Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов - Маргарита Берг

Кадры сгоревшей пленки

Бессвязный набор текстов

Маргарита Берг

© Маргарита Берг, 2017

ISBN 978-5-4483-9172-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Главные действующие лица

Я, Рита – лирический герой автора книги

Толик и Женечка – папа и мама лирического героя

Ольга Борисовна (Оличка, Элька) и Самуил Соломонович (Муля) – родители Толика, бабушка и дедушка лирического героя со стороны папы.

Бабушка Това (Татьяна) и дедушка Хаим (Ефим Борисович, Фима) – родители Женечки, бабушка и дедушка лирического героя со стороны мамы.

Гуня, Алиса – старшая дочь лирического героя

Гоша, Марго – младшая дочь лирического героя

Леня, Леонид – муж лирического героя, отец Гоши

Даня – бывший муж лирического героя, отец Гуни

Профессор, Мишка, Эм – бывший возлюбленный лирического героя, в промежутке между мужьями

Лилах, Лиличка – подруга Гуни

Примечание о примечаниях

Примечания в книге рассчитаны на очень разных читателей сложившегося круга: израильтян, россиян, американцев, европейцев, и так далее; пожилых, которые помнят реалии Советского Союза, и совсем молодых, для части которых даже русский язык не вполне родной, зато хорошо знакомы израильские реалии. Поэтому любому читателю многие примечания будет казаться совершенно лишними. Прошу поверить автору: это не так. То, что кажется вам лишним, просто адресовано не вам.

Во-первых

Б-г не мельник, чьи мельницы как-то там мелют, и не пряха, типа мойр1. Б-г, вероятно, дворник.

По земле гуляют метлы. Огромная метла подхватывает целый слой песчинок и заметает в какой-то новый, неожиданный угол. Некоторые, увы, в костер. А выжившие обнаруживают себя – вместе с кучей других таких же песчинок, – кто в эвакуации, кто в репатриации, кто в парижах, кто на соловках, кто по одну сторону линии любого «фронта», кто по другую…

И не знаем мы, на чьем столе горит свеча, и что там тени показывают, каких-таких судеб скрещенья…2 Это там, у господ. А мы не баре, мы тут цепляемся друг за друга под очередной метлой. Чтобы хотя бы с любимыми по разным углам не разнесло.

Метет-метет по всей земле. Ударник хренов.

Алия: кадры сгоревшей пленки

Все пишут про алию3. Как ехали-уезжали-приезжали. Мне даже завидно. Я про этот период жизни связный рассказ составить не в состоянии. Память не сохранила: нервная система самозащищается. Обрывки одни… Словно снимали «на кино». А пленка-то и погорела. И вот среди пепла попадаются случайные негорелые кадрики, из которых ничего целого сложить уже нельзя… И я брожу среди них, как старый Адсон по холодному пожарищу Библиотеки4, по пожарищу молодости нашей…

…Было мне тогда двадцать четыре года, пусть тот, кто скажет, что это не молодость, первый бросит в меня камень. Мужу моему первому, Даньке, вот-вот должно было исполниться тридцать, Гуньке в день нашего приезда в Москву стало семь месяцев от роду.

…В Москву потому, что улетали мы из Москвы. Кажется, пулковская таможня считалась слишком зловещей. А может, по каким-то другим причинам. Не помню я. Я вообще прощания с Питером не помню. Стишок об этом остался в тетрадке, больше ничего:

…Рядом с сердцем моим спитОнемевший в снегах град.Торопи меня, торопи.Нам пора давно, нам пора.

Осторожно прикрой дверь,Покидая седой мир.Говорят же: семь раз отмерь.Говорю я: семь раз пойми.

Этот град, умерший на вид,Калачом свернувшись в груди,Рядом с сердцем моим спит.Тише, сердце: не разбуди.

…Это было в снежном январе девяностого. Мама перешила мою старую шубу в конверт для Гуньки. Одна из дорожных сумок разорвалась в такси по шву на всю длину… Мама зашивала дыру в аэропорту. Это ее отвлекло и она не плакала. У родителей сохранялась идея, что мы расстаемся чуть ли не навсегда.

…Мы летели «Малевом»5. В первом самолете было очень трудно с Гуней: она ела на взлете и какала на посадке. Было невероятно тесно, никаких люлек, все на руках, включая ребенка и девять сумок ручной клади. Мы с трудом отбили эти сумки от багажа. В них было креслице, игрушки, детская еда и сменные штаны с пеленками. О памперсах мы тогда только слышали.

…В Будапеште, в обыкновенном аэропортовском зале с минимумом кресел и сомнительным туалетом сбоку мы просидели без еды и горячей воды семнадцать часов. Тогда у меня не возникло ассоциации с заложниками, а сейчас обязательно возникла бы. Гунино белье стирали в раковине в женском туалете. На пластиковой офисной перегородке штаны сохли. Кресла были соединены в цепочки по четыре, такие типичные скамейки для общественных учреждений. Мы составляли две скамейки «лицом к лицу», получались четыре лунки. В них напихивались шубы, и трое грудничков нашего рейса, включая Гуню, спали в этих импровизированных люльках.

…Когда ситуация с детской едой стала критической, Данька ушел куда-то и добыл большущую бутыль кипятку. У меня была растворимая чешская каша, и все дети поели. Помню, как Гунька сидела в своем зеленом креслице, сытая, немного удивленная, но в целом довольная, с оранжевым жирафом в руке.

…Запомнила двоих мужчинок, летевших нашим рейсом, которые выбрали себе место покурить непосредственно рядом с детскими люльками. Интеллигентный Данька подошел и попросил сменить место. Тогда один из мужчинок с удовольствием послал его подальше с текстом:

– Я не для того уехал из совка, чтобы мне на свободе указывали, что и как мне делать.

– По-онял, – сказал Данька, и пошел к родителям остальных двоих детей. Это была одна большая бухарская семья. Папы там решали исключительно вопросы внешней политики, и несколько отвлеклись. Я успела услышать глуховатое ворчание, один из пап даже встал с места, засучивая рукав. Росту в нем было метра два. Второй папа встать не успел. Проблема куда-то рассосалась вместе с участниками.

…Когда нас сажали в самолет в Москве, я тщательно одевала Гуньку, а оказалось, что нас провели через вход- «трубу», и мы почти не ощутили холода. Почему-то я решила, что во второй самолет нас будут сажать точно так же. Интересное было, наверное, у меня выражение лица, когда толпа двинулась к дверям, и я поняла, что сейчас нас с полуодетым ребенком вынесет к автобусу на пятнадцатиградусный мороз.

– Данька! – крикнула я, – сумки держи – все!!!

И далее в течение двадцати секунд, на весу, на ходу, одела семимесячного ребенка во все его шкурки и слои, включая меховой конверт.

Этим будапештским подвигом я горжусь по сей день.

…Во втором самолете Гуньке дали подвесную люльку, и она мирно возилась там с жирафом, иногда недоуменно трогая ногой потолок. Я спала, переваривая первую еду после будапештской голодовки. Мне было хорошо.

…Когда самолет приземлился, мы увидели серое бетонное поле под серым низким небом и пару пальм невдалеке. Данька шел по трапу впереди меня, таща весь комплект сумок.

Мы уже почти развелись тогда. Нашему браку оставалось меньше года жизни. Мы это понимали. Мы относились к репатриации, как к предпоследнему совместному проекту (как к последнему мы относились к самому разводу). Отношения были… кто разводился, знает. Но вот тогда, четырнадцатого января девяностого, Данька шел по трапу вниз чуть впереди меня. На последней ступеньке он остановился, повернулся и сказал:

– Иди. Мы должны ступить на землю вместе.

…Гунька ела в такси по дороге в Хайфу, и измазала таксисту весь салон, потому что я все время отвлекалась на пальмы, море, бананы, растущие в синих мешках. С тех пор я много сотен раз ездила по второму шоссе из Тель-Авива в Хайфу. И каждый раз вспоминаю, как ехала впервые.

…В Хайфе, в какой-то крохотной лавочке, мы первым делом купили памперсы. Это было сильнейшее потрясение в моей мамской биографии. На некоторое время я перестала понимать, зачем вообще ребенку мать, если на него надеты памперсы.

…Первые два дня – у чьей-то тетки – мы с Гуней проспали. В окно было видно море с красным закатом. В нашей новой квартире по ночам гудел ветер. Чемодан со свитерами потерялся. Хорошо, что гунин чемодан доехал. В квартире было две сохнутовские кровати, детская кроватка и пять чемоданов. Ребенок ползал по дому в голубенькой такой шапке.

…Но это продолжалось недолго, мы быстро обжились, купили плиту и холодильник, нам надарили игрушек, этажерок, стульев, даже подарили диван. А через два месяца и вовсе приехал багаж с книгами, посудой и мягкой мебелью. В солнечные дни Гунька гуляла в одолженной коляске, завернутая в ватное одеяло с пододеяльником. Местные смотрели на меня с испугом.