Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - Давид Симанович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня я был на проспекте Фрунзе, рядом с домом, в котором жил десять лет, выступал в библиотеке имени Маршака и рассказывал ребятам, что в конце прошлого века в Витебске, хоть и недолго, жил их любимый писатель Маршак.
24 августа. Почему-то пришел Салтук. Был навеселе. Сказал-просил, чтобы я за него поучаствовал в празднике Скорины и в семинаре творческой молодежи.
27 августа. Слушал по своему ВЭФу всякие "чуждые" голоса. "Поймал" передачу о Марке Шагале. Записал высказывания Эткинда: "Он живет внутри им созданного мира еврейской сказки". "Витебск - глухая дыра его детства, русско-еврейское местечко начала века". "Сочетание еврейского национального и символического". "Живи он в Москве - что делало бы Министерство культуры с его евреями". "Как хорошо, что этот старый еврей, которому уже исполнилось 97 лет, живет далеко от Москвы". "Столетний гениальный художник".
29 августа. Посреди моих годов быстротечных, как я начале, в радости или в печали, расписанье поездов изучаю на вокзале. Пусть спешат среди проталин, посреди лесов и лет. В век космических ракет я, как встарь, сентиментален…
1 сентября. На даче. По дороге "спотыкался о строки": "чтоб разрозненные звенья памяти в одно связать", "Тут времени таинственная нить заземлена в конце или в начале".
2 сентября. Полоцк. Праздник Скорины. Приехали с Попковичем, присоединились к Бородулину, Зуенку, Метлицкому. Выступали у памятника. Читал полстранички из "Сквозь даль времен".
3 сентября. Время камни собирать с тех тропинок и дорог, где мою земную кладь я разбрасывал, как мог…
5 сентября. И я рванулся, как боевой конь, потому что взыграла моя кровь. И пошел и произнес пламенную речь в защиту авторских прав журналистов, ущемленных "новой" гонорарной политикой. Переносил в записную стихи последних дней.
8 сентября. Через поле и лес с двумя мешками, в которых было семь саженцев - крыжовник, красная и черная смородина.
9 сентября. Саженцы прижились… Кукурузные початки набрал с колхозного поля, которое рядом. Вечером варили – вкусно и пахнет узбекским и наровлянским детством. Вкус детства.
10 сентября. По Витебску осеннему брожу, Двину перехожу как бы межу, что на две части город разделяла. Давно они в согласии слились. И даль любая - это тоже близь от старого до нового квартала, от дома моего и до вокзала. Весь город будто устремлен в зенит. Высотная гостиница глядит на мир многооконными глазами. И камни прошлого покрыла мгла, где церковь Благовещенья была. А мы не сберегли столетий память. Но в сердце мы навечно сберегли историю своей родной земля, чтоб далеко нести ее по свету… На берегу в желтеющей листве укрыто театральное кафе - там в автомат я опущу монету. И сразу, как из вечера в зарю, любимая, тебе я позвоню, скажу: "Давай мы все обиды бросим… Под радугой последнюю в году на Пушкинском мосту тебя я жду - да осенит нас Витебская осень!"
17 сентября. Вторую неделю брожу я в осенних лесах… Проснулся ночью и записал эту строку. А утром: "С неясною целью брожу я в осенних лесах".
27 сентября. В Наровле. По райцентру гуляет гусь… Большая хорошая наровлянская квартира. Мама не дожила. А папа - не ускорило ли это его уход из жизни, ведь он привык к другим условиям, и сорок лет ходил, возился, носил дрова, рубил, топил грубу - и вдруг всего лишился. Еврейский новый год. Того, кто выбивает надписи на памятниках нет – уехал в колхоз. В книжном - "Словарь ветров".
28 сентября. Договорились: после обеда ставить памятник. Но художник был так пьян, что слова сказать не мог, а не то чтобы текст выбивать.
29 сентября. Поставили памятник. Выбил наконец пьяноватый художник. Не так все, как хотелось: обелиск ниже, чем мамин. Но зато фото: лицо - крестьянин из деревни Вербовичи!
Наровля - детства материк. Он светит мне издалека. На лавочке сидит старик - я знаю: он сидит века. Он мой отец, бессмертен он, как этот синий небосклон, как эти желтые поля, где, может быть, бессмертен я…
Стоял у нового памятника погибшим на еврейском кладбище. "Здесь похоронено свыше 100 человек, зверски убитых 22.ХІ.41 г. фашистскими палачами и их пособниками-полицейскими"… Слова "евреи" - нет… Написал стихи.
30 сентября. День рождения Лёни. Грибы наровлянские, виноград, который он вырастил. Запахи детства. Веселые и грустные эпизоды.
1 октября. Теплый день. Парк. Кладбище. И все меня провожают к автобусу.
10 октября. По телефону выразил Быкову соболезнование - умерла мама.
23 октября. Крупки. С Шушкевичем. Все дни - рассказы Станислава Петровича: жизнь, судьба. Аресты в 36-ом и 49-ом. О первой жене - Елене Романовской, писательнице. О сыне - докторе технических наук. О женитьбе там, в ссылке, она на 18 лет младше. И сын недавно все это повторил. О допросах. О геологической группе, которой руководил, помогал Андрею Александровичу, Б. Микуличу.
30 октября. Симоновско-германовский фильм "20 дней без войны". Опять я не принял Никулина в роли Лопатина…
4 ноября. Умер Лобанок, единственный первый секретарь, который позвал меня когда-то и просил написать песню о Витебске. Так и родились "Витебские мосты". Лобанку обязана и телестудия, это он добился всего, начиная от здания, в котором, кажется, собирались открыть детсад.
10 ноября. Этот город принял меня однажды, когда одиноко мне было и горько. И я услышал доброе: "Наш ты!" - это сказала Успенская горка. Замковая улица ее поддержала: "Живи и не уезжай никуда ты"… На старой ратуше пробили куранты: "Мы расскажем тебе про Марка Шагала…". И теперь, когда стою над Двиною, поседевший, в куртке и рыжем берете, предо мной за столетьем проплывает столетье – и становятся моею судьбою. Вижу: Пушкин в кибитке проехал ссыльный, Маяковский шагает, кивая прохожим. В этом древнем городе верным сыном я живу в настоящем, печалюсь о прошлом и тревожусь о будущем, как тревожится каждый, с надеждою и оттенком грусти… Этот город принял меня однажды и, наверно, уже никогда не отпустит.
30 ноября. День в Крынках. Лынькову было бы 85. Заехали в Зазыбы. Пасмурно. Съемки.
