Объект «Кузьминки» - Максим Жуков

Максим Жуков

Объект «Кузьминки»

Вместо пролога

Встретили меня по одёжке.

Проводили – тоже плохо…

Я стою при входе в зал игровых автоматов, в тени подъездного козырька. Я стою и рассматриваю фасад старой хрущевской пятиэтажки, выстроенной, как абсолютное большинство домов в этом микрорайоне, тридцать с лишним лет назад. Я рассматриваю данный фасад чрезвычайно внимательно и увлеченно. Увлеченностью этой я обязан одному недавно сделанному спонтанному умозаключению: почему, собственно, изучая со стороны этот ободранный, малопригодный для жизни курятник, я называю его старым? Ему, если вдуматься, столько же лет, сколько и мне, он, возможно, даже на пару лет младше меня, что, по сути, ничего не меняет в сложившихся обстоятельствах

Мы, можно сказать, ровесники. И это страшно само по себе…

Несмотря на цветущую весеннюю яблоню, раскинувшую свою кипенно-белую крону на уровне второго этажа, и на покрашенную на днях миниатюрную ограду у подъезда, общий вид облупившихся балконов, обшарпанных стен и покосившихся входных дверей производит на меня тягостно-удручающее впечатление. Хочется схватиться за лицо и, отыскав где-нибудь поблизости зеркало, тщательно и беспристрастно рассмотреть в нем свое отражение. Все ли нормально? Все ли у меня хорошо? Не расходятся ли в углах моих глаз глубокие старческие морщины, словно страшные, потемневшие от влаги трещины за угловыми межпанельными швами; не потрескалась ли моя слегка обветренная кожа, как грязно-желтая штукатурка вдоль всего фасада, и не почернели ли мои зубы, как почернели оконные карнизы по всему зданию, исключая те места, где внезапно разбогатевшие хозяева поставили модные и практичные стеклопакеты?

Одной из веских причин, заставивших меня бросить пить, была явственно наметившаяся деградация моей внешности. Не то чтобы я страдал нарциссизмом, но – видит бог – нельзя верить тем мужикам, которые говорят, что внешний вид – это не главное для мужчины (особенно в юном возрасте). Заметив, что в более-менее серьезных местах меня стали встречать – и по одежде, и по внешности, – прямо скажем, с прохладцей, да и провожать, как в том анекдоте, “тоже плохо”, я медленно, но верно уразумел: надо бросать; надо завязывать тройным морским узлом и становиться на путь исправления, путь заведомо трудный, но истинный.

Внешний вид и истинный путь в жизни каждого человека – вещи очень важные и значимые, но кроме них есть еще упомянутые мной выше сложившиеся обстоятельства. Мои сложившиеся обстоятельства таковы: отсутствие высшего образования, три разрушенных брака за плечами и хреновая, приобретенная совсем недавно, работа в частном охранном предприятии.

Я стою неподалеку от метро “Кузьминки” на посту № 1, как я уже говорил, в тени козырька при входе в зал игровых автоматов – и вдыхаю весенний запах, издаваемый мелкими белыми цветами распустившейся рядом с витриной соседнего магазина удушливой кашки. Аромат ее повсеместен, вездесущ и странно притягателен. Так обычно благоухает, если мне не изменяет память, женская промежность во время месячных – наскоро и плохо промытая и спрыснутая для блезиру дешевым китайским дезодорантом.

Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь.

Пост № 1 огромен. На его территории расположен ряд торговых палаток и магазинов, накрытый грязным стеклянным плафоном выход из метро, четыре или пять автобусных остановок и прилегающая к ним стоянка такси. Я работаю вместе с напарником. Внешне он напоминает Винни-Пуха: толстый, глупый, неуклюжий. Стопроцентный люмпен. Раньше таких ребят можно было встретить на фабриках и заводах, куда они автоматически попадали, закончив профильные ПТУ и техникумы. Теперь фабрики сильно изменились и работают на них преимущественно приезжие с окраин распавшегося СССР; на заводах почти та же картина, как, впрочем, и на всех оставшихся после распада государственных и коммерческих предприятиях. Возникает закономерный вопрос: куда податься бедному пэтэушнику? Не на стройку же, в самом деле, где и в советские-то времена работала одна лимита да алкоголики. Остались только две более-менее достойные социальные ниши: торговля и охрана. Причем торговля уже больше чем наполовину заполнена теми же приезжими. Трудиться там тяжело и муторно, тем более, хозяева торговых точек и магазинов, как правило, злостно нарушают трудовое законодательство, что совершенно неприемлемо для коренных (или считающих себя таковыми) жителей столицы. В охране же, несмотря на вопиющие нарушения того же законодательства, по мнению многих москвичей, работать все-таки худо-бедно можно. Особенно любящим выпить мужикам среднего возраста, отслужившим в армии и не склонным к освоению “новых и нужных” профессий, таких как программист, менеджер, бухгалтер, юрист и так далее.

Таким любящим выпить молодым мужиком и был мой напарник Сережа Роскошный (по его словам – отец “из подмосковных казаков”). Правда, в армии он не служил и на работу в охрану был взят в порядке исключения, по протекции своего дальнего родственника, помогавшего время от времени проворачивать какие-то темные финансовые махинации высшему руководству нашего подозрительного – во всех отношениях – предприятия.

Хочу сразу заметить – в охрану я пошел тоже не от большой любви к труду. Работу в охране и работой-то не назовешь – это, скорее, служба; а какой русский человек не любит послужить (если честно – наверное, никакой), как говорится: “служить бы рад, прислуживаться тоже и пресмыкаться если че”. Но об этом мы еще поговорим, а сейчас, завидев вдалеке призывно машущую фигуру моего напарника, я нехотя выдвигаюсь к метро. “Вот пенек! У него же рация есть, мог бы меня по ней вызвать”, – говорю я про себя, совершенно забыв, что рация есть и у меня, и по ней я тоже мог бы спросить у него, что там стряслось, никуда при этом, кстати, не выдвигаясь…

Пройдя вдоль длинного палаточного ряда, я увидел Роскошного сидящим на перилах в стеклянном метрополитеновском плафоне перед самым спуском в подземный переход. Я застал его в состоянии получения какой-то непонятной, но крайне радостной, судя по его улыбающейся морде, перманентной благостыни; светлым источником коей, насколько я мог догадаться, была молодая подвыпившая девица, поправляющая задравшийся топ.

– Братки какие-то из “бэхи” на повороте выпихнули; она понять не может, где находится. Не хочешь ее на местности сориентировать?

– Ты меня для этого позвал?

– Да ладно тебе. Она говорит – отсосу у любого, кто мне за пивом сбегает и тачку потом поймает.

Вульгарно накрашенный фейс, на пальцах многочисленные тонкие колечки из, как пишут в протоколах, белого металла; пьяные развратные глаза. Под узким и коротким топом, больше похожим на бюстгальтер, нежная (это видно на расстоянии) бледно-розовая, с каким-то золотистым отливом, высокая девичья грудь.

Роскошный, слегка запинаясь, зачастил:

– Не. Если ты. Сам. Ну, это. Не того. То могу я. Это самое… за пивом сбегать.

– Ты что, Сергун, с дуба рухнул? Утро. Девяти еще нет. Сейчас проверяющий должен подрулить, а я на посту один…

– Где напарник? А напарник в соседнем подъезде “лысого” под лестницей запаривает. Как ты думаешь, на сколько нас потом штрафанут – на смену или на две?

Роскошный шмыгнул носом и, поправив форменный ремень на необъятной талии, тяжело вздохнул.

Эта весна была для меня в сексуальном плане крайне неудачной. В самом конце февраля я расстался с очередной пассией: ей надоел статус гражданской жены и почетное звание моей боевой подруги; мне же, в свою очередь, надоела ее любовь к разгульной жизни и ярко выраженная склонность к алкоголизму (выпивала почти каждый день, причем вне зависимости от наличия какой бы то ни было компании). Заметив за собой аналогичную склонность и даже хуже – помните как в той песне поется: “и на работу стал прогуливать, и похмеляться полюбил” – я решил, как уже было сказано, завязать.

Но одно дело принять решение, совсем другое дело – решение это воплотить, так сказать, в жизнь. Бросить пить, поверьте мне на слово, трудно само по себе, а уж при постоянно бухающей у вас под боком сожительнице – практически невозможно. Так что – пришлось расстаться.

Девицу слегка качнуло и Роскошный, покинув насиженные перила, с готовностью пришел ей на помощь.

Искушение было очень велико.

Ну просто о-о-о-очень.

После того, как я расстался со своей последней пассией и бросил пить, моя половая жизнь, как писали в плохих романах прошлого века, решительно пресеклась.

Причиной тому послужили, как это ни покажется странным, моя врожденная скромность и мучительная болезненная стеснительность, всегда проявлявшаяся при знакомствах с представительницами противоположного пола. И это при моей-то наглой роже и смелом, почти развязном поведении.