стал горизонтальным наводчиком, навел в самую гущу противника и скомандовал: „Залп“.
Когда развеялся дым, на поле в направлении стрельбы я не увидел ни одного стоящего вражеского солдата. Повернув башню левее, дал еще выстрел…»{450}
Невозможно передать словами, что такое стрельба картечью из 12-дюймовых орудий. Разрывы снарядов буквально прорубали просеки в цепях наступавших. Каждый выстрел стоил атакующим сотен солдат и офицеров. Немцы отвечали массированным огнем. На последнем, шестом выстреле в башню ударил вражеский снаряд, Лещенко сильно контузило, и он потерял сознание. Часа через три очнулся в санчасти. Потерявший много сил, почти оглохший, он тем не менее отказался от замены другим командиром и продолжал управлять батареей. Пошли, как потом стало ясно, последние часы жизни батареи.
Примерно в 23.00 Лещенко получил доклад, что большая группа немецких автоматчиков прорвала оборону, отрезав правый командный пост батареи, который находился в 450 м от батареи. Опасность прорыва непосредственно к башне и ее захвата врагом возрастала с каждой минутой. А допустить этого нельзя было ни при каких обстоятельствах: Лещенко свято помнил приказ командующего фронтом — батарею «живой» врагу не сдавать! Вместе с комиссаром батареи В. Е. Ивановым он принял тяжелое решение — подорвать орудия. Можно лишь представить себе, что испытывал при этом Алексей Яковлевич, выросший на 35-й из рядового краснофлотца до комбата, знавший на ней буквально каждый винтик. «Мне и сейчас тяжело думать о том, что 35-я батарея не существует. Приказ на уничтожение батареи стоил громадного нервного напряжения и даже, не стесняюсь сказать, слез…» — признавался много лет спустя Алексей Яковлевич в письме вице-адмиралу И. И. Азарову{451}. И старый моряк очень хорошо уловил, каково было на душе у комбата Лещенко в тот тяжелый момент.
Для подрыва заранее были приготовлены 10 больших глубинных бомб и несколько зарядов — килограммовых тротиловых патронов, загодя подвели электрокабели. Командовал подрывной партией начальник боевого питания старший сержант Алексей Побыванец, оставшийся другом Алексея Яковлевича на всю жизнь.
Роковой, но неизбежный приказ Лещенко был отдан в 00.30 2 июля. Первым был подорван правый командный пост батареи, через 15 минут взорвана 1-я башня, еще через 10 минут — 2-я. В паузе между двумя последними взрывами запустили все дизели силовой и осветительной станций, слили из них масло и перекрыли воду для охлаждения. Через несколько минут дизели заклинило. Приборы центрального поста матросы разбили кувалдами. Батарея как артиллерийская единица перестала существовать. Не такого конца заслуживала она, но на войне как на войне. Ни главному калибру, ни обслуживающему его личному составу военная судьба выбора не оставила.
Противник между тем наседал. Не сумев захватить батарею, немцы хотели рассчитаться с ее защитниками за все перенесенные унижения. «Личный состав продолжал отбивать яростные атаки гитлеровцев, переходя в контратаки вплоть до рукопашных схваток. Но силы были далеко не равными. Мы несли большие потери и вынуждены были отходить к морю», — писал, вспоминая те часы, комбат 35-й.
При отходе к береговой черте Лещенко был вновь ранен, на сей раз тяжело. Бойцы не бросили своего командира, сумев погрузить его на один из катеров — морских охотников, присланных для эвакуации.
«Затем, чтоб вдали от крымской земли о ней мы забыть не смогли»
По воспоминаниям жены Лещенко, уже в новороссийском госпитале в кармане его кителя врачи обнаружили несколько камешков, подобранных комбатом на Херсонесе, на «моем заветном утесе». Легенда или нет, но эту историю узнал находившийся в Новороссийске композитор Б. А. Мокроусов, вместе с поэтом А. А. Жаровым написавший популярную песню «Заветный камень».
Друзья-моряки подобрали героя,
Кипела вода штормовая.
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утес,
С собою кусочек гранита унес,
Затем, чтоб вдали от крымской земли
О ней мы забыть не смогли».
«Затем, чтоб вдали от
