Операция «Светлана» - Михаил Постол

«Ну, это слишком, пан хорунжий! — возразил, но не очень уверенно, граф. — По-вашему выходит, что Лондон и Берлин были в сговоре против Польши?»

Казимир откликнулся не сразу. А когда заговорил, в тихом его голосе слышалось бешенство. «За первые четыре недели, когда Гитлер душил Польшу, наши союзники на Западе не сделали ни одного выстрела, не предприняли ни одной, самой ничтожной боевой операции, хотя бы силами взвода! Польша истекала кровью, а Лондон и Париж упражнялись в произнесении сочувственных речей. За первые четыре месяца войны англичане потеряли во Франции лишь пятнадцать человек. Первый английский солдат, писали их же газеты, был убит тринадцатого декабря тридцать девятого года. Через три с лишним месяца после начала боевых действий, если можно назвать боевыми действиями то, чем занимались там, на Западном фронте. До мая сорокового года ни английская, ни французская авиация даже не пытались бомбить военные объекты в Германии, ее промышленные центры».

«Пан Братковский мог бы с успехом заменить пана Молотова, — снисходительно усмехнулся граф и пыхнул сигарой. — Вы не находите, пан майор?» — «Нет! — Казимир не дал Алексею ответить. — Я предпочел бы заменить пана Бека! Особенно в те дни, когда Гитлер подтягивал танки к нашим границам. И право, пан Юзеф, я убежден, что для Польши было бы лучше, если бы на месте генерального инспектора в те дни был граф Скавронский».

Алексей и Казимир незаметно переглянулись. Терлыч дал знать, что пора кончать дискуссию. Братковский, извинившись, вышел из кабинета.

«Полковник Берлинг говорил мне, — начал Алексей, — что, если граф Скавронский дает слово чести, он его никогда не нарушает. И, прежде чем я изложу свою просьбу, мне бы хотелось услышать ваше слово, что все останется между нами. Даже если вы не согласитесь на мое предложение. Не скажете о нем и тем высоким лицам, что упоминались в начале нашей встречи».

Граф нахмурился. Он не понял, имеет ли в виду русский гость эмиссаров Лондона или чинов повыше, но не стал расспрашивать. «Если то будет не во вред Польше». — «Даю слово солдата, что то, о чем я хочу просить, не направлено против Польши». — «Слово чести, пан майор!»

20. ВАС ИНТЕРЕСУЕТ ИСКУССТВО, ДЖОН?

Штандартенфюрер отставил бокал в сторону: «Я не шучу, Джон. Наши радиослухачи уже дважды ловили передачи какой-то неизвестной радиостанции. Второй раз они успели записать кое-что. Шифр. Но он не поддается расшифровке».

Англичанин помолчал, о чем-то напряженно думая. «Не могу ответить вам сразу, Руперт, — наконец произнес он, наклоняясь над тарелкой. — Мне надо проверить своих польских друзей. Я в эти дни не пользовался их радиостанцией». Штандартенфюрер вздрогнул: «Вы меня пугаете, Джон!» Англичанин снисходительно усмехнулся: «Я думал, офицеров фюрера ничто не может напугать. Кроме разве герра Гиммлера».

Фон Кугель набычился, словно собирался боднуть наглого посланца Центра, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. «Может, эта самая, как ее там, Крайова Рада Народова развлекается? — предположил Джон. — Еще какой-нибудь отряд появился?»

Фон Кугель провел рукой по краю стола, поднял узкие брови: «Отряд людовцев? Не должен. Мы внимательно следим за обстановкой. После разгрома Вроны никакие новые группы в районе Беловежа не появлялись. — И штандартенфюрер решительно взялся за бокал. — Это была ваша радиостанция, Джон. Или вы так доверяете своим полякам?»

Он? Полякам? Джон расхохотался. Можно ли спрашивать подобное у разведчика! Настоящий разведчик не доверяет никому! Даже самому себе!

Фон Кугель поморщился. Ему претили самоуверенность и хамовитость Джона. Он не узнавал в нем сдержанного, воспитанного английского джентльмена. В Джоне проглядывал американец из Чикаго. И штандартенфюрер не удержался: «Вопрос личного порядка, Джон. Вы чистопородный британец или…» — «Или, Руперт, или. Тут вы угадали. Моя мать американка. И в детстве я долго жил в Пасадене — Лос-Анджелесе». Фон Кугель чуть приметно кивнул головой. Все стало на свое место. Некоторое время они были заняты едой. В кабинет приглушенно доносилась музыка. Оркестр ресторана играл что-то сентиментальное, тягучее. Штандартенфюрер отложил вилку, медленно провел салфеткой по губам: «Меня одно беспокоит, — заговорил он. — А что если это русские?» Джон поднял на немца удивленные глаза: «Русские? Вы о радиостанции? Откуда они здесь могут быть, русские? Вы же говорили, что ваши бдительные подчиненные не обнаружили появления новых групп в районе богоспасаемого Беловежа». — «Больших групп, Джон. А эта может быть из трех-пяти человек. Разведка!»

Какое-то мгновение Джон настороженно смотрел на немца. Потом расслабился, усмехнулся: «Я понял вас, Руперт. Но не выйдет! — он помахал пальцем перед глазами фон Кугеля. — Мои пятеро мальчиков, которых вы приютили в этом вашем «отцовском доме»? Вы на них намекаете?» Фон Кугель нахмурился: «Я не думал о вашей пятерке, Джон. Вы сами напомнили о них. Это надежные парни? Вы их хорошо знаете?» — «Как и вас, Руперт! — самодовольно заявил англичанин. — Как и вас! Это мои парни!»

Он лгал. Сомнения зародились и у него. Но Джон не стал выдавать их немцу. Он не собирался долго возиться с пятеркой. Как и с самим штандартенфюрером. И поляк со своим «интернационалом», и фон Кугель ему нужны были для проведения его личной операции. А потом и тех, и немца нужно будет…

«Когда вы начнете эвакуацию музея, Руперт?» — неожиданно спросил Джон, пронзительно вглядываясь в холодные, водянистые глаза барона. Теперь настала пора прятать тревогу фон Кугелю. Он деланно удивленно поднял белесые брови: «Вас интересует искусство, Джон? И в какой же мере оно вас интересует?» — «В той, чтобы знать, в какой день господин штандартенфюрер фон Кугель намерен исчезнуть из Беловежа».

21. РАЗРЕШИТЕ, Я СХОЖУ

Шумели сосны над головами. Медленно раскачивались и шумели, словно выказывали недовольство неспокойной земле. Угасала заря. Темнота все ближе подступала к кострам, тускло мерцающим под пологом деревьев. У одного из них негромко пели песню, сложенную партизанами Белоруссии:

В темной роще густойПартизан молодойПритаился в засаде с отрядом.Под осенним дождемМы врага подождемИ раздавим фашистского гада.

Алексей оторвался от записной книжки, куда известным только ему шифром заносил мысли о дальнейших действиях. Тихие голоса, мирный закат, шорохи леса придавали пению неизъяснимую красоту. Алексей заслушался:

Ни сестра, ни женаНас не ждут у окна.Мать родная нам стол не накроет.Наши хаты сожгли,Наши семьи ушли,Только ветер в развалинах воет.

И тут голоса словно набрались сил:

Этот ветер роднойПролетит над страной,Соберет все обиды и раны,Чтоб могли по ночамОтомстить палачамЗа позор и за кровь партизаны…

За позор и за кровь… За вот этих детей, ради которых они прибыли сюда, о чьих муках с такой болью рассказывал всегда выдержанный, спокойный Казимир. Если бы об этом рассказать матерям Германии, неужто их сердца не облились бы кровью? Неужто смолчали бы они, не закричали бы по-женски. Только лишнее все это — такие думы. Никто этих маленьких не спасет, кроме нас. И нам нужно спешить. Каждый день в лагере умирают малыши… «Товарищ майор!» — негромко окликнули его. Он оторвался от дум. Перед ним стояла Галина. Глаза огромные, темные в сумерках. Тихо и коротко рассмеялась: я просто так пришла. Присела на пенек, охватила колени руками: «Свадьбу, командир, надо справлять», — сказала с нервным теперь уже смешком. Алексей непонимающе глянул: о чем это она? «Девчонки мои заневестились. Женька спрашивала, можете ли вы расписать их. Ох, майор! Слепой ты совсем. Уведут мои девчонки твоих солдат — ты и не заметишь!» Это враги не страшные, улыбнулся Алексей. Если и уведут, то возвратят. И кого ж хочет «увести» Женька? Димку Коваля? И впрямь не заметил! А ведь вроде все время со мной, в походах. Ну, да на такое дело умный парень всегда время отыщет. «Только у командира все времени на это нет», — тихо, с тоской проговорила Галина. Алексей промолчал. Он боялся неосторожным словом сделать ей больно или подать ненужную надежду. Девушка отвернулась и с деланой лихостью спросила: «Скажи, Алексей, я красивая?» — «Очень!» И не увидел Терлыч, как в стороне, мимо них медленно прошла темная маленькая фигурка. Тенью проплыла, задержалась на минутку у костра — и исчезла, как растаяла.

Тут Димка подошел: «Товарищ майор, разрешите доложить!» Коваль смущенно глянул на съежившуюся на пеньке Галину. «Наткнулись на хутор. Два двора в лесу. Мальчонка там, помирает, товарищ майор. В жару хлопчик, так весь и горит. И кричит! Прямо криком исходит!» — «Далеко это?» — «Да порядком, товарищ майор. Часа два топать». — «Разрешите, товарищ майор, — вступила Галина, — я схожу, посмотрю ребенка. И медсестру возьму». — «Возьмите. Женю Чернявскую возьмите, — согласился майор. — Коваль, проводите девушек!»